Страница 29 из 70
—
У многих наших не только детей, никого нет. Нечем им дорожить. Не за что держаться. Не за что и ухватиться. Руки слабые. Только одно умеют…
—
Не может быть, чтобы у всех у них ничего дорогого в жизни не осталось. Не родились же они ворами. У них до «малин» была другая жизнь…
—
Была, да сплыла, — безнадежно вздохнул начальник лагеря. — О ней только воры-изгои еще помнят, такие, как «суки»…
—
А вы не делайте ставку на «сук». Ибо они прежде всего — ваши враги. Они гораздо опаснее, чем остальные.
—
Почему? — удивился майор.
—
Меченые заключенными, они знают, какой лагерь для них опаснее и всегда будут придерживаться более сильной стороны, чтобы сохранить жизнь. Не думайте, на вас они работать не будут. В лучшем случае — «липу» подкинут. В худшем — вас и продадут. Знают, с вами по выходе из лагеря навсегда прощаются, а вот с кентами — нет. Это я о тех, кому повезет до этого дня дожить. Вот и подсовывают не то, что вам нужно знать, а то, что прикажут кенты? Это их единственный шанс на спасение. Уверен, что и личные счеты со своими врагами те же «суки» не раз вашими руками сводили. С какими врагами? Да с теми же работягами, не отдавшими свою пайку хлеба.
—
Логично, — поежился майор.
—
У вас их много? — спросил Яровой.
—
Есть. А как же. Но не меченые. Вот только один уж очень загадочный. Он в одном бараке с «президентом». С час назад приходил. Что- то сказать хотел. Но я отправил его. После случая с Гномом. Да и не очень верю я ему…
—
Сами к «президенту» подселили его? — спросил Яровой.
—
Нет. Он из его касты. Тоже затея Бондарева…
Не спалось, и Бондареву. Он долго ворочался на скрипучей ветхой раскладушке. Только начнет дремать, Трофимыч ляжет навзничь и давай храпеть в самое ухо. Дано просто, а с присвистом, с утробным повизгиванием, с гудением, и раскладушка под ним трясется мелким бесом.
—
Трофимыч, Трофимыч, перестань же наконец, дай поспать! — взмолился Бондарев.
Но на пятый раз старик не выдержал. Вскочил с койки взбешенный и, обложив Бондарева черным матом, сел у окна.
—
На фронте не придуривался. Под обстрелом умел спать. А тут… Разнежился. Нервы у него завелись.
—
Да не злись. Сколько времени терпел, больше не смог, — оправдывался Бондарев.
—
Давай перекурим, — предложил Трофимыч.
—
Давай.
—
Слушай, я все не могу понять, зачем этого Ярового сюда привез?
—
Ему в Певек надо. Да аэродром пурга перемела. Пока расчистят… Сам знаешь, как туда попасть, — ответил Игорь Павлович.
—
А видать с головой мужик. Вишь, как в точку с Гномом попал! Как будто заранее знал.
—
Что тут особого? Случайное совпадение. До этого, сам знаешь, сходило. Гном, наверное, с Шило заелся. Тот и встал на дыбы. А ну их всех на хрен. Голова кругом идет.
—
Пойдет, еще бы! О Яровом, поди, и в Москве знают. А кто мы с тобою против него? Говнюки! Тебя под зад выперли с начальников лагеря. А у меня — десять классов неполных, сам знаешь… Вот вернешься в Магадан и, как знать… Вытащат тебя на партбюро и дадут… Хорошо, если выговором отделаешься. Но может случиться и серьезнее. Яровому ты многое рассказал. Он слушал, запоминал. И ему кое-что не понравилось. Сделает он тебе «заячью морду» и Магадане. И не только тебе. Всем нам, — крутил головою Трофимыч. — А и прав будет.
—
Ну а что мне теперь? Партбюро свое слово сказало. Им, видишь ли, тоже мои методы работы с зэками не понравились. Будто иначе можно. Попробовали бы сами…
—
Ты партбюро не трожь! — вскипел Трофимыч. — Там с тобой еще мягко обошлись. Биографию твою во внимание взяли… А то бы… Нет, Игорь, там с тобой верно решили. И ты обиженного из себя не корчи. А то я тебе такое напомню, что если бы в Магадане о том знали, не сидел бы ты сейчас тут.
—
Ну, напомни! — озлился Бондарев.
—
Помнишь, машины в пургу замело? С продуктами. А в лагере один только хлеб был. Фартовые бузу подняли. Из-за этого. Так ты не их, а работяг послал.
