Страница 51 из 70
—
Но ведь тебе еще четыре года здесь быть! Разве можно запускать такое? — возмутился Яровой.
—
Не можно, а нужно! Необходимо! Попробуй я, скажи начальнику, что у меня язва, он тут же с кузни уберет. А там я зачеты имею. Не четыре, а два года сидеть буду. И воля! Вот почему молчу! Не с добра. И так не я один. Все зэки, кто болячки имеют, просят не переводить на легкие работы. Нас не врачи, а свобода, воля вылечит. Во всех отношениях. Вот только бы дожить до этого дня!
—
Скажи, а чем, по-твоему, отличался Скальп от других «сук»?
—
Многим.
—
А именно?
—
Те на охрану работали. Значит, и привилегии малые. Этот самому Бондарю служил. Значит, он не просто «сука», а «сучий бугор». Он всем этим говном командовал. Говорил за кем следить, кого заложить, кому и как. И зачем. Он над ними «президентом» был, — зло рассмеялся «президент».
—
А кто его над ними поставил?
—
Бондарев. Он сучьи способности за версту чуял. Нутром. Оно у них одинаковое, один дух и суть имели.
—
А чем для тебя Скальп был опаснее, чем все другие «суки»? — спрашивал Яровой.
—
Многим. Я, да и все остальные зэки прекрасно понимали, что Скальп работает на Бондаря не сам от себя, а по слову его. И следит именно за мной. И не просто наказать, а угробить меня они хотели. Бондарь и Скальп. А все потому, что Бондарь не терпел конкуренции. Желая быть полновластным хозяином лагеря, постоянно и всюду на меня натыкался. Я мешал ему убирать неугодных. И голодающих зэков кормили те, кто в это время был сыт. Кормили, чтоб выжить всем. Ведь завтра голодал тот, кто был сыт сегодня. А потому выручали зэков не единицы, а каждый спасал другого, чтоб завтра не сдохнуть самому. Мы на свободе не дорожили друг другом так, как здесь. Мы берегли один другого, будто не беды нас объединили, не законы, не каста, а родная кровь. Благодаря этому мы выжили. И поныне держимся друг за друга. Знаем, что начальству наши жизни — лишь «галки» в отчетах. Любому начальству. Но мы стали хитрее. Стали гибкими. Научились прикидываться простачками, недоумками. Так проще. Меньше злобы вызываешь. Я знаю, что начальство и все вы никогда не поверите тому, в жизни которого была беда. И живи я хоть в пустыне, отшельником, я и тогда для всех буду вором. До смерти вы будете видеть клей МО на моем лбу. Воры — поверят. Попытаются наказать за уход из «малины», но от них хоть откупиться можно…
—
Ты не кипятись. И не кричи. За всех не расписывайся. Побереги себя. Лучше, скажи: что Скальпу от тебя было нужно? Почему он так рьяно за тобой следил? — вопросом остановил «президента» Яровой.
—
Что и всем слабым.
—
Уточни.
—
А что тут уточнять. Он мстил мне из страха за собственную шкуру. Чем больше пакостил, тем больше боялся меня. Но остановиться не мог. Слишком далеко зашел. Остановиться — вызвать злость у Бондарева. Бить посильнее тех, кто в эту минуту не может защититься. Использовать эту минуту как можно лучше, использовать временную беспомощность! Так вот. И хотя это и есть удел слабых, они понимают, что не доконай сегодня сильного, завтра им сдыхать придется под бременем собственной подлости! За грехи. Вот и дожидаются в жизни сильного слабой минуты. Счастливой для себя! Для многих она роковою стала. Сильный слаб силою своею. Понадеявшись на нее, он не торопится с расправой и дает шанс слабому и подлому воспользоваться его же добротой. Уж они не простят ему ничего! Ни силы его, ни тех дней, когда он не расправился с ними. За его же терпение и благородство его убьют! Они все таковы! И Скальп — не исключение. Он образец, эталон такого подлеца, — нервно сжимал кулаки «президент».
—
Возможно, Бондарев много делал неумышленно. Не осознавал ошибок?
—
Ну да! У нас подобное «в деле» случалось. На воле. Думаешь, десять тысяч спер, ай все пятьдесят сорвал, — рассмеялся Степан. И облокотившись
на
стол, сказал запальчиво: — Но с разницей! Мои ошибки человеческих жизней не уносили. Я виноват. Но не настолько. Хотя бы потому, что никого не сиротил, не отнял жизнь ни у одной «суки». Хотел! И не повезло. Не сумел! Вот за это свое неумение, жалость и поплатился здесь. Да еще как! И не только я, а многие! Десятки…
—
Не пытался ты поговорить с Бондаревым по-человечески? Остановить его? Как человек? Как «президент», в конце-концов!
