Обреченные

Тонька плакала, когда из телятника выгнали откормочную группу чужие солдаты. И погрузив их в машины, повезли на железную дорогу. Оттуда — в Германию.

В пустом телятнике, не веря глазам, просидела до вечера. Потом вернулась домой. Не могла уснуть, все думала, как будет жить без работы и заработков? А тут соседка пришла, сказала, что устроилась работать. Взяли ее уборщицей в казарму. Обещали хорошо платить. Харчей дали. Сообщила, что в комендатуре нужна уборщица. И предложила Тоньке соглашаться, пока место не заняли.

Баба раздумывала до утра. А когда соседка, торопясь на работу, зашла, Тонька больше не раздумывала.

— Война войной, пока это победа настанет и вернется Тарас, дети каждый день есть хотят. Не помирать же им с голода, — решилась она. И надвинув поглубже на глаза платок, пришла в комендатуру сама.

Там ей без лишних расспросов выдали ведра, тряпки, веники, мыло, полотенца. И баба принялась за дело молча.

Вскоре в комендатуре появились водовоз, истопник, все свои — деревенские люди. Даже свекровь молчала, узнав, что Тонька не осталась без дела при новой власти. Банщики, дворники — на всех хватило дела в деревне. Никто не голодал. Хотя по ночам вздрагивали люди от звуков взрывов, стрельбы.

Слышали, что в соседней деревне почти всех баб постреляли немцы за то, что те были коммунистками и отказались работать на немцев. Не только баб, даже их детей не пощадили. Как телят Тоньки, угнали на чужбину — в Германию.

Антонина и вовсе перепугалась. Работала старательно, чтоб не к чему было придраться.

С нею ни о чем не говорили. Но когда прошла неделя, бабе указали на кучу продуктов, которые она заработала своим стараньем.

Тоньке тогда не поверилось, что все, это отдают ей. В колхозе она и за год столько бы не получила. А немцы погрузили все в машину, к самому дому подвезли. Увидели, сколько у нее детей, и следующий раз дали ребятне материал, шерсть, шоколад.

Тонька, работая в комендатуре, не уставала, как на телятнике. И домой возвращалась много раньше. Успевала все переделать, не выматывалась, как прежде.

А через полгода приодела детей, сама принарядилась и поправилась.

Все сельчане, работавшие в комендатуре, не сетовали на свою жизнь. Да и другие деревенские обижены не были. Никто не голодал. Никого из домов немцы не выкинули, как в соседних деревнях.

Немного поквартировав, отстроили дома на свой манер, взяв в горничные и прислуги деревенских баб, и зажили, не мешая сельчанам.

Тонька даже забывать стала о Тарасе. Жила с детьми, спокойно растила их, понимая, что война — дело мужиков, а бабе — детей растить надо. Не мудро их потерять, как в соседней деревне. А вот сберечь, сохранить к приходу отца всех до единого как мать обязана… За годы оккупации Тонька разучилась плакать. Старшие сыновья подросли и помогали матери по дому, присматривали за малышами, хозяйством, огородом.

В селе никто ей не сказал ни одного плохого слова. Потому, что лишь дряхлые старики да дети не были заняты на работе.

Тонька за свое старание получала продукты и мануфактуру, немецкие деньги. Много отрезов лежало теперь у нее в шкафу. А сколько белья ей дали! И все шелковое, новое, красивое. — Она отродясь такого не имела. Детям теплое белье, красивую одежду, обувь.

За все годы лишь три раза напомнила о себе война, разрядившись автоматными очередями на большаке.

Один раз это были окруженцы, возвращавшиеся к своим. Дважды — партизаны отбивались от немцев, расположившихся в селе. Они пробирались к железной дороге, но немцы заметили и обстреляли их. Партизанам удалось уйти, в село ни один из них и не заглянул.

В деревню Тараса и до войны голос радио не дошел. Все обещали его, да что-то мешало. То столбов не было, то болота развозило дождями. Так и осталась деревня без событий из страны. В войну о радио никто и не помышлял.

Из соседних деревень встречались люди редко. Лишь на покосах. Да и тогда говорили шепотом. Боялись немцев. А вдруг выследят? Считай, пропала головушка.

Тонька даже слушать боялась о сообщениях с фронта.

