Мир среди войны

Когда в конце января Хуан Хосе увидел, как люди в Дуранго, бросая свои дома, нагружают повозки скарбом, когда услышал, что враг близко, ему ничего не оставалось, как воскликнуть: «Все пропало! Да, победа за ними, но дорого она им достанется! Придется им еще попотеть!» В конце концов – как знать?! Быть может, при виде последних героических усилий павшие духом воспрянут и пламя разгорится вновь. Иного выхода не было: защищаться, даже когда тебя положили на лопатки; погибнуть, нанеся врагу смертельный удар. Отступая под натиском лавины, они цеплялись за каждый выступ скалы, за каждую пядь той земли, на которой успели создать свое маленькое Государство, со своими почтовыми марками, своим Монетным двором и своим Университетом. Закрепившись в Эльгете, они черпали силы из собственной слабости.

Хуану Хосе пришлось расстаться с остатками своего разбитого батальона и присоединиться к наваррцам, вместе с которыми он, под непрестанно падавшим густым снегом, двинулся к Эстелье, но и ее им пришлось оставить в середине месяца – враг рвался к святыне карлизма неудержимо. Каждому бойцу выдавали по две песеты. О передвижениях противника – ничего не известно. Когда они оставили Эстелью, из восьмидесяти двух человек, бывших в роте сначала, оставалось тридцать четыре. Все обстоятельства были против них; речь шла уже только о том, чтобы, не сдаваясь, пасть достойно, оставив за собой право когда-нибудь восстать вновь. Нация заслуженно оставалась без спасителя; она заслужила это своим безволием, своей тупой покорностью, своим преступным равнодушием. Испания была страной, недостойной лучшей судьбы; она сама отдала себя в руки мальчишке, который нес ей чахлый католический либерализм; она сама предпочла бесславный мир воинствующей славе; сама обрекла себя на посмешище иным народам.

Собственными глазами пришлось увидеть Педро Антонио, как движутся вперед национальные войска, неудержимые, словно река в паводок. Мальчишки, раньше бежавшие впереди карлистских батальонов, теперь сопровождали колонны либералов; не одна девушка сменила жениха-карлиста на офицера-либерала.

Поражение в Бискайе было полным; повсюду слышалось: «Да здравствует мир!», а командир батальона, где воевал Игнасио, приветствовал нового короля – Альфонсито. В Толосе один из батальонов шел сдаваться при оружии, под звуки марша. Парни возвращались домой, как с гулянья.

«Как непохож этот конец, – думал Педро Антонио, – на торжественный договор в Вергаре, которым завершилась Семилетняя война, моя война; как по-иному все было тогда, когда Марото и Эспартеро, среди колосящегося поля, протянули друг другу руки, а окружившие их ветераны громко просили мира, такого желанного после столь долгих и кровопролитных боев!»

В воскресенье, в первый день карнавала, остатки карлистских войск, верные своему Королю, – по большей части кастильцы, воевавшие вдали от родных краев, – и придворные злополучного двора, двигались по дороге от Орбайсеты к Валькарлосу, неся в душе груз печальных воспоминаний и со щемящей тоской вдыхая воздух отечества, которое им предстояло покинуть.

– Бедный Игнасио! – сказал Селестино шагавшему рядом Хуану Хосе.

– Да, жаль!

В Валькарлосе, когда их король обратился к ним с последним словом, многие плакали. На мосту Арнеги, не доходя границы, им выдали остаток жалованья.

– Хватит, чтобы поставить свечу за Игнасио! – сказал Хуан Хосе.

«Я вернусь! Вернусь!» – театрально воскликнул дон Карлос, оборачиваясь к своим добровольцам, которые – всего около десяти тысяч человек – со слезами на глазах разбивали о землю свои ружья и ломали клинки сабель. На другой день, второй день карнавала, уже по ту сторону границы, побежденный король устроил смотр остаткам своих безоружных батальонов.

