Страница 9 из 42
74. Nestor. I. Cap. XIX.
75. Schlözer. Nestor. 5 t. 1802-1809. Русский перевод Языкова в СПб., 1819.
IV
Но уже первые попытки научного аргументирования своей теории привели норманистов к препятствиям и противоречиям. Летописец, например, утверждает, что русь - это одно из норманских племен, живущее на берегах Варяжского моря, тогда как ни один скандинавский или какой-нибудь другой иностранный источник не знает такого племени. Почему летописец различает шведов и русь как два особых племени? Если термин русь произошел от финского слова Ruotsi, - почему славяно-шведское государство приняло не собственное имя шведов, а имя, которым их называли финны? Если восточные славяне до «призвания» называли шведов «русью», почему не зовут более этим именем шведов после призвания? Летописец рассказывает, якобы Рюрик, Синеус и Трувор «пояша всю Русь», т. е. что в Россию веселилось целиком какое-то норманское племя; между тем никакой другой источник не упоминает о каком-либо похожем событии. Почему норманны в 839-м году в Царьграде и в Западной Европе сами себя называют «Rhos» - именем, которым их звали финны?
Противоречия норманской теории открыл профессор Юрьевского университета Густав Эверс, труды которого сыграли большую роль в развитии варяжского вопроса. В эпоху расцвета ультранорманизма, он в 1814-м году выступил противником этого направления: не допускал, чтобы славяне могли призвать князем норманского государя; восстал против выведения русского имени из скандинавских или финских источников (от Рослагена или из Руотси); обратил внимание на молчание северных источников об описанном в летописи событии. С другой стороны, он доказывал, что на берегах Черного моря русь была известна значительно ранее основания Рюриком государства в Новгороде в 862-м году, и с этой точки зрения комментировал свидетельство хроники Феофана о ρουσία χελάνδια 773-го года. Этот источник, описывая поход императора Константина V против болгар, рассказывает: «Τούτω τω ετει μηνί Μαίω ίνδικτιώνος ιβ' εκίνησε Κονσταντΐνος στόλον χελανδίων β κατά Βουλγαρίας, και είσελθών και αύτός εις τά ρουσια χελάνδια άπεκίνησε προς τό είσελθεΐν εις τον Δανοΰβιν ποταμόν καταλιπών και τους των καβαλλαρικών θεμάτων στρατηγούς εξω των κλεισουρών ε'ί πως δυνηθώσι των Βουλγάρων εις αύτόν ασχολουμένων είσελθεΐν εις Βουλγαρίαν»[76]. С формальной стороны цитированное место допускает два толкования. Латинский перевод Анастасия (873-876) гласит: «et ingressus ipse in rubea chelandia, motus est ad intrandum Danubium amnem...». Другой перевод, составленный XVII-м столетии иезуитом Гоаром (f 1653), толкует тот же текст иначе: «ipse adversus Russorum chelandia in Danubium sibi paratus movit». В первом случае это бы значило, что император, послав вперед против болгар флотилию, позднее сам приплыл на красных кораблях к Дунаю. Такое толкование защищал Байер[77], указав на свидетельство Константина Порфирородного о существовании в Константинополе красных кораблей для плавания императора, и на то, что греки никогда не назвали бы русские челны и однодеревки (πλοία и μονόξυλα) хеландиями - большими греческими кораблями[78]. По другому толкованию - греческая флотилия, приплыв к Дунаю, встретилась в его устье с русскими кораблями, приплывшими в помощь союзникам болгарам[79].
Последнее толкование принял и Эверс, утверждавший на его основании, что русь уже в VIII-м веке плавала по Черному морю. Изучение источников об осаде Царьграда русью в 860-м году привело Эверса к заключению, что это нападение было произведено не из Киева, как рассказывает летопись, а, согласно показаниям Степенной книги и Никоновской летописи (опирающихся на славянский перевод Зонары), с северного побережья Черного моря[80], где, следовательно, в половине IX-го столетия жила русь. Наконец, указав на то, что в данную эпоху весь северный берег Черного моря входил в территорию обширного и мощного хазарского государства, господствовавшего и над славянскими племенами, Эверс пришел к выводу, что славяне приняли русское имя от хазар, под предводительством которых они нападали в IX-м веке на Константинополь. С этой точки зрения объясняется и наименование русских князей тюркским титулом хагана (в Бертинских анналах и в других источниках) [7]*. Так появилась «хазарская теория» варяго-русского вопроса[81].