—
Пытался ли? Да! Была глупость!
—
И что?
—
Да вот пришел я к нему. Сюда. В этот кабинет. Говорю — скажи, что ты хочешь от нас, чего тебе надо? Мы так в «малине» делали. На честную друг друга выводили. Ну и достигали общего соглашения. Так это в «малине». С людьми говорили. Но этот — особой породы тип, — Степан выругался.
—
Продолжай! — напомнил Яровой.
—
Посадил он меня перед собой и говорит: «Сможешь ли ты выпить залпом стакан кипятка?» Я ему и говорю, что нет, конечно. Горло — не железное. Он мне и отвечает с подленькой ухмылочкой, что вот он, дескать, точно так не может меня простить. В горле комом я ему стою. Как этот кипяток. И предупредил напоследок, что если хоть одну «суку» кто-нибудь из зэков хоть пальцем тронет или, не приведи господь, убьет— весь лагерь голодом заморит, а меня в шизо сгноит так, что никто не докопается. И добавил: «Без твоего слова никто самовольно никого не трогает. Значит, в любом случае, чтобы где ни произошло, — ты организатор и основной ответчик за все последствия. На себя и пеняй. Но не только ты. Знай, жизнь каждого «суки» десяток ваших стоить будет». И отпустил меня в барак. В тот день я запретил всем зэкам трогать Скальпа. Под страхом смерти запретил. Не за свою жизнь, за девять других боялся. Кого этот Бондарь выберет? Нас у него много. Выбор большой… А я каждым дорожил. Берег. Потому слова моего на смерть Скальпа не было, — вздохнул Степан.
—
Но, видимо, и у Скальпа были свои мотивы? Не так просто «сукой» стать! Знал, на что шел? Верно, допекли? Имел свои основания и обиды — на вас «стучать»?
—
Основания?
—
Да.
—
А кто их не имел? Все. Может, и обидел его какой-то зэк? Но остальные? Я при чем? Основания? Мы не смогли бы выжить, не прощая друг другу. Но мы прощали! Умели забывать недоразумения, обидные слова, даже незаслуженные побои! Отнятую пайку хлеба! И не желали, чтоб она колом стала в горле обидчика. Мы это умели! А он — нет? Я разве не имел оснований обижаться? Еще сколько! Но лично за себя. Я никому зла не делал. Не мстил! Даже Бондарю! Я за своих кентов мстил ему, за всех зэков! Но не за себ
я!
И
доведись
— лучше добровольно погибель приму, но «сукой» — нет! «Президентом» меня избрали зэки! Сами! Все! Но и жизнь «сявки» предпочту своей лишь потому, что никогда не буду умерен, будто моя шкура дороже его жизни. И зэки это знают. А вот
ему
паршивая жизнь чего стоила? Ни детей у Скальпа нет, ни родни. Один, как пес подзаборный. Ну зачем ему жизнь? Зачем дорожил и дрожал? Стоила ли она таких усилий? Ведь рано, либо поздно, все равно сдыхать! Всем. Так чего он боялся смерти? Лучше сдохнуть, чем жить так, как он! Крапивой подзаборной! Сам никого не согрел, от других тепла не получил! А вы говорите об основаниях, — побагровевший «президент» нервно ходил по кабинету.
—
Видишь ли, Степан, обстоятельства могут делать из иного либо подонка, либо человека. И я уверен в том, что Скальп стал «сукой» из-за окружения, в каком он здесь был, — сказал Яровой.
—
Да! Конечно! В том, что баба родила в дороге — всегда кобыла виновата, — рассмеялся Степан. И добавил: — «Суками» здесь становились лишь те, кто и на воле человеком не был. У них обычно и там ничего не клеилось. И статьи — то насильник, то маленький «прыщ», так мы несостоявшихся начальников зовем.
Яровой встал. Подошел к окну. Стал рядом с «президентом». Вдруг что-то внезапно визгнуло за их спинами. Оба разом оглянулись в окно. В зону въехала собачья упряжка, груженая почтой. Вожак бежал уверенно, тянул оба постромка. По бокам — по пять пристяжных сучек. Каждая свою часть ноши взяла. Нартой управлял старик чукча.