Пасынки фортуны

— Да ничего с ним не станется. Он сам больше штабеля. Его дубиной не пришибешь.

— Отлежится, отойдет!

— Отоспится и все.

— Ладно, пошли, может, и впрямь обошлось, — позвал Дядя. Дубина прошел несколько шагов и вдруг в глазах темнеть стало. Он остановился. Ноги дрожали. Нет! Никого не хотел звать на помощь. Это независимо от него сорвалось:

— Дядя! — И тут же ткнулся лицом в землю, словно в пропасть провалился.

Лишь через полчаса он пришел в себя. На нарах. Сбоку ужин, завернутый в полотенца, стоял. Дубина удивился молча — не слопали, надо же! А когда открыл миску — понял, от своего еще прибавили. Тут же не одна, добрых три порции будет. И ел. Уж вылетать из закона, так хоть не задаром — на сытое брюхо. А Аслан сидел напротив. Мрачный. Но молчал. «На кого он злится? За что? Но думать некогда. Надо есть. Жрать, пока дают», — глотал ужин, не жуя, Дубина. Поев, он откинулся на подушку.

— Как колган твой? — спросил Дядя.

— А что? Порядок вроде.

— Тогда спи, — встал Аслан.

— Погоди, Дядя, — остановил его Дубина.

— Ну, чего тебе?

— Поговорить надо.

— О чем?

— Про наших.

— Это о кентах, что ль?

— Ну да!

— А ну их…

— Ты что, в откол?

— Конечно.

— Смыться хочешь? Так Шеф тебя из-под земли найдет.

— Искать не придется. Я прятаться не стану. Уж если возвращаться, то домой! Понял? У меня иного места на жизнь нету.

— Пришьют ведь, — приподнялся Дубина.

— Это уж кто кого!

— Но Шеф не один. Молись, чтоб до твоего возвращения его замели. Иначе — хана тебе!

— Ладно, хватит меня пугать! Спи.

— Подожди, Дядя. Я на суде слышал от конвоиров, что еще наших кентов попутали. Блоху и Кроху за сельский магазин и универмаг. А еще четверых — за ювелирный магазин. Говорили, вроде с мокрым делом. Лягаша — финачом. Ну, а Шеф с кем-то смотаться успел.

— А Алим? — побледнел Аслан.

— Его тоже…

— Тебя кто допрашивал?

— Следователем Машуков был. Быстро меня зафраерил. Сам понимаешь, у Дамочки застукали. Ну, да что теперь? Хорошо, что пристукнуть стариков не успел. Тогда, сам понимаешь, на всю катушку либо вышку дали бы. А Шеф, хоть и обещал, когда посылал, но ни одного кента не дал на всяк случай. На суде тоже никого из своих не было, — насупился Дубина.

— Ты кому это рассказываешь? Или я Шефа меньше тебя знаю? Он поможет! Так поддержит, что вовек отсюда не выберешься. Сам знаешь, как я тут оказался. А он — на воле. Да еще грозит мне! Кто с кого жмура сделать должен? Мне ль от него смываться? Да встречу — живого на куски порву! — гремел Дядя.

В эту ночь он долго говорил с Дубиной. С потемнелым лицом ушел на свои нары Аслан. Но не мог заснуть. Все вздыхал, ворочался. Нары под ним пойманными кентами плакались. А утром проснувшиеся мужчины заметили, как сдал за эту ночь Дядя. На висках седины прибавилось. Глубокие морщины прорезали лоб. И стал Аслан молчаливее, чем обычно. Шли дни… Дубина постепенно привыкал к мужикам.

Да и к нему пригляделись. Не напоминая, не храня в себе зла, бригада стерпелась с его храпом по ночам, с оглушительным смехом, от которого стекла дрожали. Ведь умел Дубина работать один за четверых. Бревна как игрушки ворочал. Но и поесть любил. Один бригадный паек мог уплести и даже после этого попросить добавки.

Конечно, и его пытались проучить кенты. Но Дубине было что им напомнить: как в куске хлеба ему отказали. И, поймав пару законников, какие других напасть на Дубину подбивали, он поднял их за воротники. Стукнув лбами так, что у тех не искры — пламя из глаз брызнуло, кинул в сугроб, хохоча. С тех пор в зоне его бояться стали. А Дубина ни на шаг не отходил от Дяди. Вначале потому, что тот его постоянно оберегал и опекал. Потом и привычка появилась. Но главное — нравилась Дубине мысль по зачетам раньше на свободу выйти. А как-то, когда срок Дяди заканчивался, Дубина сказал ему:

— Сколько лет знал тебя по «малине», слышал много, а вот по-человечьи лишь тут тебя понял. В беде. Она мне глаза открыла. Теперь вот выйдешь ты на волю. А я и не знаю, как без тебя буду. Попривык уже. Коль вместе освободиться, лучше было бы…

— Почему? — не понял тогда Аслан.

— Да, понимаешь, нельзя тебе Шефа убивать. Самому нельзя. Жить надо. Дети имеются. Их растить нужно. По-путевому. А убьешь — снова срок получишь. Кому это нужно? Ни тебе, ни сыновьям, — крутнул лохматой головой Дубина и сплюнул сквозь зубы.

— Так что ж по-твоему, простить его?! Нет уж! — вскипел Дядя.

— Э! О чем ты? — отмахнулся фартовый и сказал: — В «малине» всегда так! Один выживает потому, что другого на чем-нибудь облапошил! Ну, не прощай! А сам-то лучше был, что ли?

— Я за себя никого не подставлял! — побелел Аслан.

— Однако тоже не чище других!

— Это еще почему? Я поровну делил!

— Свое, что ль, делил? Тоже ворованное! Как и мы! Рисковал — как все. Удача — радовался. Посадили — злишься. А что в том нового? Во всех «малинах» это бывает. Иные возвращаются, чтоб самим потом за счет другого выжить. Как Шеф. Другие вовсе уходят. Но не мстят. Некому. Сами лопухи — коль не сумели кентов перехитрить. А им теперь без твоей мести не сладко живется. Ловят всюду. И сажают. Надолго. Как тебя и меня. Сколько собака ни бегает, веревка на каждую сыщется. Так и с Шефом. Без тебя на него кто-то будет. А в случившемся сам виноват. Не надо было соваться в «малину», раз сидеть не любишь, — говорил Дубина.

— Но он же мне и грозит!

— Грозит. Потому что боится тебя. Иль не дошло до сих пор? Ты ж по выходе заложить его можешь. Любому лягавому. В отместку за свое. Вот и опасается. А как ты думал?

— Ох, и влип я! На всю жизнь наука мне. А все ноги эти треклятые!..

— То Шеф, то теперь ноги. Сам дурак. Вот я, если захочу покончить с «малиной», никого не стану трогать. Как пришел в нее, так и уйду. И ни один шеф не удержит. Ну их всех… Так и тебе советую. Но все ж домой возвращаться не стоит, покуда Шефа не поймают.

— Может, его всю жизнь ловить «будут. А я из-за него не должен сыновей увидеть?

— Тут — как повезет, — пожал плечами Дубина.

— Нет! Ждать не стану. Мальчишки мои одни теперь живут. Без матери. Любой обидеть может. А ведь дети они. Совсем дети еще. Мои. Теперь уж старший институт заканчивает. И работает. На заводе. Младший — в техникум поступил. Старший мой пишет, что хоть и тяжело ему приходится, но скоро на инженера выучится, — вспомнил недавнее письмо Аслан.

— А тебя они примут нынче?

— Зовут, — соврал Дядя.

— Ох, и не позавидую я тебе лет через пять. Обзаведутся сыны бабами. Дети пойдут. А к внукам тебя, блатного, подпускать не будут. Как бешеного пса вдаль от них держать станут, чтоб не научил их по фене ботать. Отцов фраерами звать, тебя кентом. И кричать: «Эй, мамка, дай горшок, не то пасть порву».

— Перестань! Я уж тут во сне несколько раз их видел! — сознался Дядя.

— А мне вот и сниться некому, — вздохнул Дубина. И внезапно разоткровенничался: — Мать ушла, когда я еще пацаном был совсем. Сестру забрала. Хотела и меня. Но отец не отдал. Сказал, что уж если делить, так все поровну. Тебе, мол, дочь, а мне — сын. На том и порешили. Мать уехала. Почему у них не склеилось, так я и не узнал. Разошлись и все тут. Ну, а отец пил уже. Не до меня ему было. Так и умер с запоя. Меня в детдом. Убежал с беспризорниками на юг. Карманника из меня не получилось. Зато когда в силу вошел, стали меня с собой на гоп-стоп брать: дам какому-нибудь фраеру по кумполу, а кенты его карманы обчистят. Только за такое сроки дают большие. По всему Кавказу мы гастролировали, а в Нальчике попались. Стал путевым вором. Отсидел. Иной жизни, кроме воровской, не представляю покуда. Но если была бы семья, не задумывался б. Тем более, что моя доля в общаке цела. На всю жизнь хватит…