Хазарская теория Эверса не имела много последователей (Нейман[82], Эйхвальд[83], Георги[84]), но зато большое влияние оказала его критика норманизма и доказательство пребывания руси на Черноморьи до 862-го года.
Между тем в начале XIX века норманская школа получила сильную поддержку в лице Н.М.Карамзина, популяризировавшего ее своей знаменитой «Историей государства Российского». Художественная форма труда, искреннее патриотическое чувство, нравственная оценка выводимых исторических персонажей - сделали историю Карамзина настольной книгой каждой интеллигентной семьи. Вышедшие в 1816-м году 3000 экземпляров первых шести томов «Истории» разошлись в течение 25-ти дней, и впоследствии труд переиздавался каждые пять лет. Естественно, что идеи автора должны были получить самое широкое распространение. В вопросе об основании русского государства Карамзин находился под влиянием Шлецера; и он считал, что варяги, основав русское государство, принесли славянам мир и порядок. Однако он далек от ультранорманизма Шлецера; хочет верить летописям, рассказывающим о добровольном призвании славянами варяжских князей. «Начало российской истории представляет нам удивительный и едва ли не беспримерный в летописях случай: славяне добровольно уничтожают свое древнее народное правление и требуют государей от варягов, которые были их неприятелями. Везде меч сильных или хитрость честолюбивых вводили самовластие (ибо народы хотели законов, но боялись неволи): в России оно утвердилось с общего согласия граждан... Великие народы, подобно великим мужам, имеют свое младенчество и не должны его стыдиться: отечество наше, слабое, разделенное на малые области до 862 года, по летосчислению Нестора, обязано величием своим счастливому введению монархической власти»[85]. Причину призвания варягов Карамзин видит в том, что они правили ранее без угнетения и насилия; как более образованные, познакомили славян с промышленностью и торговлей, и когда, после изгнания варягов, бояре, ставшие во главе народного управления, ввергли отечество в бездну зол междоусобия, мудрость народа нашла выход в призвании на престол прежних иноземных властителей.
История Карамзина, породив множество рецензий, возбудила широкую полемику, как в России, так и за границей: в «Вестнике Европы», «Северном Архиве», «Московском Телеграфе», «Сыне Отечества», «Revue Encyclopedique», «Journal des Savants», «Journal des Debats», «Göt. Gelehrte Anzeigen» и т. д. Упрекая Карамзина с точки зрения новой критической школы Нибура за недостаточность критики и излишнее доверие к баснословным преданиям, эта критика не затрагивала основных положений норманской теории. В то же время - в течение первой половины прошлого столетия - появляется целый ряд выдающихся исследований, разрабатывающих варяжский вопрос в указанном направлении.
Таковы исследования Лерберга[86], М.Погодина[87], Н.Полевого[88], Шафарика[89], Крузе[90], Круга[91], Вилькена[92], Францена[93], Кронгольма[94], Бредсдорфа[95], Кайзера[96], Мунка[97], Руссова, сравнивавшего русское право со скандинавским[98], О. Сеньковского, изучавшего скандинавские саги[99], протоиерея Сабинина, занимавшегося анализом норманского влияния в общественном устройстве и верованиях древней руси[100], ориенталиста Френа, подтверждавшего норманскую теорию арабскими, персидскими и другими восточными источниками[101], нумизмата-востоковеда Савельева, изучавшего отношения руси к Востоку на основании нумизматического материала[102], и других.
Под влиянием критики Эверса явились и новые толкования русского имени. М. Погодин вернулся к летописной традиции, утверждая, что в Швеции должно было жить племя «Rhos», давшее свое имя Рослагену, и перешедшее в IХ-м веке на восточный берег Балтийского моря[103].