Подкидыш

«Нет! Не могу больше мучиться», — пошел мужик в администрацию, попросил перевести с его счета на адрес Арпик сто рублей. Но само ее письмо оставил без ответа.

«Нет пути назад. Я не вернусь к ней никогда. Но сыну обязан помочь», — убеждал себя в собственной правоте.

А через месяц снова получил письмо. В нем была фотография сына. В школьной форме, с ранцем за плечами, большеглазый и серьезный, он был похож на маленького старика, заблудившегося в детстве.

«Коля! Позволь снова назвать тебя так! Спасибо тебе, что помог Павлику и сумел перешагнуть через свою обиду на меня. Ведь сын не виноват! И ты это понял! Я всегда знала, что ты самый умный и добрый человек на земле, за что всегда и любила тебя! Да, именно любила! Ведь ошибаются все люди. И я наказана самой жизнью за собственную глупость. Я раскаялась всем сердцем. Я плачу целыми днями. Я так хочу, чтобы мы снова были вместе и жили счастливо, как прежде. Ты не написал ответ на мое письмо. Но, знаю, я еще живу в твоем сердце, раз ты понял и помог. Я и сын… Не выгоняй нас из души и памяти. Мы любим и ждем тебя. Арпик»

Николай хотел выбросить, порвать письмо. Но не смог. Арпик опять сумела задеть за живое. И замерзшее сердце снова затрепетало.

— Козел! Нашел кому верить? Сопли распустил! Любит она, сучка облезлая! Просто пока рядом нет желающего. А появится шелудивый кобель, и тебя враз по боку. У таких, этих любовей, сколько волосьев на барбоске. Не счесть! Убедился, что не деньги, а ты ей нужен, чтоб грязь прикрыть перед всем светом! Вот и затарахтела про любовь, стерва! — злился Макарыч, пытаясь переубедить Кольку, отговорить от примирения с Арпик.

— Послушайте, мужики! Чего мы спорим? Ведь можно устроить ей проверку. Как мне когда-то. Пусть сам убедится, чего стоит бабья любовь? — предложил лысый Никанор, свесившись с верхней шконки.

— Во! Это то самое!

— Давай, Жорка! Валяй к столу. Строчи письмо прокунде! Пусть попробует продохнуть! — скомандовал Макарыч. И мужики вмиг облепили стол, как тараканы кусок хлеба.

— Не дадим бабью окрутить себя вокруг пальца!

— Ну, Жорик! Врежь ей по самой что ни на есть! Набреши, чтоб в спираль скрутилась! Постой, как за себя! — подбадривали мужики. И щуплый, верткий мужичонка важно уселся за столом, начал писать письмо к Арпик от имени всех зэков барака.

«Здравствуйте!» — написал Жорка первое слово и чуть не оглох от подсказанных эпитетов в адрес Арпик.

— Заглохните! Я не начальнику зоны строчу. Не главному лягавому. И тут мне ваших подсказок не понадобилось бы! Я — женщине пишу. Как решено, для проверки. А значит, без хамства. Понятно? — разозлился Жорик и снова взялся за ручку.

«Мы, друзья вашего мужа, не сразу решились взяться за это письмо. Но обстоятельства сложились так, что молчать далее не имеем права. Ваш муж попал в нашу зону два года назад. Уже тогда мы заметили некоторые отклоненья от нормы в состоянии его здоровья. Он часто кашлял," не спал ночами. У него была постоянно повышенная температура. А вот уже с полгода он откашливается с кровью и врач определил у него туберкулез. Конечно, он и теперь находится в больничке, поскольку стал опасен для окружающих. Мы — взрослые люди, заключенные, а и то общение с ним у нас запрещено. Говорит врач, что Николай долго не протянет. А на его лечение потребуется куча денег. Ведь жить ему и лечиться нужно в Ялте! Такое вряд ли вам под силу. Но беда не пришла одна. У вашего мужа случаются нервные срывы. И тогда он крушит все, что попадает ему в руки. Виною тому — пережитое. Он не отдает отчета своим словам и действиям. Ранее эти приступы были каждый месяц, теперь — еженедельно. Администрация зоны не возьмет на себя ответственность и постарается побыстрее выпихнуть его на волю. Если вы подтвердите свое согласие, его с сопровождающим привезут к вам. Одно знайте, Николая ни в коем случае нельзя устраивать на работу в коллектив. В квартире он должен жить в отдельной комнате, где не сможет ничего разбить и сломать. При этом его питание должно быть высококалорийным. Так говорит наш врач. Конечно, сам Николай никогда не напишет вам об этом. Ведь деваться ему некуда. Это мы знаем из его слов. Именно потому, а все туберкулезные больные — эгоистичны, он постарается вернуться к вам. Его счастье, что вы ждете и любите! Иначе куда деваться умирающему? А ему прочли ваши письма. Правда, он не смог ответить на них. Порезался куском стекла, с каким бросался на врача. Но… Говорят, любовь и не такое исцеляет. Мы от души желаем Николаю счастья и здоровья! Особо — в кругу семьи. Если любите, если и впрямь подтвердите свое намерение жить с ним, мы готовы сопровождать его всем бараком! Он стоит вашей любви! Дай Бог, чтобы она не замерзла на пути вашего мужа…»

