Страница 14 из 99
В Калининграде его знали все таксисты и проститутки. Даже больше чем секретаря обкома. Никто не гнушался поговорить с ним. Его никто не презирал, не боялся ввести в свой дом, зная, после визита Лангуста никто из воров не посмеет влезть в квартиру, потому что будет иметь дело с паханом всех малин. А он на разборку — скорый.
Случилось как-то женщине-адвокату защищать в процессе троих законников по просьбе Лангуста. Результат оказался потрясающим. Но даже за это попросила баба скромную сумму, сказав, что защищала по убеждению, не из-за денег. Пожалела заковыристые судьбы людей…
А через год залезли к ней в квартиру воры. Все унесли, обобрали дочиста. Не пожалели вдовую бабу-адвокатшу. Она в тот день уехала к сыну — в Москву — внука навестить.
Соседи, хоть и слышали, не высунулись из дверей. Все годы завидовали заработкам бабы. Теперь — злорадствовали.
Когда адвокатша вернулась домой, глазам не поверила. Онемела от горя. Зная бездарность милиции, решила не обращаться к ней за помощью. И, пошарив в записной книжке, позвонила
Лангусту. Попросила приехать, если можно — поскорее. Тот примчался через десяток минут. Увидев, что случилось, пригласил бабу в ресторан. Но, прохода мимо «пятака» перед «Дарами моря», подозвал двоих. Шепнул им что-то. И, остановив такси, увез женщину в кабак, попросив успокоиться, расслабиться, отдохнуть.
Баба сидела, как на иголках. Салаг слезами запивала. А Лангуст то шампанского в бокал нальет, то танцевать пригласит, то песню для нее закажет оркестру.
Не видела она, как внимательно следил он за часами. А ровно в одиннадцать, взяв бутылку шампанского и громадную коробку конфет, предложил ей вернуться домой. Сам вызвался проводить до порога и купил по пути букет роз.
— Мне их ставить не во что! — заплакала баба.
— Не прибедняйтесь! — рассмеялся Лангуст. И, остановив такси у подъезда, пошел наверх следом.
Открыла дверь квартиры женщина и изумилась. Все на месте! Словно и не исчезало. Будто дурной сон приснился. Все на своих местах лежит и стоит. Ничего не пропало. Только на столе записка появилась, написанная незнакомым почерком:
— Простите нас! Живите спокойно! Больше никто вас не обидит. Если вдруг что-то по мелочи Не сыщете, загляните под подушку и компенсируйте сами себе!
Под подушкой она нашла две пачки полусоток. Хотела их вернуть Лангусту. Но его уже не было. Лишь розы и конфеты лежали на холодильнике в прихожей.
Зато в эту ночь, на разборке, вывели из закона пахана домушников. За прокол. Сам Лангуст потребовал. И его поддержали законники всего Калининграда.
Обо всем знал Шакал. Заочно. Задолго до этой встречи. Но… У него с Лангустом будут свои отношения.
Калининградский пахан привык больше слушать. Рассказывал о себе и малинах коротко, нехотя. Больше говорил о городе и горожанах. Условиях и условностях. Обычаях и привычках. Правилах и нормах жизни.
Разговор шел неспешный. Нашлось много общих знакомых. Оказалось, что ходки отбывали в одной зоне — только в разные годы. Фартовали в тех же городах. Даже ситуации в делах случались схожими.
Лангуст, как и Шакал, никогда не напивался. Всегда знал меру. И ни ум, ни память, ни осторожность ни разу не пропивал. Он не любил шумных, пьяных застолий и давно не посещал фартовые попойки, какие раздражали вульгарностью и скотством.
Именно потому, сидя наедине с Шакалом, в небольшой, но тихой и уютной комнате, за искусно сервированным небольшим столом, он отдал должное вкусу пахана Черной совы. На столе, как и в разговоре — ничего лишнего, никакого недостатка ни в чем.
Ни одного постороннего человека, ни лишнего звука не проникало в комнату. Так мог устроиться лишь уважающий себя пахан, который заставит окружающих относиться к себе с должным почтением.
Лангуст сразу прикинул, сколько запросит пахан Черной совы. Сколько сумеет он сбить. Знал, Шакал ему на слово не поверит. Обязательно заведет своих фискалов и те живо доложат, на сколько обжал Лангуст. Тоща — прощай доверие и теплые отношения. Заложит на первом же сходе, как это умеет делать Шакал. И тогда прощай, паханство, сытая жизнь, закон и доли. Разорвут кенты, как последнего жмота, — прикидывает Лангуст и решается на честный разговор. Не без труда он вдет на это. Но страх перед сходом сильнее.
