Пасынки фортуны

Катерина даже плакала, когда Огрызок прочел ей свое письмо. Она гордилась Кузьмой и не скрывала этого. И не ждала семья для себя новых потрясений, но внезапно на прииск приехала ревизия из Москвы.

Уже на третий день обнаружила она недостачу золота. И пошли проверки снизу доверху.

Забрали журналы и у Огрызка. Но интересовались не столько записями, сколько биографией Кузьмы. Всю перелистали вместе с уголовным делом. От корки до корки. Огрызок быстро смекнул, откуда ветер дует, и держался настороже, чтобы не ляпнуть ненароком лишнее. Не дать повода «схомутать» себя. А ревизия шелестела документами, спрашивая директора прииска не без умысла, с намеками.

— Зачем воров на работу взяли? Чтобы за их счет себе согреться под шумок? Иль обучаетесь у них умению? Или чтоб было на кого свалить? А как иначе, если недостача налицо? Должны быть и виновные! Хищением такое квалифицируется! Не иначе! А золото — это государственная казна! С ней шутить никому не позволено! — сдвигая брови, хмурились ревизоры в военных мундирах.

В один день за воротами прииска оказались все, кто был судим и даже не по воровской статье.

Кузьма, не раздумывая долго, пошел в подручные к Катерине. Но и с него, и со всех судимых ранее была взята подписка о невыезде.

Тяжело переживала случившееся семья Сашки. Однажды вечером, придя на пекарню, Чубчик попросил Огрызка зайти к нему после работы. Тот не заставил себя ждать.

Сашка сидел хмурый. Перед ним стояла пепельница, переполненная окурками,

он молча кивнул на табуретку напротив.

Валентина налила чай, осталась с мужиками на кухне.

— Хреновы наши дела, Кузьма! Придется самим защищаться в этот раз. Не сумели тебя с Катериной скрутить, решили на всех разом отыграться чекисты. Пора дать по рукам, — сказал задумчиво.

— С Катериной они явно промахнулись. Особо на этом процессе все наружу полезло. Не только мы, весь поселок понял, кто затевает козни, — встряла Валентина.

— Да разве это суд? Я петлю влез. Либо загнали такие не жмурятся от стыда. Его у них — не нашмонаешь. Он мог весь Сеймчан перевешать, не пёрнув. Иль я его не знал? И оттого, что сорвалось у него с ними, что раскололи по самую жопу на суде, Ванька не переживал. Он и дальше бы не отцепился. Хоть и засветился, как падла! — вырвалось у Огрызка, и он продолжил: — Просто никто этим не занялся. Не то бы тряхнули за все разом. И за него, и за нас…

— А ты что, не знаешь о записке, какую у него в носке нашли? — удивился Чубчик.

— Не слышал, — удивился Кузьма.

— Ну как же. Он ее не случайно так хитро спрятал, что только в морге и наткнулись. А написал хорек вот что: «Вы изувечили всю мою жизнь. Обещали многое, не сделали ничего. Теперь грозитесь со мной расправиться за позор перед людьми. Но опозорен — я! Не подсылайте никого ко мне! Я знаю, если вы решили, все равно избавитесь от меня. Вы не оставите в покое. А потому ухожу сам, без вашей помощи. Вы не только судьбу искалечили — жизнь отняли у меня, имя! Жаль, что ничего уже не могу исправить, вернуть обратно. Но когда-нибудь за все ответите! И за меня! Будьте прокляты, изверги!»

— Выходит, сам ожмурился? — удивился Кузьма.

и теперь не поверю, что Самойлов добровольно в его или уже жмуром повесили. Сам Ванька — козел,

— Они потребовали эту записку! Но милиция не отдала. Вот и подняли хвост чекисты. Торопятся всех лажануть, чтоб не прислушивались к показаниям, — говорил Сашка.

— Кравцова найти надо. Он разберется. Со всеми, — продолжила женщина.

— Звонила Катюха. В командировке он был. Говорили, через неделю вернется. Но после того не узнавали…

— Поторопись, Кузьма. Сегодня он как воздух нужен. Всем! Допер? Чуть опоздаем, не докажем ничего. Ведь у этих руки цепкие! — предупредил Чубчик.

А утром, едва открылась почта, Кузьма вместе с Катериной заказали разговор с Магаданом.

Кравцов оказался на месте. Катерина напомнила о себе и передала трубку Кузьме. Тот пытался говорить спокойно, убеждал, доказывая необходимость срочного вмешательства.

