Фартовые

— Лихо ты нас тогда накрыл. Прямо в ресторане. От каких девок оторвал, а?! Мне это и теперь памятно. Ту, что я приглядел себе, такая пышная, круглая. А и всего-то успел пару раз за задницу ущипнуть, — признался Дядя,

.

— Филин тогда с тобой отбывал срок?

— Нет, он с Горелым в Воркуту попал.

— Филина мы, помнится, с девчонкой взяли!

— Ну да! Он успел. А я, дурак, поддал не в меру. Надавил на армянский коньяк — и все тут… Не то не взяли б вы меня. Ушел бы. Я в том ресторане…

— Окружен он был, — перебил коротко Яровой. И напомнил: — Ты же в окно хотел выскочить. Даже раму ногой вышиб. А там уже ждали. Ты и передумал ноги ломать. А вот Филин голову потерял. «Розой»[2] хотел поработать. Не дали. Так все кричал подружке своей, что вечером он к ней вернется, что это ошибка и его выпустят.

— Да кто нас ждет, кому мы нужны? За утеху платили, за жратву и выпивку, за короткий отдых — втрое откупались. Вот только судьбу не ублажишь ничем. От нее, как от тюрьмы, ни деньгами, ни угрозами… Судьба хоть и баба, да подушку одну ни с кем не делит. Несговорчивая. Ни к молодому, ни к старому души и жали не имеет, — вздохнул Дядя.

— Не скажи. Тебе жаловаться совестно. С такой судьбиной, а все ж до старости и дожил. Здоров. Живешь тихо, спокойно. Теперь, наверное, лишь во снах с прошлым своим встречаешься.

— Это верно. Недавно, несколько дней назад, видел во сне Филина. И вроде он такой маленький, как старый ребенок. А я его уж лет десять не видел. С чего это он мне привиделся? С бабой своей поделился. Она и говорит: «Плохо это».

— Убили Филина. Неделю назад, — подтвердил Аркадий.

Дядя онемело уставился на Ярового.

— Здесь, в Охе убили?

— Да. Перед смертью истязали долго. Весь избит. До черноты. Видно ногами били, — умолк Аркадий.

Дядя, понемногу придя в себя, спросил хрипло:

— Где нашли его?

— В горсаду. В самом конце. Глухой угол. Туда никто не ходит. А тут собака бездомная, воет и воет. Над головой Филипа. Она и надоумила людей. Сообщили. Я его сразу узнал.

— Давно он вернулся?

— Да у вас и сроки были одинаковыми. Разница в считанных днях.

— А чем убили? «Маслиной»?

— Скончался от ножевого. Так судмедэксперт определил, — наблюдал Аркадий за Смеловым.

Тот, подперев голову кулаками, уставился в одну точку, А потом сказал, словно себе самому:

— Обычные блатные его не пришили бы. Не за что. Да и мордовать зачем, если жмуром решили сделать? Тут не мелкая сошка, не их рука. Это точно. Чтоб Филина пришить, десяток воров нужен! Тут без шуму не обойтись. Да чтоб и пришить — серьезная причина нужна. Если ссучился, либо общак спер. Но ни на что такое Филин не способен. Это не шпана — вор в законе. Его пришить мог только равный ему. За иное «малина» взыщет, — размышлял вслух Григорий. И спросил: — А вы кого нашли?

— Ищем.

Дядя, помолчав, вдруг сказал:

— А помнишь, как Филин из кпз[3] сбежал? Ну додумался! Я тогда и не сообразил ничего: зачем он эту вольнонаемную банщицу раздевает? Старовата, вроде, для него. А он в ее тряпки переоделся, ростом они одинаковы были, платок на голову и — поминай, как звали. Мимо конвоя, что в предбаннике нас дожидался, с тазиком в руках проскользнул. А голос — любой мог подделать. Потому и кликуха у него особая — Филин. А когда хватились его, то связанная подштанниками старуха больше всего на то обиделась, что Филин ей рот грязной портянкой заткнул вместо кляпа. Известное дело, кпз — это еще не тюрьма. Охранник, что на воротах в дежурке торчит, глянул в глазок: банщица идет, ну и дернул рычаг, каким засов калитки в воротах открывается. Выпустил, значит. Ну, добрался он до порта, решил пробираться во Владивосток. Узнал, какой пароход отходит и, не сообразив, что тот грузовой, а не пассажирский, устроился на корме. Его там ночью обнаружили. Приняли за бабку. Чаем угостили. Он и разомлел. Когда по нужде приспичило, пошел в гальюн. А там — старпом. Все бы ладно, да про тряпье свое забыв, высветился Филин по-мужичьи. Морячок ему и скажи: «Что, бабуленька, признавайся, от кого и куда путь держишь?» Филин ему бабьим голосом — мол, во Владивосток, сыночек. А тот в ответ: «Немножко крюк придется дать. В Магадан на пару часов». Оттуда его к нам через неделю доставили. Когда он рассказывал, что было со старпомом, в гальюне, вся камера со смеху животами маялась несколько дней. — Посмеявшись, Дядя сказал: — А ведь Филин того старпома запросто мог за борт выкинуть. Но не был он душегубом. И с мокрушниками не кентовался. А вот за что его пришили — ума не приложу.