Я
тогда начальником отряда был. Мы и пошли. Семь километров. Всю жизнь я их буду помнить. Машин было три. А нас ты послал тридцать человек. Пурга была страшная. Пришли мы туда, а машины с бортами занесло. Лопату снега откинешь, а за эта время две нанесет. Снег — хоть зубами грызи. Жесткий, спрессованный. Несколько часов провозились, а толку никакого. Одежда коробом, от мороза стоит… Сколько людей тогда без толку пообморозилось! А двоих так и не спасли. Замерзли. Из-за тебя. Ты ж приказал нам не возвращаться без машин. Помнишь? — глянул Трофимыч.
Бондарев опустил голову. Руки его подрагивали.
—
Но ведь даже горсти крупы не оставалось. Сам знаешь. Вынужден я был что-то предпринять.
—
Да, но через день пурга закончилась.
—
Кто ж знал, что так получится, — оправдывался Игорь Павлович.
—
Дорого стоили твои приказы. Ох, и дорого, — вздохнул Трофимыч.
—
А ты бы на моем месте не так поступил? Сидел бы ждал? Так, что ли? У меня с небом телефонной связи нет!
—
У кого она была? Да разве о том я говорю? На хлебе можно было пересидеть. Работяги не роптали. Шоферы, какие с тех машин пришли, когда пурга началась, говорили, что не откопать груза, пока непогодь не уляжется. Тогда ты никого слушать не хотел. А все потому, что ты был начальником лагеря! А мы — подчиненными. И тебя тешило, что твой приказ— для всех закон. Вся беда в том, что до того, как стать начальником лагеря, ты не побывал даже в заместителях. Сразу дорвался до власти и обалдел. Это мы все понимали. Ты не созрел для этой должности. А потому и зарывался!
—
В чем? Конкретно!
—
Если тебе мало сказанного, еще напомню. Со сколькими ты здесь дрался? Со счета можно сбиться!
—
Ты вспомни о причинах прежде всего! — не выдержал Бондарев.
—
Причин не было!
—
Брешешь!
—
Назови!
—
За чифир колотил! — загнул палец Игорь Павлович.
—
А еще!
—
За карты! — загнул Бондарев еще три пальца.
—
Дальше!
—
«Президента» сам знаешь за что!
—
Ты перечислил пятерых. А избил четырнадцать. Всех давай вспомни! Всех!
—
А тебе что?
—
Как так? Мы в одной парторганизации!
—
Ну и что!
—
Не чтокай. Объясни! Это раньше та мне всегда рот затыкал. Мол, мое дело не вопросы задавать, а исполнять приказы. А теперь я с тобой не как подчиненный, как коммунист хочу говорить!
—
Понятно!
—
Что понятно?
—
Яровой, значит, повлиял? — вскипел Бондарев.
—
Глаза он мне на кое-что открыл!
—
А еще что?
—
И совесть задел заодно! Это ты завалил работу с зэками в лагере. По твоей вине многое здесь кувырком шло. Как приходили к нам преступники, так и уходили преступниками. Один раз ты проэкспериментировал, а дальше духу не хватило. Кишка оказалась тонка. Помнишь, работяг вместе с ворами в одни бригады объединил?
—
Помню, в полжизни мне эта затея обошлась. Что ни день — драка!
—
Верно! Легко ничего не дается.
—
Правильно. Но фартовые полгода бузили.
—
Ладно. Было. Зато все они людьми от нас вышли. Все до единого.
—
Дорого давалось. У меня и без того забот хватало по самое горло.
—
Не прикидывайся несчастным. Кому-то об этом скажешь, но не мне. Яровому мозги пудрил, вроде всегда воров к работягам селил, убийц — к интеллигентам. Брехун! Одного, двоих всунешь и все. Больше боялся. Шума, бузы. Я думаю, что с начальников лагерей тебя надо было выкинуть лет десять назад. Больше бы здоровья люди сохранили.
Бондарев подскочил. Глаза его остекленели от ярости.
—
Сядь, Игорь! Бежать тебе уже некуда! А насчет того, что говорю, могу и доказать. Ты не только сам хреново работал, но еще и дурной пример показал. Мальчишка-стажер не хуже нас поверил в тебя, перенял твои методы, а зэки чуть не загробили его. То-то. И в этом опять же не кто другой, а ты, ты виноват. В том, что из этого парня теперь трудно будет сделать хорошего юриста. Ты его на корню погубил. Не зэка!