Макарыч

—

Дед, а мой папка скоро придет?

—

Не знаю, сердешнай.

—

Вот и мамка не знает.

—

Верно, скоро.

—

Отвези меня к нему.

—

На што?

—

Надо так. Я к нему хочу.

—

Погоди, подрасти маленько. Небось, мамки дома ты тожа нужон.

—

Не-е-ет. Сказывает, ртов много, как прокормлю? И сиротами называет. А что это такое — не говорит.

—

Сироты?

—

Ну да.

Макарыч засмеялся. Не нашелся враз. Мальчишка ждал. Он ни за что не поверил бы в гибель отца. Да и как сказать ему такое? Язык не поворачивался.

—

Ну что это? — спросил пацан.

—

Ето те, в каво отцы на хронти.

—

Врешь ты, дед, — не поверил мальчишка и,

не

сказав больше ничего, убежал от Макарыча.

Леснику долго тот мальчишка виделся. Хотел узнать, чей он. Да таких по селу много.

В зимовье лесник к весне порядок навел. Сына поджидал. Марья ночами над вязаньем корпела. Зойке материал на кофту взяла. Может, невесткой будет. К приезду заранее готовилась. А пришли они неожиданно. В самую ночь.

Зойка, правда, отговаривалась. Еле упросил ее Колька поехать вместе. Но, согласившись, не медлила. Радовалась предстоящей встрече не меньше Кольки.

Макарыч сразу шаги заслышал. Сна как не бывало.

—

Встать человек пять, остальные сидите! — пошутил Колька, осветив избу фонарем.

—

Задуй ты енту холеру, — щурился

Макарыч,

ища свечу.

Зойка подошла сзади, закрыла ему глаза руками.

—

Угадай, кто? — потребовала она, едва

сдерживая смех.

Макарыч, изловчившись, за ногу ее из-за спины вытащил.

—

Ну, коза, покажись, какая ты у нас стала? Марья от радости то смеялась, то плакала.

—

Колюшка, приехал, сынок. Не забыл! Макарыч с Колькой оценивающе осмотрели

друг друга. Рассмеялись. Обнялись. И лесник, пряча набрякшие глаза, шмыгал носом.

—

Ну, как вы здесь? — спросил Колька.

—

Мы што, тибе все ждали.

—

С Зоей, — вставила Марья.

—

Сколь жа нонча те в науке быть осталося?

—

Еще зиму.

—

Скореича б.

—

Так я дома все равно не буду. Все время в

тайге. Там каникулы не дадут.

Макарыч будто поперхнулся Колькиным ответом. Сказал обидчиво:

—

Попривык, поди, к чужим людям? От дому навовси отбилси.

Н

авроди и изведывать не станишь.

—

Не обижайся, отец. Может, ни на день не

разлучимся.

Марья уже обрядила Зойку в теплые носки, кофту. Оглядывала девчонку, попутно расспрашивала о жизни в техникуме. Макарыч с Колькой говорили о своем.

—

Акимыч был здеся. Тибе поглянуть хотел. Рубаху я твою ему в память дал. Просил.

Колька молча слушал.

—

Наведал ба ты старова. Ить тяжко смотреть на ево. Изболелси весь. С тибе жа не убудить.

Парень прикусил губу, уставился в угол.

—

Злитца всяк могеть. То и зверю дано. А вот понять и простить, на то не каждай способнай. Ты- то хочь сумей. Свому простить не грех. Чужому не стоит.

—

Какой он мне свой?

—

Отца твово, хочь и непутнаво, на свет

произвел.

—

Хм, это и медведь сумеет. Дурное дело не

хитрое.

—

Старость почитать надоть.

—

Смотря чью.

—

Акимычеву.

—

Не за что!

—

Цыть! Лягушонок! Не об старике те эдакое говорить. Грамотнай шибко. Проживи с ево поначалу.

—

Что цыкаешь? Не кошка я. Душа у меня не лежит к старику. Вспомнил, когда вырос. Раньше где был?

—

Так ты от всево отрекесси?

—

Не от тебя. Акимыча не упоминай.

—

За свое старик давно поплатилси.

—

Мне эта расплата чуть жизни не стоила. Вспомни. Так ты меня и к Потапову пошлешь мириться.

