Утро без рассвета. Книга 3

—

Скажите, не мешает его болезнь работе?

—

Нет. Нисколько. Наоборот. Он до щепетильного аккуратен в замерах. Никогда не ошибается. Педант. С территории порта во время работы лишь на процедуры отлучается.

—

Нет никаких факторов, мешающих ему?

—

Он все время чего-то боится. Сядет обедать — обязательно где-нибудь в углу. Все озирается, прислушивается. Словно ждет кого-то.

—

Не делился — останется после поселения здесь, или уедет? Что вы об этом знаете?

—

Куда ему ехать? Паровоз гуднет — он в штаны наложит. Конечно, останется.

—

А вы не говорили с его врачом? Может, чем помочь бы смогли. Ведь многое в его болезни зависит от окружающих. С кем он общается? — спросил Яровой.

—

Я

к нему по-хорошему отношусь. Да и как можно иначе?

Б

ольной человек— несчастный. Но только и помочь мне нечем. Не во мне дело. В его прошлом.

—

Возможно, лекарств каких не хватает или не имеется?

—

Тут я беспомощен.

—

Ну, вот я слышал, что вы в отпуске были. Вот бы и спросили врача. Может сумели бы помочь чем.

—

Я здесь, на Сахалине, отдыхал. У родственников. А что там,

у

них, что здесь — все одинаково.

—

На материк не ездили?

—

Нет. Да и зачем? К кому? Цирк, театры — так этого у нас на работе хватает. Бесплатно. Чего только не увидишь и не наслушаешься за день! К концу дня идешь — забываешь, как самого зовут.

—

А не случалось вам давать какие-либо поручения Журавлевую не связанные с работой? Или он, возможно, обращался к вам с просьбой какой-либо? — поинтересовался следователь.

—

У меня к нему и не могло быть никаких просьб, А поручения — кто ему доверит? Вы ж видели — нельзя! Он же болен! А у него ко мне… Тоже, вроде, не было. Ну, разве мелочь какая? Так и то вряд ли.

—

Скажите, прежде чем перейти на сортировку леса, он к кому обратился за переводом?

—

Ко мне.

—

Чем он мотивировал просьбу свою?

—

Погодите. Ведь давно это было. Надо вспомнить, — мастер помолчал. Потом заговорил торопливо, боясь забыть.

—

А вот! Он пришел ко мне утром. На нем лица не было. Бледный, весь дрожит. И говорит мне, мол, возьмите к себе на сортировку работать. Я его спросил, а в чем дело, почему приемщиком работать не хочешь? Он мне сказал, что боится работать ночью. Что темнота его пугает. Всякие кошмары видятся ему. Не может сосредоточиться, а отсюда — может напутать что-либо при обмере кубатуры леса. А ему не хочется снова за решетку.

—

С кем вы обговаривали перевод?

—

С начальником порта. Объяснил ему все. И он согласился тут

же.

—

Скажите, он с плотогонами видится? Журавлев?

—

Ничего не исключено. Ведь все в одном порту. Только зачем они ему? — удивился мастер.

—

Ну, там тоже поселенцы, как я слышал. Может, общался с кем?

—

Нет.

Я

не замечал. Может, мужики в общежитии знают. А я не видел.

—

Какого числа вы ушли в отпуск? — спросил следователь.

—

Двенадцатого марта.

—

А вернулись?

—

Как начальство велело.

—

А когда велело?

—

Тридцатого марта.

—

Вас кто-либо замещал на это время?

—

Да. Мастер экспортного склада. Совмещал.

—

Он где сейчас?

—

На работе. На судах. На рейде. Там командует загрузкой. На берегу не бывает.

—

Спасибо! — поблагодарил Яровой мастера. И пошел к баржам, которые уже собирались пойти к рейду.

Мастер Экспортного леса стоял на палубе японского судна, командовал разгрузкой.

—

Вира помалу! — кричал он крановщику на судне. И крановщик, широкоскулый японец, улыбаясь, поднимал с баржи на палубу судна очередную пачку сортиментов.

