Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 95



Ольга мало общалась с переселенцами. А к Федоту многие приходили за советом-подсказкой. Некоторые враз взялись за ремонт домов. Очищали колодцы, строили баньки, перекладывали печи. Женщины пошли на огороды, обкапывали деревья в садах. Детвора под присмотром старших плескалась в речке. Старухи управлялись в домах.

Но были и те, кто уже на следующий день поспешил в город, искать себе легкий кусок хлеба. Эти не хотели застревать в деревне. Считали, что их недооценили и не поняли. Уже через неделю число прибывших беженцев поубавилось вдвое. Какие-то уехали в соседние города. И Ольга даже не пыталась запомнить новичков.

Баба, стыдясь себя, давила в душе жгучее желание хоть на короткое время навестить город. Ведь там она родилась и выросла. Там остались не только хахали, а и подруги. Пусть не всем им улыбнулась судьба. Ольга каждую по-своему помнила и жалела. Она соскучилась по ним. Хотелось навестить, поговорить, поделиться наболевшим и пережитым. Но как сказать Федоту? Поймет? Вряд ли. «Снова высмеет и отругает», — не решается баба, укладываясь спать.

Она уже стала дремать, как вдруг отчетливо услышала шаги во дворе. Вот кто-то вошел в коридор, постучал в двери и, не дожидаясь ответа, шагнул в дом.

— Ольга! Ты спишь? Чего так рано завалилась? Вскакивай. Принимай гостей. Мы вернулись! — она узнала Петьку, одного из близких друзей Мишки. Он светил фонариком по столу. Увидел свечу, зажег ее.

— Вас отпустили из милиции или вы сами ушли? — спросила баба, мигом вспомнив о шкатулке, и тут же успокоилась, ведь давно спрятала ее. Убрала с виду.

— Отпустили нас менты! Чтоб их черти взяли! А знаешь, что выручило? Скажу, уссышься со смеху! Ведь нас всех законопатить хотели! Бомжи растрепались, что вкинули мы тем блядешкам. И грозили урыть. Ментам того по горло хватало. Доказательств полные штаны. Но кто-то потребовал подтверждений, точных данных. И знаешь, какой анализ взяли у нас у всех? Вот именно! Доили за самый что ни на есть! Мы со смеху усирались. А теперь вот даже я свой хрен зауважал. Выдал он анализ, что я ту суку не имел. И другие — тоже… Как только выяснилось, нас из мусориловки отпустили на все четыре стороны. Да еще извинились. Во дела! Будь Мишка с нами, теперь на воле канал бы! И ни один легавый не посмел бы к нему подойти! Мы думали, он тут, у тебя притырился.

— Нет! Давно не видела. Заходил на минуту. Я его предупредила про ментов. Это было в тот день, когда вас забрали. Больше не появлялся…

— Давненько слинял кент, — признал Петька. И, вытащив из кармана бутылку вина, заговорил о городских новостях. — Ты знаешь, чего там теперь творится? Ментовку почистили, легашей на новых заменили. Те вконец оборзели. Продыху от них не стало. Чуть рыло не понравилось, дай документы. А не покажешь ксиву — мигом в «воронок» и в мусориловку. Там любому вломят так, что мало не покажется. Душу из задницы вытряхнут и скажут, что без нее на свет появился. И так не только с мужиками. Бабье тоже трясут за все места. Клевые теперь разбежались по притонам. С улиц их вымели. Чуть какая высунулась, ее за транду и в клетку, чтоб остыла поскорее.

— С чего бы эдак? — не поверила Ольга.

— Заразы много развелось. Особо средь бомжей и малолеток. Тех, что на трассе промышляли. Они всех дальнобойщиков наградили сифилисом. Одно утешенье — бесплатно. Но избавляться годами станут. Теперь все больницы блядями забиты: одни — в венеричках, других с иглы снимают. Не хочет сама лечиться — заставят силой, чтоб других не заражала.

Теперь с вашим братом круто расправляются. Не тянут резину в ментовке, как раньше, враз за решетку — в больницу на годы. Оттуда не смыться. А кому удается, опять ловят и уже за умышленное зараженье срок лепят. Теперь не бабы мужиков боятся, а мужики баб! Во, дожили! Мы в кабак возникли с корешами, чтоб волю обмыть. Видим, чувиха мужика в хахали клеет. Вся из себя! А он, во козел, ходу от нее! Совсем мозги посеял! Скоро не то что самих баб, их теней бояться станут. Эх-х, измельчали мужики! Ведь болезни лечатся, а годы и жизнь уходят, — оглядел Ольгу жадно. Та усмехнулась:

— У тебя только один анализ взяли менты?