Народ наслаждался миром, как больной после долгой болезни; все возвращалось в прежнее русло, эмигранты спешили к своим очагам; трудовая жизнь расцветала, приходили в движение прерванные дела. Торговля непрестанно накапливала капиталы, многие из которых были нажиты на войне; промышленность, в военное время переживавшая упадок, собралась с силами и налаживала производство товаров, которые могли бы вступить во взаимодействие с торговыми капиталами. Общественное сознание очищалось от замутнявшей его взаимной озлобленности, откладывавшейся в нем в виде илистого слоя, способного давать новые всходы. Открытая война кончилась, но борьба в правительстве продолжалась; обладавшее исполнительной властью меньшинство по-прежнему повелевало массой, сохраняя с помощью оружия, но уже в условиях мира, порядок, установившийся во время войны.

Новое поколение юношей весело шумело на улицах, оживляя общую атмосферу, придавая жизни старшего поколения смысл и, как всегда, неся в себе тот запас целомудрия, святой и бесценной невинности, которая одна хранит мир от погибели. «Да, вот они, те праведники, во имя которых щадит нас Господь», – думал дядюшка Паскуаль, когда молодежь приходила приложиться к его руке.

Однако, безусловно, одно из важнейших последствий войны состояло в том, что она послужила образчиком для новых мальчишеских игр. Постоянное присутствие рядом военных людей давало ребятне возможность учиться всему с ходу; в дело вместо камней шли подобранные патроны, и перестрелки выходили уже более серьезными. Отвинчивая от кроватей латунные шары, ребята начиняли их порохом и делали нечто вроде ручных гранат; картечь шла на изготовление «патронташей».

Хуанито и его приятели по роте отпраздновали окончание войны веселой пирушкой с танцами, музыкой, воздушными шарами, шутихами и фейерверками.

Новый король Испании, объезжая усмиренную страну, посетил Соморростро, откуда обратился с прокламацией к жителям баскских провинций, а затем двадцатого марта, с частями Северной армии, триумфальным маршем вошел в Бильбао, где его встретил народ, когда-то низвергнувший с трона его мать. Из Мадрида часть войск была переброшена в Сьюдад-Реаль, на войну с саранчой, опустошавшей поля Ла-Манчи.

Облегченно вздыхая, деревня наслаждалась миром; молодые крестьяне возвращались на родные поля; прекратились постоянные поборы, насильственные поставки провианта для карлистской армии и, что было самым неприятным, для той тьмы кастильских семейств, которые вынуждены были перебираться в карлистские провинции вслед за родственниками, участвовавшими в мятеже. Но, вкушая мир, крестьяне не могли не думать о том, как поправить нанесенный войной ущерб. Кто вернет им их кредиты, их деньги, вложенные в карлистское дело?

Во многих семьях были погибшие; в некоторых известие о смерти даже приносило облегчение, но кто мог восстановить теперь распавшиеся семьи? Об этом говорил Педро Антонио со своим приятелем-хуторянином. Действительно трагическим, поистине непоправимым было исчезновение целых семей, члены которых, гонимые нуждой, разбредались Бог весть куда. Тут и впрямь погибшим можно было лишь позавидовать!

Дядюшка Паскуаль заехал к своим, чтобы взять их с собой в Бильбао. Оба – и Педро Антонио, и его жена – хотели этого, но оба скрывали это друг от друга, ожидая, что кто-то признается первым, чтобы с благодарностью принять эту жертву.

– Надо смириться, – говорил Педро Антонио.

– Смиряйся, воля твоя; но мы – никогда! – восклицал дядюшка Паскуаль, которого мир настроил на еще более воинственный лад.

– А что поделаешь?

– Что поделаешь? Смирение для нас – погибель. Знаем мы, чего хотят эти либералы со всеми своими разговорами о легальности. Побежденные, но не смирившиеся! Настало время молиться: нам – здесь, на земле, а твоему сыну – там; и не забывать о делах; вера без дел мертва. До чего бы довела нас эта революция, если бы не война, не искупительная кровь?

– Но мои деньги…

– Вот видишь, видишь? Мы побеждены потому, что еще не до конца очистились от скверны. Прекрасно сказано в послании нашего епископа Кайхаля– вот что следовало бы выучить всем наизусть. Попомни мои слова, истинно сказано там: во время прошлой войны не батальоны Эспартеро, а гнев Господень гнал наших добровольцев до самой границы. То же и сейчас… Да и могло ли быть иначе! Власть была им нужна, а не победа во имя Бога, Короля и Отечества… Ах, если бы возжелали мы Царства Божия и праведного суда Его… Но нет! Честолюбцы, предатели, кощунники…