—

Майна! Майнай легче! — надрывал горло мастер. И пачка леса ложилась на палубу тихо.

Шло время. Вот и последняя баржа разгружена. Голодными кишками повисли тросы грузовой лебедки. Умолк кран. Мастер ждал подхода следующих барж. Яровой подошел. Разговорились.

—

Совмещал я его склад. Верно! — заговорил он хриплым, простуженным голосом. И, ругнувшись, добавил: — На свою шею связался.

—

Почему? — удивился следователь.

— У них же черт ногу сломит в работе. Не то, что у нас. Экспорт — есть экспорт. Там же! Ольха и первого и второго сортимента. Ель — тоже. А различи сортность? Чуть сучки небрежно спилены, ошкуренность высокая — кидай из пачки на хознужды. Каждую пачку по бревну надо смотреть. Со всех сторон. Морока одна.

—

И смотрел?

—

Приходилось.

—

А как же со своей работой справлялся?

—

Разрывался на части. Ничему не рад был.

—

Лес со склада отправлял на суда? — поинтересовался Аркадий.

—

С ихнего?

—

Ну да!

—

Нет. При погрузке и обмерял, и сортировал. Прямо в море. На судах.

—

А на сортировке? Там что ж, никого не было, кроме сортировщика?

—

Конечно, грузчики были. Десятник, прораб.

—

Много

леса шло с того склада?

—

Как всегда. У них без особых перемен.

—

Вы с сортировщиком того склада виделись? — спросил Яровой.

—

Виделся. Один раз. Отлаял его на чем свет стоит.

—

За что? — изумился следователь.

—

Скотина! Все время пил! Гнус какой-то!

—

Не может быть!

—

Чего там не может быть?! Старик! Дохлятина!

—

А как его фамилия? — спросил следователь.

— Хрен его знает. Нужна она мне, как зайцу лапти!

—

А имя его?

—

Сказал бы, если б не японцы!

—

Он поселенец — не помнишь?

—

Кой хрен поселенец. Я еще когда мальчишкой был — его знал. Чабулдыга! Елку от пихты отличить не мог. Насилу отделались от шарамыги! Укатил на материк с месяц назад. Насовсем. Получи, пенсию и поехал к детям. Да не доехал. Окочурился в дороге. Даже не добрался до дома.

—

А где он жил здесь, в Ногликах?

—

Да этот его дом снесли. Он — не лучше хозяина, от малог

о

ветра шатался. Теперь там школу строят.

—

Ну что ж, извините, задержал я вас, — попрощался Яровой и решил сходить в общежитие, где жил Журавлев.

Грузчики уже вернулись с работы и теперь отдыхали. Аркадий присел к столу. Мужчины сначала робко, а потом все смелее подсаживались поближе. Разговор завязывался.

—

Сколько времени живет с вами Журавлев?

—

Скоро четыре года, — ответил громоздкий, квадратный Павел.

—

Скажите, он в марте нынешнего года отлучался куда-нибудь? Из общежития?

—

Мы на судах работали. В море. Все как один. Кто же его знает. Может и сходил к какой бабе.

—

А у него есть женщины? — вспомнил Яровой о загадочной Гиене.

—

Была одна. Фроська.

—

Была? А куда же делась? — спросил следователь.

—

Улетела. Думала Вовку приженить на себе. Да ничего не вышло.

—

А когда уехала она? — Год, а может

больше.

—

У нее кличка какая-нибудь

была?

—

Имелась, — усмехнулся Паве

л

.

—

Кака

я

же?

—

Блядь. Вот

какая.

—

Хм.

—

Да.

—

А она — свободная или была поселенкой?

—

Таких сук даже в тюрьму не берут, — усмехнулись мужики.

—

Свободный охотник! Ловец на мужиков! Куда уж ей второе клеймо? От одного все собаки шарахались. Не только люди, — подал голос тощий старик.

—

Она с Володькой переписывается? — оглядел мужиков Яровой.

—

Нужна она

ему.

—

Пошел ссать — забыл как звать.

—

А она ему

писала?