Страница 55 из 70
—
Щедры дары мои. Но еще щедрее награжу каждого, кто, как и ты, помогая людям, ничего взамен не просит. Иди, возвращайся к людям! В тундру! Одели каждого бедняка от моих даров. Голодному оленя дай, бедному — упряжку. Замерзающего обогрей. Старика— накорми. За каждое доброе дело твое по звезде на небе зажигать стану. А чтоб в пути тебе темно не было — месяц на небе зажгу. Чтоб ты видел жителей стойбища своего, мною в волков обращенных. Но знай, не догнать им тебя. Не выпросить прощения. Ноги твои — как ветер. Свободны и легки. Езжай. И будь добром, счастьем, человеческим. Да помни наказы мои!
Поехал тот чукча. Точно выполнял он все наказы всевышнего. Много доброго людям сделал. Много звезд на небе зажглось в честь дел его хороших. И поныне живет он невидимым и щедрым в каждом стойбище. И до сих пор злые чукотские волки — злые люди стойбища— воют зимой на луну, на месяц. Прощения выпрашивают у всевышнего за черное дело свое. Холодных, голодных гонит их мороз и ветер. Нет им нигде приюта, нет у них дома своего. Гонят их отовсюду люди, не прощая зла, причиненного бедняку. А тот живет и радуется, зажигает всевышний и поныне звезды в честь добрых дел его. Родилась на небе новая звезда, значит, родилось на земле новое счастье. И хотя еще раз тот чукча состарился, но успел научить всех на земле чукотской счастью творить добрые дела…»
Яровой опустил голову. Грустно стало. Добрые дела… Но ведь каждое он сверял со своею совестью. Бывало, сомневался, не спал ночами. Но никогда не поступился убеждениями. А всегда ли он был прав?
—
Можно к вам? — на пороге встал пожилой офицер в полушубке. И, оглядевшись, удивился: — А где Виктор Федорович?
—
В кино.
—
Да, жаль, он мне как раз очень нужен…
Яровой глянул на часы.
—
Еще минут сорок, — сказал он.
—
Ну, тогда я подожду его здесь, с вашего позволения.
—
Пожалуйста, — согласился Яровой. Вошедший прошел к столу. Сел на стул напротив Ярового:
—
Вы здесь по делам?
—
В командировку.
—
К нам? Я уже здесь двадцать лет, а вас не помню. Из Магадана?
—
Сейчас из Магадана. Но вообще-то нет, — ответил Яровой и спросил: — Кем вы здесь работаете?
—
Заместителем Виктора Федоровича. По оперативной части.
—
Я следователь. — Яровой отрекомендовался и спросил: — При Бондареве работали?
—
Конечно. Игорь Павлович — наш кумир. Редкий человек был. Не то, что иные… Прямой был мужик. Таких мало. И они в нашей системе— находка! А вы, извините, по какому делу к нам? Откуда Бондарева знаете?
Яровой рассказал человеку, что привело его в Певек. Тот слушал внимательно, молча. А когда Аркадий умолк, фото попросил. Взял н руки. Охнул.
—
Эх-х-х, такого человека убили! Такого человека, — покачал головой сокрушенно.
—
Вы его знали? — Знал ли? Еще бы! Это же клад, а не человек
—
Свидетельские показания вы охотно дадите? — спросил Яровой.
—
Разумеется. Рад буду помочь, — заторопившись, назвал себя, наконец: — Зовут меня Иван Гаврилович. Фамилия — Погорелов.
—
Расскажите все, что вы знаете и помните, — попросил Яровой.
—
Прибыл к нам Авангард Евдокимов еще до вой
ны,
зимой. Лагерь наш тогда трудным был. Людей много. Заключенных. И все
—
отчаянные. Одни побег затевают, другие —
убийст
во. В ином бараке картежники кого-то проигрывают. Чифиристы одолели. Работать никто не хочет. Заживо нас чуть в могилу не загнали. Что ни день — «буза», драки, поножовщина. Поначалу пытались с ними как с людьми говорить. А они… Да что там! Один — резидент, другой — «президент». На нас волками смотрят. Сколько нас здесь погибло! Счету нет. Ну и пришлось гайки подкрутить. Заставить этих подлецов работать. Сами понимаете, годы трудные. Да и то сказать, сколько лет мы с ними мучились! А тут терпенье лопнуло — хватит. Не могли мы смириться с таким положением вещей. Как люди! Как командиры! И решили построить работу с заключенными иначе, без либерализма.
