Подкидыш

—

Пошли в дом! — позвал Николай.

—

Дядь Миколай! А вы пироги сдалеку почуяли? Бабуля вчера испекла! Как раз ваши любимые — с малиной! — смеялась Ленка, уверенная в том, что все гости в дом собираются на запах бабкиных пирогов.

—

Пошли за телевизором! — позвал Николай Женьку.

У Ленки глаза загорелись.

—

Миколай телик привез! — закричала от радости, разбудив малышку. Та захныкала.

Александр молча смотрел, слушал, понимая, что гости, приехавшие в дом, давно знакомы с женщинами. Иногда они говорили при нем о Николае. Жалели, что уехал человек неведомо куда. Коли не пишет, значит, худо ему. Нечем хвалиться и порадовать. А горестей и без чужих хватает у каждого.

Стешка очень редко называла это имя. Зато Варвара часто, особо в первый год, подходила к окну, откуда хорошо просматривалась дорога из деревни. Все вздыхала, кого-то высматривала, ждала. Иногда молилась за неведомого Николая, прося Господа послать тому здоровья и сил.

«Спаси и сохрани его!» — слышал Александр.

И удивлялся теще. Но подтрунивать не решался, зная крутой нрав Варвары. Она не воспринимала шуток, касающихся ее личной жизни, о какой всегда умалчивала.

Лишь иногда видел человек, как Стешка с Варварой сядут передохнуть в огороде. Мать опечалится, понурит голову, дочь обнимет ее, утешает. Может, как раз о Николае говорили они?

—

Это вам! На память! — принесли гости телевизор. Ленка вокруг него запрыгала козленком.

Сколько мечтала, сколько слышала о нем. У бабкиных знакомых в деревне видела. А на свой у взрослых все не было денег.

—

Мультики хочу! — схватила за руку Николая. Но бабка тут же загнала в спальню, прикрикнув строго. Девчонке до слез обидно. Но попробуй ослушаться? Бабка капризов не признает. И наказать сумеет. Не возьмет на печку, не расскажет сказку. А Ленке так хочется хоть краем глаза увидеть, как взрослые включат телевизор. Она тихо приоткрывает двери. Смотрит в щель. Но что это? Никто и не собирается включать телик! Почему он так же сиротливо стоит на полу с черной, пустой мордой и молчит, если Ленка ждет, когда же он оживет? А бабка с Николаем и не думают его включать. Сидят на диване, говорят тихо, двери закрыли, чтоб никто не слышал их. Но от Ленки не посекретничать. Та, ухо к щелке, затаилась, слушает.

—

Не могу я так, Миколай! Забери свой киношник. Без него проживем. Дорогая вещь. Чем тебе возмещу его?

—

Ты мне жизнь спасла! О чем говоришь? Разве этим рассчитаюсь? По гроб перед тобой в долгу.

—

Закинь! Сколько подсобил! Мы помним. Это — уже лишнее. Не мучь, не согласна я! Не возьму. Такое нынче и родне не дарят! И у тебя деньги не лишние. Небось ноги об их не вытираешь. А и мы не нищие. Не побираемся. Насобираем, купим себе сами.

«Когда купите? Вон сколько собираетесь и все никак не получается. Сколько мультиков пропустили. А теперь, когда сам Миколай принес, брать не хочешь. Совсем меня не любишь!» — сопнула Ленка обиженно и глубже спряталась за дверь, чтоб ее не приметили.

—

Я

уже купил его. Не везти же обратно в магазин! Прими на память от меня! — просил Николай.

—

Мы тебя и без того всегда помним. И вспоминаем добром. А эта штука — обидная! Выходит, что взяли тебя из выгоды. Наверное, обдиралами нас считаешь.

—

О чем ты, Варя? Если б так, не заехал бы!

—

Тогда унеси с глаз моих. Забидел за что?

—

Не тебе, детям привез!

—

Они— мои внуки!

—

Помилуй! Хочу им приятное сделать!

—

Пока малы — не понимают. Взрастут, меня осудят. Не хочу! Всяк своей жизнью живет. И пониманье свое имеет.

—

Варя, не обижай. Отталкивают лишь руку врага! Разве таким меня считаешь?

—

Ворогов в дом не пущают. С ними не говорят.

—

Варь! Тебе подарки дарили когда-нибудь?

—

То как же? Вася, Стешка, Саня, Сережка. Но они свои… — глянула на Николая с укором.

И тот понял. Вздохнул. Но никак не мог решить свою судьбу. Боялся ошибиться, стать еще несчастнее, чем был. А хватит ли сил пережить новое крушение? Ведь и возраст, и силы уже не прежние.

Варвара сказала все и теперь, сжавшись в большой комок, ждала, понял ли ее Николай, что решит, что ответит?

—

Варюха!

Я

так много бит этой жизнью, что не только кому-то, самому себе не верю! Все от меня отвернулись и отказались. Все, кто был дорог и любим — предали! Наверно, проклял меня кто-то, что следом за мной зло стоит. И за все доброе — в благодарность горе получаю. Не могу и тебе это пожелать, разделить злую участь. Как и все, проклянешь день встречи. Я такого не хочу!

—

Что ты в этом смыслишь, Миколай! — глянула с укором, поняв отказ, и, вздохнув тяжко, встала, пошла на огород. Никому ничего не сказав. Там, в самом конце участка, стояла неприметная лавка. На ней отдыхала, заморившись, на ней плакала. О том никто не знал. Вот и теперь никто не найдет и не увидит. Никто не осудит ее…

«Столько ждала тебя! Ан и нонче отрекся. Чем не угодила? Чем забидела? Заявился, ясно солнышко! Думала, что навовсе возвернулся. Он же гостем пожаловал. На что бередишь душу? Ну на что прикатил сюда? Уж лучше б мимо пронесло тебя, чем вот так — в наказание мне!» — вытирала баба слезы.

Колька вышел из зала следом за Варварой и предложил Евгению:

—

Пошли покурим на дворе!

—

Ну что? Не склеилось? Отказала баба? — глянул Женька на Калягина. Тот молча курил, думал. — Ты хоть письма прочти! Ведь тебе они. Иль уж по пути! Тогда садись на коня и отчаливаем. Чего время тянуть? Баб не стоит уговаривать. Они лишь в разлуке понимают, что теряют, — толкнул локтем в бок.

Но Николай не слышал, он вскрыл первое письмо, побежал глазами по строчкам:

«…Добрались хорошо, даже не ожидали, что так легко перенесем перелет и прилетим столь быстро. Нас встретили знакомые, какие уехали из России пять лет назад. Они уже обжились, встали на ноги и обещают нам помочь во всем. Все наши довольны, что вырвались в цивилизованное государство. Конечно, ничего нет общего с тем, как мы жили прежде, даже вспоминать не хочется. Здесь все иначе. И люди, и жизнь, и законы. Мать ожила. Ей обещают гуманитарную помощь — по возрасту. Дети пошли в школу. Все, кроме Катьки. Она еще мала. Моя жена и Наташка уже моют машины на стоянке. В день зарабатывают столько, сколько раньше за целый месяц. И это не предел. Теперь я подыскиваю себе работу. Не хочется соглашаться на первое попавшееся предложенье, чтоб не навредить себе в будущем. Здесь работу менять не принято. Потому не тороплюсь. Ну, а ты как? Все мотаешься по городам и весям? Живой? Не мучают рэкетиры? Кстати, за нами следили до самого самолета. Все выжидали. Но теперь все. Не достать нас. Руки коротки. Оторвались от бандитов. Детей спокойно отпускаем гулять во дворе. А и сами ходим по улицам не оглядываясь. Заново себя людьми почувствовали. Иначе дышится. Не боимся, что завтра поесть, с чем детей отправим в школу. Тут никто не голодает. Здесь даже бездомных кормят бесплатно. Им дают ночлег. И нас приютили не попрекая, что мы иностранцы. Здесь каждый человек относится к нам, как к родне. С сочувствием и пониманием…»

«Вот так! А ты?» — Николай закусил дрогнувшие губы, дочитал письмо. Павел ни словом не обмолвился о своем прежнем намерении забрать отца к себе. Словно забыл об обещании…

Николай, едва продохнув обиду, распечатал второе письмо.

«Ты почему-то не ответил. Или еще не получил мое письмо? Тогда твои знакомые могли догадаться и переадресовать его. Так поступают порядочные люди. Или тебе нечего нам написать? Не о чем спросить? А тебя, между прочим, помнят внуки… Ну, не стану упрекать, учитывая твою кочевую жизнь. Она и впрямь не из легких.