Закон - тайга

— Трех лидеров с пилорамы. Их уже ведут…

Когда трое мужиков в сопровождении шестерок вошли в барак, Тесть встал и, оглядев толпищу условников, заговорил зычно:

— Фартовые, фраера и всякая мелкая шпана вместе с сявка- ми и лидерами! Собрал я вас всех по срочному делу. Иначе крышка будет многим. Легавые возьмут на гоп-стоп многих. из нас. А потому сорвал вам кайф!

— Да не тяни резину, бугор! Ботай, где сорвалось, кто накрылся? — орали из углов фартовые.

— Все вы знаете, что днями помер Тихон. Так вот, не сам он, не своей смертью, угробили фраера! И до того дорылись мусора! Пришли, а на хазе не нашмонали башли, какие ему вполучку дали. А самого, упоив до усрачки, угаром от печи доконали. Теперь всем вам ясно, кого за жопу возьмут. Фартовых! Вы слышите, кенты?! Это — как два пальца обоссать: нас оклепают. Кого же еще? Мусора станут хватать всех, у кого много ходок, больше сроку. Иного не ждите! Так вот, я хочу, чтобы вы сами нашли мокрушника. Как это провернуть — учить мне вас не надо. Пусть он, козел, не думает, что в чужой хазе можно не спросившись хезать. — Тесть оглядел притихших условников и продолжил: — Времени у вас в обрез. А потому пусть всякий усечет — не залупаться! Будет шмон. На него кентам даю добро. Всякого, кто начнет выступать иль, не приведисъ, фискалить начальству вздумает, на разборку барака кидайте. Фискалов и линяющих от шмона — к обиженникам. И петушите хором.

— Ни хрена себе! — послышалось чье-то удивление.

— Трехаю всем! Если фартовые, воспользовавшись шмоном, соблазнятся на чье-то личное, трамбуйте на месте.

— Загнул бугор! — послышались голоса воров.

— Еще раз упреждаю: кто решит слинять, тому хана! Никто не смоется. Мокрушник должен быть найден в три дня. Это мое последнее слово всем вам, кто хочет выйти на волю.

— А если он захочет слинять? Что тогда? — спросил молодой ростовский вор.

— А что бы ты с ним сделал, зная, что убегает твоя свобода? Спросил его одноглазый одесский медвежатник. И добавил: — Здесь у нас один закон: закон — тайга, медведь — хозяин. Словим падлу и на свою разборку… После какой дотумкаем, как от себя легашей отвести, — хрипел фартовый.

— Захлопнитесь, кенты, покуда. Я еще ботаю! — оборвал их Тесть и продолжил: — Всей мелкоте; работягам и шпане: пусть дойдет до калганов, что легавые в таких делах заморозят передачки, письма и свиданки. Не сегодня-завтра это устроят. Оттянут до окончания дела ваши освобождения. А это — месяцы. Потому не только фартовым, но всем по кайфу скорее найти мокрушника. Один он был иль двое, до всего докопаться. Всех на чистую воду вывести, — наблюдал за условниками Тесть.

Все согласно кивали головами, одобрительно поддерживали бугра.

Тесть впился взглядом в сучкоруба, еще недавно пьяного вдрызг. Тот икал, обдавая зловонием мужиков. И кажется, не понимал, при чем здесь он.

Бугор, указав на него пальцем, гаркнул:

— Эта гнида только за сегодня две получки проссал! А на чьи жрал вчера и раньше?

Фартовые вмиг поняли. Скрутили мужика, не дав опомниться.

— В рамса выиграл! Ни у кого не спер! — орал сучкоруб, уже подвешенный за ноги.

— А вот тот, падла, часы Тихона нацепил! — указал Василий на чокеровщика бригады. И добавил: — Я их хотел выменять у Тихона иль за башли взять. Но не ценой калгана бригадира! — громыхал бугор.

Чокеровщик вмиг оказался в тисках рук условников.

Схваченный за горло, за грудки, под микитки, он испугался насмерть.

— Тихон мне подарил их. Сам, — выдавил, обратившись к Тестю. Тот махнул рукой.

Фартовые отпустили горло.

— Ботай, за что, когда, при ком? Но если темнуху начнешь пороть, глаз на жопу натяну, — предупредил свирепо бугор.

Пока компания фартовых купала головой в парашу сучкоруба, который никак не мог вспомнить, с кем резался в рамса, другие фартовые выбивали из чокеровщика признание:

— Он валил ель. Толстую. И угол не рассчитал. Зашибить могла насмерть. Я вовремя топор воткнул. Она и упала, как надо. Не задела Тихона.

— Ты нас за кого принял? За фраеров? Тихон — дурак? Не знал, как валить? Он годы в бригадирах. Чё темнишь, падла? Он таких, как ты, через кентель в своем деле! — влип костистый кулак в подбородок.

Кровь хлынула на рубаху. Из разбитой челюсти торчали выбитые зубы.

— За что замокрил? — трясли фартовые.

— Не убивал я его. Сам дал.

— Кто видел это?

— Его баба. Она рядом была. Но я ее обидел. Теперь не захочет вспомнить, — стонал чокеровщик.

— Знаешь, что бабе на разборку ходу нет! Подолом прикрываешься? — влип кулак в ухо. Чокеровщик не удержался, упал под ноги условникам.

— Эй, Вырви Глаз, полегше с ним! Не вышиби душу из шкуры. Нам мокрушник живым нужен! — крикнули мужики.

— Коль Дашка видела, пусть скажет! А если нет, явно его рук дело! — предложили фартовые.

— Крикнуть бабу, бугор?

Дело принимало необычный для всех поворот.

— Бабу на разборку? Кенты, да это ж что легавого в «малину»!

— Она не легавая! Из ссыльных!

— За блядство!

— Мы про блядство иль про дело? Дашка не заложит. В ее

интересе знать, кто угробил Тихона. Нехай придет, кивнул бугор. И старый сявка резвой прытью загуляв

шего жеребца с гиком помчался по улице, похлопывая сеоя по худым ляжкам, коченеющим на холоде.

Дашка, поужинав, мыла тарелки, когда сявка заколотился в дверь. Баба открыла и, удивленно уставившись на тощего дрожащего мужичонку, спросила"

— Тебе чего?

— Бугор на сход кличет, мамзель. За вами персонально прислали.

— Что надо от меня, бабы?

— Скажут иль спросят. Там узнаешь, — осклабился сявка, открыв гнилую пасть.

Дашка удивленно пожала плечами и ответила не спеша:

— Ладно. Приду. Вали отсюда, — и, вытолкав сявку за дверь, стала собираться.

Черная юбка и серая строгая кофта матери, пахнущие свежестью, облегли тело по-необычному уютно. Дарья причесалась. Накинула на плечи пуховый платок, последний подарок Тихона, влезла в валенки. Пошла к бараку, не замечая холода.

Когда баба открыла дверь, мужики онемело умолкли.

Отмытая, причесанная, без ватных штанов и телогрейки, перед ними стояла женщина…

Даже Тесть не нашелся сразу. Остолбенело смотрел на Дарью. Она иль нет? И не мог понять причину перемены в ней.

— Звали меня? Иль ошибка вышла? — спросила баба спокойно, не улыбаясь, не кокетничая, как раньше.

— Пригласили, — отступили условники, давая дорогу.

Кто-то щипнул за зад. Дарья остановилась. В глазах -

вспышка молнии. Вмиг увидела виновного. Коротко взмахнула кулаком. Всадила в зубы, не глядя. Бросила через плечо презрительное:

— Туда же, кобель вонючий, в мужики лезет, говно!

Барак надорвался хохотом.

— Иди сюда, Дарья! — позвал бугор, и условники вмиг затихли. — Скажи нам, где золотые часы Тихона? — спросил бугор, не желая ничего объяснять бабе.

— Часы? Отдал он их. За неделю до смерти. Чокеровщику нашей бригады.

— Сам отдал иль тот потребовал? — не успокоился Тесть.

— Тихон сам умел потребовать. Иначе не был бы бригадиром. В благодарность отдал, вместе со спасибо.

— Ты это точно помнишь? — спросил Вырви Глаз.

— На работе не пила. Любой скажет. А потому память не теряла. Что еще надо? — повернулась к Тестю.

— Зарплату Тихона не нашла, часом?

— Нет. Видно, он на счет положил. Хотя кто знает…

— Если найдешь, скажи.

— Искать негде. Все углы на виду. В них не спрячешь ничего.

— Ладно, извини, что потревожили. Больше к тебе ничего не имею, — едва оторвал взгляд от Дарьи Тесть.

— Кто же бригадиром у нас теперь будет? Можно мне прс£ то узнать? — спросила баба, краснея.

— Это потом. Теперь дело поважнее имеется, — отвернулся бугор.

— А что, Василий, права Дашка! Нам без бригадира никак нельзя! Кто ж выработку учитывать будет? Да и участки под вырубку надо заранее наметить! — подал голос бульдозерист.

— Кого решите, тот и будет! — отмахнулся Тесть, понимая, что отмытая Дашка увела мужиков от недавней основной заботы — сыскать мокрушника. Глядя на нее, мужики забыли о страхе, злобе. И перешли к обычному житейскому, неинтересному для фартовых. — Завтра в тайге сами обмозгуете. Вам вкалывать. Вот и думайте, — обронил бугор.