— Ну а если он ушел от своих кентов в другую «малину»?

— Нет, за это не пришивают. Такое часто случалось. Смывались на материк, в другие города и «малины». И ничего.

— За откол от кентов могли ведь его убить?

— Завязавшего могут пришить. Тут и спору нет. Но не так, как ты рассказал. А по слову воровского схода. Значит — без мучений. И обязательно похоронили бы. Эх, Филин, Филин! Тихо жить не умел. И жрал — либо в ресторанах, либо баланду в лагерях. Все крайности. Потому и конец беспутный, — пожалел старого кента бывший вор.

После ухода Ярового Дяде долго не спалось. Сожительница в этот день на работе дежурила. И должна была вернуться утром. Григорий сидел один на кухне. Курил, вспоминал. А вспомнить ему было что.

С Филином его свел случай. Собрались в тот день фартовые взять сберкассу. Да не какую-нибудь понезаметнее, а центральную. Вот такой кураж ударил в отчаянные головы. Так и вломились за минуты до закрытия. Впятером. А тут пацан стоит — кудлатый, худой, недокормыш. Увидел фартовых — не испугался, руки не поднял. Почему он там оказался, никого тогда не интересовало. Может, погреться с мороза зашел… Горящими глазами смотрел на пачки денег, которые рассовывали воры по карманам и за пазухи. Когда фартовые уходили, пацан бросился аа ними. Зачем? Никто не спросил. Так и остался он в «малине» уже потому, что видел воров в лицо. А еще — пришелся по душе тем, что мог доподлинно скопировать любой голос, плач и смех. Оказался способным в воровском деле, был смекалист и проворен.

Лишь через время узнали фартовые, что была у него в Охе мать. И Филин жил с нею вдвоем в маленьком деревянном домишке на Сезонке. Мать работала уборщицей в сберкассе. А когда хворала — сын подменял, как мог.

Любил Филин больше всего на свете деньги. Их вид и запах вводили его в дрожь. Эта жадность долго злила Дядю. А потому не раз предупреждал пацана:

— В нашем деле жадность равна краху. Жадность — это болезнь нищих и обжор. Ею страдают чахоточные старухи и могильщики на кладбище. Вырви из себя это паскудство. Иначе ии и одно дело не возьму. Сам попадешься и нам будет крышка.

Григорий видел и удивлялся, как жадно и много ест этот пацан, будто у него вместо желудка бездонная пропасть. Но в деле он мог заменить любого из начинающих воров: не шелохнувшись, мог простоять несколько часов подряд на шухере. Мог не спать подряд несколько ночей и один выпить за двоих, не опьянев. Характер Филина ковали фартовые в делах. А они случались всякими. И вскоре понял повзрослевший пацан, что свою долю из общака можно увеличить нахрапом, глоткой и кулаком.

п

А потому пользовался этими средствами все чаще и небезуспешно.

Дядя помнит, как однажды пожилой вор хотел выделить Филину его пацанскую долю. Заметно возмужавший стремач саданул вора так в висок, что тот потом несколько дней не мог вспомнить свою кликуху.

Пытался наехать на Филина и Старик — голова и сердце фартовых Охи. За жадность решил проучить. Ну и поставил ему здоровенный фингал. Филин, даже не сморгнув, поддел обидчика в челюсть — откинул метра на три под стол и сказал, оскалив редкие, острые зубы:

— Тихо, плесень! Шуршать станешь — добавлю. Я за свое все получу, если мне придется его даже из твоей глотки достать.

Может, и плохо бы пришлось Филину, да Дядя за него вступился. Старик после этого отдал Филину его долю. Но затаил лютую злобу на вора, еще не признанного фартовым.

2

Отбитое горлышко бутылки с острыми гранями.

3

Камера предварительного заключения.