Петька враз подскочил, как ужаленный:

— С меня и этого по горло! Полтора месяца морили ни за хрен собачий! Все с этими сикушками отметились, кроме меня. А сгребли не спрашивая. Если б не прокуратура, вмешавшаяся в наше дело, сгноили б менты. Кому-то из следователей пришла в голову мысля идентизации. Она и помогла нам.

— Так я тебе и поверила, что с сучонками не был.

— Клянусь волей!

— Не ври! Если б так, пришел бы ко мне. А то забыл, как и другие. Теперь и я остыла к вам. Насовсем. Никто не нужен. Ровно и не было никого. Зато не жду и не проклинаю. Я простила и простилась с вами. Понял? Уходи!

Глава 2. Мартышка



В тот день Вячеслав Рогачев не поверил в услышанное — воры не насиловали мертвую…

— А кто же тогда убил Мартышку? — вспомнил он кличку рыжеволосой, худой до прозрачности путанки, лежавшей на железном столе морга. Она была совсем ребенком, нескладным, угловатым. Что могло привлечь к ней взрослых мужиков? Ни женских форм, ни хорошего сложения. До зрелости нужны были еще годы и годы. Но поспешила, поторопилась девчонка. Не захотела ждать своего часа. А может, не дали, помешали? Или подружки-сверстницы сбили с толку, убедили, что время пришло. И поверила глупая…

Женька… Так звали ее совсем недавно. Или Мартышка. Обидная кличка, еще в школе полученная, въелась клеймом. Уж очень подходящей была, соответствовала характеру и внешности. Чуть что не по ней, эта девчонка лезла драться, не глядя на противника. Защищалась кулаками, ногтями и зубами, пускала в ход голову и ноги. Дралась отчаянно, ловко. Никого никогда не щадила. И в классе имела больше врагов, нежели друзей.

Характер отразился и на внешности. Широкий рот, мелкие острые зубы, злые круглые глаза, широкий книзу нос на абсолютно плоском лице. Длинные руки и ноги, маленькое синюшное тело. Вряд ли такая могла понравиться мальчишке-однокласснику. Может, потому всегда сидела за партой одна. До самого конца пятого класса. Больше Женька в школу не пошла. И вместе со своими сверстницами отправилась на панель. Скольких она познала, сколько прошли через нее…

Рогачеву вспомнился день, когда он решил навестить мать Женьки.

Двери ему открыла желтолицая полупьяная баба. Она провела следователя на кухню, шатаясь и держась за стены. Все не могла взять в толк, что нужно от нее милиции?

— Ваша дочь… — он не решался закончить фразу, опасаясь, как бы чего не случилось с женщиной. Какая б ни пьяная, а мать…

— Ну? Чего тебе, барбос легавый? Мозги мне сушить будешь? Иль к Женьке подвалить хочешь? Так ее дома нет. Давно слиняла! Сама не знаю, где она.

— Евгения в морге! — выпалил Славик одним духом. Рано или поздно, надо было сказать правду.

— В морге? Кого там закадрила? — рассмеялась женщина скрипуче.

— Она мертва…

— Ты не брешешь? — повернулась к Рогачеву.

— Нет. Это правда, — Рогачев оборвал себя на полуслове.

— Слава Богу! Значит, нынче ее барахло могу загнать и бухнуть!

— Похоронить ее надо! Забрать из морга! — напомнил следователь.

Баба неожиданно взъярилась:

— Чего? Забрать ее? Куда? Ты что, ослеп? Иль не видишь, что у меня копейки в доме нет! За кой хрен хоронить? Я только на поминки и наскребу. Втроем помянем Женьку. А ты, слышь… Пусть власти хоронят. Это они виноваты, что она так скоро померла! Их грех в том, что Женьки нету. Не смогли вырастить, пусть хоронят. У меня в транде еще полгорода! Ну, чего вылупился? Небось, бухнуть хочешь? А у меня и похмелиться нечем! Башка трещит. Дай взаймы на сто грамм! Верну. Нету у тебя ничего? И у меня нет! У Женьки теперь тоже не выпросишь. Надо же! Слиняла, не похмелив! А еще дочка называется, сучка грязная!

Рогачев ушел молча, не прощаясь, ничего не спрашивая и не требуя. Понял бесполезность. Такую мать ничто не протрезвит и не образумит. Почему-то вспомнились слова патологоанатома об алкашах: