Заказанная расправа

Участковый слушал молча, мотал на ус информацию, удивлялся, сочувствовал, переживал и ловил каждое слово, оброненное Рахитом. Семен Степанович, сам не зная почему, не доверял этому человеку и думал: «Неспроста ты сюда закатился. У себя на Кавказе бабам подарки дарить приходилось. Дорогие. Вон, отарами овец расплачивался. А наши простухи куда дешевле.

Вот и переехал, зная, что собственную прыть не уймешь. Оставшимся состоянием рисковать не хотел. Здесь у нас многое для тебя доступней. И твоя Фариза не уследит и не удержит. Что ты за фрукт, надо еще приглядеться…»

Мужики-переселенцы, вспомнив каждый причину собственного отъезда, погрустнели, стали расходиться по домам по одному, как вдруг до слуха участкового донесся громкий мат, крики, шум вспыхнувшей драки.

Костин быстро вскочил на ноги, помчался к дерущимся, крича на ходу:

— Прекратите! Остановитесь немедля!

Но драка разгоралась, втягивая новых участников. И уже было непонятно, кто с кем и за что сцепился в этой сваре.

Одно было очевидным — дрались переселенцы с бомжами.

Участковый попытался растащить, раскидать дерущихся. Но они в следующий миг снова влезали в драку. И тогда Костин достал свисток. Он мигом подействовал на бомжей. Те выскочили из свалки и потрусили по домам, стараясь остаться незамеченными. Поселенцы, матеря их вслед, грозили, обзывали, обещали вломить по самые уши.

— Что случилось? Из-за чего свара? — спросил Костин Василия, ругавшегося громче всех.

— Ну а как еще с ними разобраться? Достало мудачье. Мы их не трогали. Так они, мать их, наших баб задевать стали. Мало того, что Катерину какой-то гнус убил, нынче к Ольге лезут. Цапают за все места. В кусты на речку зовут. Ну, пусть она и не жена мне. Но помогает женщина, за детьми смотрит, за домом. Так вот бомжам неймется. Оторвать, отнять вздумали.

То для баловства, теперь замуж зовут. Мол, на кой черт чужие дети? Своих родишь. Где они раньше были, пока нас тут не было? Время им не хватало? Иль теперь прозрели? И не только мою Ольгу отшивают. Рахитову Фаризу чуть не посиловали двое гадов. Еле успели отнять. Набили рыла, думали, угомонятся. Так хрен там. С каждым днем наглей становятся. Вот и решили вломить им по полной программе.

— Оно, конечно, баб тем не удержать. И коль глянется бомж, кулаками не остановишь. Но ить нет у нас лишних баб. А у бомжей целый город. Пусть там себе ищут, наших не трогают! — кипели мужики.

— А мы ваших не задевали! Да вот только Ольга всегда нашей была! — рычал лохматый бомж в лицо Василию. — Одно дело, что помогла в лихую минуту. Скажи на том спасибо и отступись от бабы! Сама решит, с кем судьбу устроить. Не то ишь, гад ползучий! Мало ворота, даже калитку на замок закрыл, чтоб выйти не могла! А по какому праву? Она никому ничего не должна и не обязана!

— А тебе Ольга зачем? Чего пасешь ее? Иль поджениться вздумал? Хватило с нее таких! — пошел буром Василий. И не успей участковый остановить, вновь началась бы драка. — Я тебя как мужика предупредил — не лезь к Ольге! — кричал Василий.

— А ты мне не указ! Она свое слово скажет! Ей решать! Нечего бабу с чужими детьми под замком держать! Она не собака! Иначе в другой раз ворота вынесу вместе с забором! Понял, козел? — орал бомж, дрожа от ярости.

Семен Степанович тряхнул обоих:

— Молчать! Ишь, разошлись тут! Тихо! С чего взъелись? Вам ли трепаться о бабах? Тебе, Василий, не совестно? Жену едва успел похоронить, еще постель от нее не остыла, ты уже из-за женщины дерешься. Постыдись такой спешки. Ведь не один, не в лесу живешь. Остепенись! Не спеши.

И ты, Максим! Прежде, чем говорить с Ольгой, вернись в люди! Докажи, что мужик и сумеешь содержать семью. Не придешь к бабе иждивенцем. Она таких, как ты, навидалась досыта. Сначала на ноги встань, чтоб было о ком говорить. Чтоб увидела тебя, приметила изо всех. И сделала свой выбор. Тогда и спорить станет не о чем. Слышишь?

Максим молчал. Его трясло, как в ознобе. Василий, обидчиво попыхтев, сказал, пряча глаза:

— Не ради себя, не для постели мне Ольга! Детва моя покуда малая. Без бабьих рук никак не обойтись. Ну хоть бы года три, тогда бы проще. И чего нынче к ней лезут? Ведь жила она тут! Только сейчас приметили?

— Давно б увел ее. Все ждал, когда ты в себя придешь после горя. Дал тебе время. Но коль в драку бросился за бабу, — значит, пришел мой срок. Наглеть ты стал, Василий. Она к тебе не в жены, в помощницы пришла. Не забывайся…

— Тебе она зачем? Для баловства? Вернись к своей семье, сумей наладить там. Чего суешься к бабе, какую признали дети?

— А они нужны ей — чужие?

— Заткнись! Твои тоже кому-то чужие! Ты бросил. Я ращу!

— Эй, мужики! Фариза пропала. Нет ее нигде! — проорали из двора Рахита.

Переселенцы мигом бросились к реке. Но там тихо. Ни шелеста, ни звука. Во всей деревне всполошились люди. Бомжи, забыв о недавней драке с поселенцами, начали обшаривать все окрестности Березняков. Каждый сад и огород, всякую канаву оглядели.

Нашли Фаризу в ее собственном дворе, возле сарая. Женщина лежала кверху лицом на земле, в какой-то неестественной, изогнутой позе. Она была жива, но без сознания. На нее наткнулись дети и позвали отца.

Рахит примчался мигом. Оттолкнув всех, бросился к жене:

— Фариза! Что с тобой? Кто тебя обидел, девочка моя?

Женщина открыла глаза не сразу. Испуганно оглядела столпившихся людей и заплакала тихо:

— Шайтан на меня напал…

— Какой шайтан? Откуда здесь взяться черту? — огляделся Рахит.

— Не знаю. Я подметала во дворе. Мыла сумки. Потом мусор хотела сжечь здесь. А он выскочил. С дубинкой. Я увидела его. Он такой страшный! Как дал по голове! Больше ничего не помню. Голова болит сильно. Я, наверное, умру. Эх, Рахит, не стоило нам сюда приезжать, — плакала Фариза.

— Этого черта мы поймаем! — побагровел участковый. И лихорадочно стал вспоминать каждого бомжа, какой мог обидеть бабу.

Подозревать поселенцев было бессмысленно. Весь этот вечер они сидели вместе, никто никуда не отлучался. Да и зачем переселенцу чужая жена? У каждого имелась своя. И не до баб им сейчас. Всяк старался быстрее прижиться-обустроиться на новом месте.

А вот бомжи… Многие уже втянулись в бродяжничество. Обворовывали сады и огороды, пригородные дачные участки, делали набеги на городские кварталы и трясли зазевавшихся горожан.

Были и те, кто держался особняком, и живя среди бродяг, не растворился в общей массе.

А кто-то ожидал лучших времен, верил, что его час настанет, и не падал духом. Такие, обосновавшись в Березняках, стали всерьез задумываться над своим будущим. Посадили огороды, обкопали яблони, вишни. Поставили крепкие заборы и охраняли участки от своих же бомжей. Нередко меж ними возникали ссоры, драки.

Уж если бомж ловил в огороде своего собрата, летели с воришки пух и перья во все стороны. Вышибались глаза и зубы, ломались руки и ноги, трещали ребра. Бомжи могли пожалеть кого угодно, но не друг друга.

И все же большинство бомжей смирились со своею участью. Несмотря на то, что жили в домах и имели возможность привести себя в относительный порядок, пренебрегали своим внешним видом. Потому не только в сумерках или в ночи, даже средь бела дня кое-кого из них можно было принять за чертей, выскочивших из преисподней пошалить и порезвиться, поглумиться над людьми.

Даже переселенцы Березняков, живя бок о бок с бомжами, далеко не со всеми свыклись. От иных шарахались в ужасе, крестясь и молясь заикающимися голосами. Да и кто может пройти спокойно мимо обросшего шерстью с ног до головы мужика, одетого в старушечью кофту, рваные трусы и бабьи сандалии? Или здоровенного бритоголового «шкафа» в облезлой майке, кальсонах, оборванных до колен, и в женских тапках. С тупым равнодушием и презрением ко всем окружающим на лице. Случались средь бомжей и такие, кто с весны до самых морозов ходил нагишом. Когда им делали замечания, пытались срамить или образумить, отвечали:

— Обезьяну в зоопарке видел? Почему ей не велел одеться? Еще и деньги заплатил, чтоб на нее глянуть. Л я — бесплатно! Где ты видел копя, корову иль свинью — в белье? А чем мы от них отличаемся? Всех Бог создал. И тебя раздень — не лучше меня! Если мне надо станет — Господь даст одежу. Но Он и голого меня видит. Кормит, бережет. Вот ты — одетый, а болеешь. Случайно ль? Не ищи занозу в чужой заднице, посмотри на кучу говна в своей душе! Что поганей?