— Она сама врач! Ее чахоткой не запугать! «Колесами» станет напихивать!

— Э-э! Нет, мужики! Если она после этого письма напишет ответ и скажет, что согласна взять Николая, такую надо простить!

— Конечно! Куда ей деться? С двумя хоть какое-то прикрытье надо!

— Пусть письмо идет! Как есть. И, ежели эта курва напишет, что рада и такому Кольке, я первым пожму его клешню! — гаркнул Макарыч, положив конец спорам.

Письмо уже утром было передано водителю машины, и он повез его прямиком в Красноярск. Зэки барака, затаив дыхание, ждали, что будет…

Николай с тоской оглядывался на административный корпус. Все ждал, когда рупор позовет его за письмом. Вот и месяц прошел, второй…

Калягин понял: он снова перестал быть нужным. Письмо сломало. Чего же ждать от жизни? И Николай снова охладел к воле…

«Кому я нужен там? Куда подамся? Нет родни у меня, нет семьи. Все ищут выгоду друг в друге. Без нее никто мне двери не откроет», — сник человек. И вдруг услышал:

— Калягин, зайдите за почтой…

«Долго думала. Теперь уже опоздала. Остыло все», — взял в руки письмо.

«Коля! Не обижайся, что долго не писала. Болели дети. Оба простыли. Лежала с ними в больнице. Павлик поправился сравнительно быстро. А у Наташки — двухстороннее воспаление легких. Она и теперь на уколах. Все как назло. Моя мать не может сидеть с детьми. Резко ухудшилось здоровье. Радикулит сломал. Живет в деревне. Я одна мучаюсь. Все надеюсь на лучшее. Будет ли оно? Напиши, как ты себя чувствуешь? Я интересовалась у врача твоей зоны состоянием твоего здоровья. Мне сообщили официально, что ты работаешь и ни на что не жалуешься. Но я получила довольно странное письмо. Уж и не знаю, кем и с какой целью написано? В нем о тебе — сплошная ложь. Неужели это ты решил меня проверить? К чему? Я люблю тебя! И даже если бы каждое слово в том письме было правдой, не откажусь от тебя и не оставлю. Лишь бы скорее вернулся домой. Напиши хоть пару строк. Не мучай меня и сына. Ведь мы ждем тебя…»

У Николая снова гора с плеч свалилась.

— Дурак!! Болван! Если бы любого тебя приняла, зачем врачу писала? Значит, проверила, стоит ли делать ставку на тебя? — говорили мужики.

Но Калягин их уже не слушал:

«Арпик! Осталось полгода. Всего полгода до моего освобождения. Я так жду этого дня, когда смогу выйти из-под запретки. Я вернусь. Конечно, к тебе и сыну! Мы снова будем вместе! Судьбе было угодно проверить нас. Но мы должны устоять. Я приобрел хорошие специальности. И на воле не останусь без дела! Ты не будешь знать нужду. И мой сын станет жить достойно. Подождите немного. Скоро, уже скоро все наладится…»

Он отправил письмо, не сказав никому ни слова. И ждал…

Мужики барака все реже интересовались его планами на будущее. Да и то верно, не до разговоров стало. В последний месяц пришлось трудно. Поредели бригады. Одних амнистировали, другие вышли по звонку. А тут, как назло, трое, один за другим, в бараке умерли. Они работали на варке целлюлозы. Были опытными. Таких враз заменить — не просто. Пришлось работать с утра до ночи всем. Какая там смена? Попробуй выполни план, когда за воротами зоны очередь заказчиков скопилась. Случалось, ночами работали. Спали по три, четыре часа. Даже не раздеваясь. В бараке от спецовок стоял удушливый запах кислоты. Людей раздирал кашель.