— Тарас, если Бог даст, воротится живым. А нет, что поделаешь? Не рисковать же за любопытство жизнями детей. Они при немцах горя не знают. При своей власти так не ели, — думала баба. И жила Антонина, как и все другие. Не лучше и не хуже сельчан.

Но зима за зимой шли. А от Тараса ни весточки. Только отдаленный грохот, похожий на гром, доносился по ночам до слуха людей. С каждым днем все ближе, отчетливее, грознее.

Деревенские, случалось, вскакивали среди ночи. Смотрели туда, откуда грохотала отблесками, горела зарницами война. Она подходила все ближе. Она надвигалась неотвратимо, и люди не знали, чего им ждать от нее — плакать или смеяться? Что принесет она с собою — жизнь или смерть?

Старики крестились, слыша гром, дети пугались. И только бабы терялись. К худу или к добру?..

Тонька, слушая раскаты залпов, сжималась от ужаса. Она готова была спрятаться в подвал, лишь бы не слышать этого грохота. А он неумолимо приближался.

В один из дней проснувшиеся сельчане увидели, как торопливо уезжают из их села немцы.

Даже комендант первым сел в машину и уехал, не сказав никому ни слова,

Временно или навсегда покинули немцы село — никто не знал. Оно осталось в неведении, без власти, без всяких известий. И вдруг ранним утром вошли в село свои войска…

— Немца навовсе прогнали иль как? — спросил дедок, недавний истопник комендатуры, у солдат.

— Навсегда, отец! Живи спокойно теперь! Лезь на печку и грейся. А если самогонкой угостишь, совсем хорошо будет!

— Да где ее взять, сынки, нынче? Сам бы выпил, коль была бы, — схитрил старик. И вынес из дома хлеб, сало, картошку — накормить заторопился. Власть поменялась. Авось, без работы и куска хлеба не оставят старого.

Свекровь Тоньки, приходившая к невестке каждый день за харчами, теперь и носа не показывала в дом. Ушли немцы, неоткуда подмоги ожидать. А свои неизвестно как повернут…

Село насторожилось в ожидании. Нет, никто из деревенских вояк не заглянул в свой дом. Хотя по большаку днем и ночью громыхали танки, машины. Везли орудия, бойцов.

— Может, и наши скоро вернутся, — вытирали глаза старушки и все смотрели туда, куда в первый день войны увезла машина сыновей и мужей.

Живы ли они?..

Их теперь ждали в каждом доме. Днями и ночами. Но никто не возвращался в село.

Лишь военные машины везли на войну все новых солдат. Мальчишек, подросших за военные годы. Их везли на смену погибшим отцам, добывать такую трудную, кровавую победу. Вернутся ли они в свои дома?

— Когда же будет победа, сынки? — спрашивали их деревенские старики, сдерживая слезы от затянувшегося ожидания.

Они не забывали своих детей. И молодые бойцы, глянув в лица стариков, вспоминали родных, тех, кого оставили дома, обещая вернуться живыми.

— Скоро победа! Очень скоро! Мы за нею едем! — ободряли мальчишки, понимая, как тяжело дается ожидание старикам.

Они сидели у окон ночами, ожидали детей на завалинках. И все высматривали, не сверкнут ли фары машины. Той, которая увезла. Она должна привезти всех, кого в тот день сорвала из дома.

Сколько их уехало,

по

Шли машины на фронт. В обратном направлении никто не появлялся. И сельчане уже перестали ходить к большаку встречать своих победителей.

— Видно у фронта рот широкий. Берет много. А возвращать не торопится, — упрекали старики войну.

И все ж туманным осенним утром облетела деревню новость. Вернулся с фронта свой — сельский агроном. Контуженный, правда. Но живой! К нему вся деревня прибежала в гости. Смотрели на мужика, как на диковинку. Вопросами засыпали. Еле отвечать успевал. Пришла и Тонька.

Нет, ее Тараса видеть не привелось. Воевали в разных местах и никогда не встречались.

— Много ли погибло на войне?

Человек даже в лице изменился. Посерел. Ничего не ответил. Отвернулся к окну, чтоб никто в глаз не заглянул, говорят, что в них, изболевшуюся солдатскую душу видно. Но пусть отболит она одна. Пусть другие той боли никогда не узнают и не испытают ее.