— Я и так буду в Сеймчане в начале недели. Не опоздаю. А вы все, что рассказали мне, изложите в заявлении, — посоветовал Кравцов. На этом связь с Магаданом внезапно оборвалась.

Весь вечер Чубчик и Огрызок сочиняли заявление в прокуратуру Магадана. Оно получилось пространным, почти на всю тетрадь. Валентина, перечитав его, половину текста вычеркнула. Оставшееся посоветовала переписать. Сашка трудился всю ночь. Он усиливал доказательства, приводил новые доводы. Писал о Кузьме, Катерине, о себе. Он просил помощи и вмешательства прокуратуры впервые в своей жизни. Он понимал: не сегодня, так завтра всех их могут арестовать. И тогда доказать невиновность будет труднее.

Кузьма тоже знал, что возвращение в зону и ему, и Чубчику не сулит ничего хорошего.

Свои же фартовые в первые дни соберут сходку и учинят разборку с обоими. За семьи. За баб — ментовку и политическую! За то, что засыпались не в деле, а по дури, не прибрав к рукам рыжуху. За то, что облажали званье и закон воров. За то, что пахали, как иваны.

Чубчик утром отправил заявление в Магадан, не дожидаясь приезда Кравцова. Заявление послал с обратным телеграфным уведомлением. И решил ждать. Он предпринял все. И теперь сидел дома, не высовываясь никуда, не показываясь даже во дворе.

Но прибежавшая на обед Валентина разрыдалась у порога:

— За вами скоро приедут. Увезут в Магадан. Следствие будет проводиться не в Сеймчане! — всхлипывая, сказала она.

— Что же, кто кого, — ответил Сашка спокойно и пошел предупредить кентов, чтоб собрались в дорогу.

— А может, слиняем, пахан?

— Не дергайтесь! Наши клешни не замазаны. Дышите спокойно. Пусть падлы палки гнут. Сами и облажаются. Посмотрим, кто парашу будет греть, — процедил сквозь зубы Чубчик.

А вечером всех уволенных с прииска забрала милиция. Собрав их в следственный изолятор, оперативник предупредил, что утром за ними придет машина и всех увезут в Магадан для расследования дела о хищении золота с прииска.

В эту ночь в изоляторе никто не спал. Растерявшиеся люди уже давно не верили в справедливость, закон. Они устали от следственных ошибок и оскалов судьбы. Они лежали на нарах, тихо переговаривались, ждали утра и команды:

— Бегом! В машину! Загружайтесь!

…Ночь казалась бесконечной. За долгие часы каждый задержанный не раз в памяти прокрутил всю свою жизнь. Вздыхал и Огрызок. Он повернулся лицом к стене, чтоб никого не слышать и не видеть. А перед глазами все стояла Катерина. Странно, запомнился последний миг. Руки бабьи по локти в тесте. Округлившиеся от удивления глаза, раскрывшийся в немом крике рот. Она ничего не успела сообразить, не спросила ни о чем. Но когда Кузьма

оглянулся, успела вымыть руки, снять фартук и уже переобувалась. Она не плакала, как обычно. Значит, что-то надумала. «Не станет сидеть сложа руки. Но лишь бы не понесло ее к чекистам», — беспокоился Кузьма. Сашка смотрел в потолок. Вздыхал тяжело. Не успел пожить на воле, а уже снова в клетку попал. Да самое обидное, что в этот раз совсем ни за что. И кому он помешал? Кому дорогу перешел? Чекистам? Так ведь за Огрызка и то не всегда вступался. Конечно, всему виной та записка Самойлова. И ее не Чубчик в прокуратуру передал. А менты! Даже они устали от беспредела…

Молча курили фартовые. Им и вовсе невдомек, за что их сгребли сегодня, кому они не пофартили? Теперь, не видя за собой вины, корят молча Чубчика, что оставил их на прииске, не посоветовал линять на материк — в «малину». Удержал от кентов и фарта. «А вот теперь все влипли ни за что», — горевали мужики.

Никто из них и не заметил, как тихо звенькнув, открылся глазок. Потом щелкнул ключ и человек не в милицейской, а в прокурорской форме, сказал непривычно тихим голосом:

— Здравствуйте. Идите по домам. Задержаться прошу Кузьму и Александра.

Он провел их в кабинет, где Игорь Павлович Кравцов вместе с тремя другими работниками прокуратуры допрашивали ревизора, закончившего проверку прииска.