Найти
среди них более сознательных. Привлечь на свою сторону, чтобы через них на других воздействовать. Иначе нельзя было. Ведь в заслугах дня сегодняшнего, живут вчерашние дела. А вчерашний день — это мы! Взявшиеся за непомерно трудную работу. Какая оплачивалась не столько деньгами, сколько здоровьем, нервами нашими…
—
А если без пафоса, неужели нельзя было обходиться без «сук»? Как я слыхал, от них вреда больше, чем пользы было. Ведь нередко «буза» и драки из-за них вспыхивали, — перебил Яровой Ивана Гавриловича.
—
Случалось. Было и такое. Без ошибок не бывает ни побед, ни результатов. Но ошибки были не из-за «сук», а из-за нашей горячности, торопливости подчас. Где-то надо было выждать со «шмоном». А нам времени не хватало. Хорошо вот теперь говорить. Сейчас. Когда мы уже все сделали. Извели, обломали главарей. Выстояли против целых бараков разъяренных преступников. Вы говорите — надо без «сук»? Но как? Ведь «сука» — это трещина в банде зэков. И чем больше их, тем слабее были преступники, беспомощнее. Они уже не могли бесчинствовать безнаказанно. Их жизнь ежеминутно была у нас на виду. Со всеми подробностями. И чем больше нам становилось известно, тем отчетливее мы знали, как бороться с преступниками, что им противопоставить. Вот, к примеру, был случай, когда именно Авангард спас, да, именно спас жизни целому бараку зэков. Интеллигентов. Их воры решили порезать за то, что они не поддержали «бузу» и вопреки так называемому закону, общему для всех заключенных, находящихся под опекой фартовых, вышли на работу. Воры решили проучить интеллигентов. Но Авангард предупредил нас. Мы успели очень вовремя. Воры уже вошли в барак. Человек двадцать. На двести спящих зэков это было вполне достаточно. Помешали мы тогда фартовым. А интеллигенты… Ведь жизнью были обязаны Авангарду, но возненавидели его. А разве справедливо? Он, видите ли, не тем методом их спас. А сумели бы они выстоять тогда? Они! Необученные убивать! Нет! Никогда! И мы это знали! Нам некогда было взвешивать, обдумывать. Надо было действовать. Авангарду нелегко было получать информацию. Его часто провоцировали, избивали, лепили «темнуху». «Президенты» подвешивали его за ноги к балке. Но Авангард остался нашим. Нашим даже под постоянным страхом смерти. Он знал, что не «президент», не «бугры», а он помогает заключенным выжить. И очень дорогою для себя ценой. Единственной своею, жизнью! Ради них, не ради нас! Он их спасал с нашей помощью. И не раз, а много! Будь моя воля, я таким бы при жизни памятники ставил! — горячился Погорелов.
—
Да, но не все же были беспомощными! Известны случаи, когда, якобы помогая, сводил личные счеты с фартовыми. «Президент», к примеру, не нуждался в помощи Скальпа… — Яровой намеренно сделал паузу.
—
Сведение счетов — это неизбежные издержки. Лес рубят — щепки летят… А этого Степана я бы вообще не выпустил из шизо. Это он только теперь хвост поджал. А тогда! На первых порах! Вы знаете, каким он был? Да, руками не убивал! Но сколько из-за него голодали работяги, интеллигенты! Он всех налогом обложил, этот негодяй! И деньги у всех отнимал. Все до копейки. Их мозолями заработанные. У некоторых были дети! Им нужно было помогать. Потому они не отсиживались по баракам, а работали. Эти же — отнимали! За так называемое предательство. Бывало, накроешь общак, а там два-три мешка денег. Вернем мы отнятое, а через день воры снова эти деньги отбирают, грабят зэков. Вот это и заставило нас не выдавать все деньги на руки. За каждым не усмотришь. Воры, они до смерти остаются ворами. И здесь. Вы знаете, как их заставили работать? Этих — в «законе»?
—
Как?
—
Случилось это зимой. Пурга поднялась. Надо было откопать двери склада, чтобы взять продукты. Фартовые отказались. Лишь работяги и интеллигенты сами вызвались. Их мы накормили. А фартовые три дня на хлебе и воде сидели. Они «бузу» учинили. Усмирили мы их. Но парторганизация проявила мягкотелость. Решила снять ограничения. Но Бондарев, как начальник, не разрешил. И приказал всех участников «бузы» посадить на недельное ограничение. И снимать его лишь с тех, кто сам, добровольно выйдет на работу. Разве это не верное решение?