—

Типун на язык, паршивец! За эдакое тибе

высечь не грех. Я ни ворог тибе!

—

Зачем ругаетесь? Сколько не виделись, а

по-хорошему не можете столковаться, — подошла Марья.

—

Погоди, мать!

—

Зачем ты Колю силуешь?

—

Не твово ума забота!

—

Охолонь, отец. По-божески разумей. Колюшка наш. Ить што подумает?

—

Не лезь, — отстранил лесник жену.

Марья отошла к растерявшейся Зойке, заплакала.

—

Зачем ее обидел? Чужого пожалел, свою огорчил. Когда ты таким успел стать?

—

Дед пешком дотопал. В ево леты путь не ближнай до нас. Думаитца мине, в злобе и про нас с Марьей эдакое забалаболишь. Мине ить такое заведома чуища.

—

Не равняй.

—

Наведаишь аль нет?

—

Не знаю. Там видно будет. Нам завтра в

тайгу с утра.

—

Батюшки! — охнула Марья.

Сконфуженно кашлянул Макарыч.

Не так хотелось парню поговорить с приемным отцом своим. Думал, по душам получится. По-мужичьи. Тут же свара затеялась. Хорошо хоть про письмо не вспомнил. Иначе не такой скандал закатил бы. Колька достал пачку папирос. Решил закурить открыто.

—

Дай-ко и мине, — потянулся Макарыч и,

сделав затяжку, сморщился: — Табак трухлявай. Скусу в ем нет.

—

Коля, зачем ты себя губишь? Брось, — из

угла попросила Марья.

—

По бабьему разумению мужик ни курить,

ни

пить не должон. А уж о соседке и думать не моги. На кой ляд и жисть эдакая? Таких в пору на икону сажать. Кури, Колька, коль охота имеетца. На том свете не дадут. И баб не слухай, — мирился Макарыч.

Пар

ню

хотелось поговорить с ним один на один. Посоветоваться. И лесник, словно угадав его мысли, предложил:

—

Пошли наружу. Покурим.

Вдвоем они уселись на оплаканное росой бревно. Молчали. Каждый думал о своем. И почему-то Кольке вдруг вспомнилась Полина. Она ждала его возвращения. Даже встречать пришла к самолету. Улыбалась, как ни в чем не бывало. Он сделал вид, что не заметил. Стал Зое помогать из самолета выйти. Когда оглянулся, Польки не было: убежала в город. Весь год на Зойку рысью

смотрела. Вроде та ее кровно обидела. А весной, перед отъездом, вдруг решилась, к Кольке подошла.

—

Поздравляю, — насильно растянула в

улыбке морковные губы.

Они-то и выдали. Задрожали. Растянулись, как у лягушки. Колька тогда промолчал. А Полька, сдерживая завистливые слезы, выдавила:

—

Все вы сволочи.

Он не дал ей договорить. Как-то сама по себе рука сорвалась. Пощечина отрезвила обоих. Колька

после

этого даже здороваться с Полькой перестал. Противно было.

Кольку все больше тянуло к Зое. Отчаянную, ее часто принимали за мальчишку. С девчонками она не дружила. В своей комнате со всеми передралась. Потому нередко ночевала у Кольки. Приходила, теснила к стенке и, отвернувшись к сонному спиной, тут же засыпала. Ребята вскоре привыкли к Зойке. Как-то, не спросившись у нее, перетащили чемодан девчонки в свою комнату, поставили раскладушку и прописали прочно, заверив коменданта, что Зойка — Колькина сестра, а они, мол, друг без дружки не могут.

Зойка убирала в комнате, стирала, гладила, варила на всех. Когда ребята из других комнат спрашивали, удобно ли ей здесь, отвечала всегда одинаково:

—

Я так в отряде привыкла.

Зойку любили преподаватели. К Кольке девчонка была придирчива, даже бранила иногда. Знай же, что творится в душе его, не поверила б.

Колька затянулся папиросой. На душе у него спокойно. Из зимовья слышался голос девчонки.

—

Ну, дак как ты ноиче мерекаишь? —

внезапно спросил Макарыч.

—

О чем?

—

С Зойкой-то лад?

—

Конечно.

—

Она при тибе?

—

В одной комнате.

—

Ты, таво, коль внук объявитца, не мешкай. Нам вези. Подымем. Сами поживите покудова.