Макарыч

Тихо переговаривались Макарыч с Марьей. Все о будущем толковали.

—

Как меня перевозить станешь? Скарбу-то немного, а бросать жаль. Своим горбом нажито. Да и избу еще отец покойный ставил. Продать надо. Что ей брошенной стоять? Люди-то рады будут. Она у меня ухоженная, огородишко при ней. Ягода всякая. Сарай.

—

То сама смотри. Но только две избы ни к чему.

—

Коровенку завести надо. Колю молочком отпоить. Оно пользительное. Ишь, малец-то намаялся без тебя.

—

Как хошь, так и сделаим. Ен у меня не в обиди. А вот об молоке не думалось. По мине ни к чему оно мужику. Не еда и не питье. Одна морока. Токо знай за избу бегай.

—

Ну да там увидится, — согласилась Марья. А потом спросила шепотом: — По селу один поедешь?

Я

ногами дойду. Ладно? Не то бабы запозорют.

—

Я

што у тибе?

Я

те слезу! Ишь чево устыдилась!

Марья притихла. Дорога пошла тряская, что живот у попадьи. Макарыч осадил Серого, пустил его шагом. В село приехали по темпу. И сразу собралась кучка баб. Они глазели через дырки в заборе. Судачили о Марье.

—

Бесстыжая. Мужик только помер, она кобелиться зачала. А все тихоней ходила.

—

И этого в гроб сгонит, вместе с найденушем.

Макарыч крякнул. Скокнул к забору. Выдрал

кол у носа одной. Та так и взвизгнула. Прикрыв зад руками, от забора опрометью кинулась. Без оглядки. Остальные, кудахча, понеслись вслед.

—

Я

вам мозги-то через задницу вправлю! —

гоготал Макарыч.

Возле калитки остановился мужик. Его по огню папиросы увидел Макарыч.

—

Марья! — крикнул тот. — Слышал, мужика себе нашла.

—

Нашла.

—

Счастья вам! Да в ладу век жить.

—

Благодарствуем, — ответил Макарыч и позвал мужика на чарку за добрые пожелания.

Опрокинув стакан спирта, гость хрупнул огурцом. Подморгнул Макарычу и пошел со двора.

Утром поехали в зимовье. В телеге топорщились Марьины пожитки.

—

То-то повезло бабе, отмучилась, — улыбчиво сказал старик, встреченный за околицей.

К зимовью подъезжали вечером. Макарыч торопил Серого. Заботливо укрывал Марью. Той

непривычным казалось такое. А когда он стал помогать ей вылезть из телеги, и совсем растерялась.

—

Эвот, што девка стыдисси, словно взамужем не была.

Марья Огляделась вокруг. Улыбнулась открыто, доверчиво. Ей здесь сразу понравилось.

Пока Макарыч распрягал Серого, Колька побежал истопить баньку.

—

Иди в избу. Не простужайся. Я споро, — пообещал Макарыч Марье.

Та перекрестилась перед порогом и вошла в дом. Вскоре туда заторопился хозяин.

—

По душе ли тибе у нас?

Марья согласно кивнула:

—

Много ли мне надобно? Абы не бил ты меня да уважал маленько.

—

Ето мине тя бить? Ты што? Ты жа баба? С крепким мужиком на кулачки — куда ни шло. С тобой зазорно. Да и не по нутру мине.

Марья незаметно вошла в их жизнь. Вроде жила она с ними испокон века. Одинаково заботилась об обоих. Недаром Макарыч про себя не раз, улыбаясь, думал: «Хозяюшка нашенская всем люба. К дому пришлась».

Незаметно обшила, обстирала. На окна цветастые занавески приладила. Теперь Макарыча все больше из тайги домой тянуло. К жене, к теплу, ровно и не жил иначе. По вечерам вдвоем с Колькой шкурки выделывал. Марье на шубу. Хотелось порадовать ее. Сам себе не раз дивился, как так скоро привязался к ней. Следил, чтоб ноги не промочила. Не застыла. Беря с собой за грибами, за ягодами, требовал, чтоб теплей одевалась. Душегрейку на нее напяливал, что сам пошил. И говорил при том:

—

Береги себя. Здоровьишко твое надорвано. Коли худо — не

п

еремогайси. Ты ведь у нас одна утеха.