— Если сам фартовать станешь в городе, то доля твоя меньше будет. А коль без промысла, без дел дышать станешь, навар пожирнее отвалю. Сам понимаешь, кенты не воздух хавают. Каждому, помимо хамовки, подай водяру и шмару, барахло и положняк! Помимо того расходы имею. На наколку и фискалов, на зелень и плесень, на изоляторы и дальняки. На адвокатов и тюремщиков. Вот и раскинь. Самому что остается? А мне и «пушки» прикупать для малин. И хазы подыскивать. Освободившихся и слинявших держать. А врачи чего стоят теперь? Никто на холяву пальцем не пошевелит.
— Короче, Лангуст! Как ни канючь, от доли не отмылишься! Сколько сам полагаешь дать? Напиши! А я— свое! И сверим! — предложил Шакал.
Когда сличили, расхождение оказалось небольшим. Лангуст за него не стал ломаться. Согласился тут же, с легкой душой. Ожидал, честно говоря, больших запросов. И обрадованный тем, что с него не стали снимать шкуру с салом, вмиг повеселел, стал разговорчивым. И рассказал Шакалу все, что нужно было знать Черной сове на первых порах жизни в Калининграде.
Договорились, что Шакал и его кенты будут пользоваться врачами и адвокатами Лангуста. Каждое дело обговаривать, чтобы не столкнуться в одном месте. В случае нужды на то проводить общие разборки. А кентов познакомить в ближайшие дни.
— Пусть корефанят! Да живет закон малин и фартовые! — выпили паханы на прощанье.
Шакала Лангуст пригласил приехать за бабками — к нему на хазу, уже на следующий день.
Получив обусловленное, пахан Черной совы попросил ускорить знакомство кентов. Наметили его на следующую неделю. До того Черная сова не могла идти на дело и отдыхала после всего пережитого.
Фартовые малины, конечно, шныряли по городу, оглядывали, присматривались, запоминали, набирались впечатлений. Но не более того. Они ждали. Так велел Шакал…
Прошли три дня с того момента, как Черная сова обосновалась в Калининграде. Малина еще не успела познакомиться с местными фартовыми, и о хазах, где остановились кенты, знали лишь сами законники.
Но под утро четвертого дня стремами Черной совы впустили в хазу фартового от лесных братьев. Он примчался сюда по слову Деда.
— Как надыбал нас? — удивился Глыба.
— Когда возник, каким поездом?
— Кто указал тебе нашу хазу? — сыпались вопросы.
— Высчитал! Нюхом надыбал! — отмахивался кент. И заговорил о причине столь внезапного появления.
— Накрыли наших! Не всех, конечно. Но многих за задницу менты взяли! Ночью возникли, паскуды! Стремачей убрали тихо. Наших замели. У Деда совсем немного кентов осталось. А кого скрутили — затырили не в ментовку к лягашам, а к чекистам. Нам туда невпротык. Про вас кентов трясут. Выколачивают, где теперь тыритесь, сколько вас в малине? И про музейную рыжуху дознаются. Так вот Дед ботает, если вы не возникнете выручить лесных братьев, он за них не ручается. У Деда кентов мало! С ними на чекистов не попрешь, не достанешь мужиков. Так уж ты что-то обмозгуй. Пришли кого-то, либо сам возникни! — говорил фартовый.
— Сколько замели? — спросил у кента Шакал.
— Вместе с Дедом нас семеро осталось. Ну, еще три бабы. Пацанов двое. И все! Хлопчики теперь не в лесе. В районе сидят. За чекистской избой следят.
— И что от них слышно?
— Приметили на прогулке своих. И записку удалось взять. Чиж написал, что идут допросы. Всех по разным камерам держат. Не трамбуют пока, колят на Шакала. Уже пронюхали, что твоя малина багажный вагон наколола. Теперь дознаются, где канаете?
— Кенты сколько смогут тянуть резину?
— Да кто их знает? Если трамбовать станут, могут вякнуть. Хворых много замели, слабаков!
— Их без нас не отпустят! Рыжуха — лишь повод. За всякого ожмуренного в лесу — шкуру спустят! Все припомнят. А мы тут ни при чем. Сколько вы их до нас уложили? А как приспичило, мы — кентели подставляй! Дурнее не нашмонали. Я каждое дело оплатил! — начал заводиться пахан.