Колька за лето здорово вытянулся: долговязый, нескладный, большие не по годам руки его все что-то делали. Он охотно помогал Марье по хозяйству. Ходил в тайгу на обход вместо Мака- рыча. Старался заготовить впрок на зиму рыбы, мяса, грибов, ягод, орехов. А потом до звезд пилил дрова. Чтоб зимой с ними забот не было.

Марья уже давно уговорила Макарыча и продала дом в селе. Сейчас она готовила Кольку в школу. Варила ему варенья, солила грибы. Пеклась, словно о сыне своем. Каждую мелочь углядела.

—

Ты на свободные дни приезжай, Коля. Нам отрадней станет, — просила она парнишку перед отъездом.

—

Ладно, буду, — пообещал тот.

Он не называл ее никак. Тетей Машей — язык не поворачивался. Мамой — и того боле. Что-то среднее меж тем и другим, но подходящего слова не находилось. От этого Колька мучился. Тетка Марья? Но слишком много заботится она о Кольке. Ночами встает укрыть одеялом, чтоб не застудился. Сама не поест, пока его не накормит. Вон и простыни у мальчишки белые, как снег. Все ее забота. А когда однажды он промок под дождем и простыл, она ни на шаг от него не отходила. Четыре ночи не спала. С лица даже спала. Плакала тихонько, чтоб никто не слышал.

Колька, конечно, не сказал никому, что подслушал ее молитву. Она стоила перед иконой на коленях в одной рубашке и просила:

—

Чем прогневила тебя, Господи! Разве замужеством? Так за счастье мое не наказывай раба твоего невинного. Пошли ему здоровье и долголетие. За маяту и горе награди своей благодатью. Отгони болесть. Отдай мое здравие ему. Млад еще он. С него будет. Мой век бабий, равно короткий. Нехай же Николай, сын мой неутробный, побольше радостей изведает. Не гневись, Боже, на него…

У Кольки тогда даже комок к горлу подкатил. Колючий. И глаза зачесались. Так о нем еще никто не молился. А Мария, совсем простоволосая, уже тихо склонилась над ним. Ощупала лоб. Поправила подушку. Вытерла потное лицо мальчишки и прошептала:

—

Спи с Богом. Во сне здравие приходит.

Мама… Но так он называл только свою мать.

Ту, что любила его больше, чем себя. Откуда было знать мальчишке, что умерла она с голоду, отдав сыну все, что могла? Вот и ушла безвременно. Он любил ее по-своему требовательно. Продолжал любить и мертвую. Видел ее во снах, когда говорил с нею, как с живой. Эту память он боялся омрачить. Назвать этим словом другую? Мальчишке это казалось предательством.

Макарыч понимал состояние Кольки, а потому сказал однажды, когда они были в тайге вдвоем:

—

Ты, сынок, таво, не шибко мозгуй. Все перемелетца. Душу слухайси, она сама подскажит, стребуить. Всему свой черед. Усек? То я насчет Маши…

Но и это не успокоило. Потому, прощаясь с нею даже перед отъездом в школу, он не мог вымолвить ни слова. Ткнулся по-щенячьи в теплое плечо. Шмыгнул мокрым носом и отскочил, неловко задев Макарыча мослатыми ногами.

Колька учился легко. Не корпел подолгу над уроками. Быстро решал задачи. Пристрастился к шахматам. У него не было трудных предметов: учителя считали его способным. Только уж слишком взрослым, не по годам понятливым. Макарыч на эти их замечания рукой махнул. Дескать, разум парню Бог дал. Ежели не обделил, на том благодарствие ему.

Незаметно прошел год. И Колька решил поступить в техникум. Чтоб скорей стать геологом. Макарыч не стал противиться. И Колька, пробыв дома совсем немного, поехал поступать.

Макарыч ничего не сказал парню о том, как занедужила Марья в минувшую зиму. Как зачастую боялся оставлять ее одну, уходя на обход участка.

Марья заболела тогда неожиданно. Нагнулась достать банку из-под стола, а разогнуться не смогла. В спину словно гвоздь вбили. Макарыч долго выхаживал ее. Натирал спину отварами. Но несмотря на его старания Марья слегла надолго. Стало прихватывать сердце.

— Што ж так, Марьюшка? Не уберегла сибе? Эх, силы ваши, бабьи, — куриные. Сорвать их легше легкаво.

А про себя думал: «Нынче выдюжит, знать, обойдетца. Вот токо без Кольки-то вовсе худо. Приглядеть за ей и то некому. Што, коли к сердцу паралик подкрадетца?»