Утро без рассвета. Книга 2

—

Ишь колючий какой! Ну прямо прирожденный начальник лагеря. Злости больше, чем души. Иль на фронте все оставил без остатка? Но разве так годится? Ты ведь и своего молодого друга — майора немногим больше зэков уважаешь. Забывая, что перед тобою человек другого поколения. А значит, побережное с ним надо. Поосторожнее. Ведь он стажером познал то, о чем ты столкнулся, став мужчиной. Его душа и в молодом теле поседела… А ты вместо того, чтобы согреть ее, свое чудом выжившее прошлое в пример ему ставишь. Дескать, и ты так живи. А по-человечески ли это? По-мужски? Зачем добиваешься, чтобы мужающее сердце по твоим часам стучало, твоею болью билось? Да пощадил бы ты его, избавил от своей ненужной уже опеки! Ведь истинный друг лишь тот, кто умеет беречь друзей от своих неприятностей. Прошлых или сегодняшних, все равно. А ты вот этому не научился. Ты хочешь сделать из майора свое подобие и потому презираешь всех, кто тебе помехой в том. Успокойся, ты многого достиг в деле своем. Но приобрел ли ты в нем друга? Ты в этом не уверен. Я тоже. Ты жил труднее, а он при чем? Да и что ты поставишь ему в пример из твоего сегодняшнего дня? То-то, Игорь Павлович! Нечего. Ты — как старый мундир на вешалке. Все на месте: и ордена, и следы от пуль, и даже запах пороха. Но нет главного. Души-то нет. Ты — тот самый мундир без плоти и крови. Ох, как нужно тебе опомниться! Да знать, что беда твоя не столько в ошибках, сколько в том, что ты решил, будто от них застрахован…

С портрета на Ярового смотрели сердитые глаза Игоря Павловича. Они не соглашались то ли со следователем, то ли с собственной неуклюжей судьбой. — Они злились. Они знали заранее, что в будущем судьба уже не улыбнется. А значит, нечего от нее ждать. Все, что было, — ушло. Осталось позади. Впереди старость. Какою она будет?

—

Мы не враги с тобою. Успокойся. Разве могут враждовать две горы? Нет. Каждая живет лишь своею жизнью. Люди не должны враждовать из-за границ признания, потерянных или приобретенных, как горы не могут спорить из-за ручья — кого он больше предпочтет. Это уже его дело. И только его…

—

Аркадий Федорович!

Яровой оглянулся, — в дверях стоял начальник лагеря.

—

Ваша помощь нужна.

—

В чем?

—

Вы оказались правы. Воры свое заподозрили. Решили, что стукачом был Гном. Избили его… Не верят, что следователь приехал…

—

Короче, мне нужно к ним зайти?

— Да.

—

Ну что ж, я готов.

Майор открыл дверь перед Яровым и сказал негромко:

—

Вы два дела добрых сделаете.

—

Какие? — удивился Яровой.

—

Гнома спасете от подозрений, облегчите ему жизнь. А второе — они вам помогут в опознании.

—

Вот как!

—

Только вы в барак сами войдите. При сопровождающих они не будут откровенными…

—

А мне вашей помощи не надо, — усмехнулся Яровой и первым ступил в яркую полосу света, освещавшую зону.

Майор шел следом.

—

Вы мне покажите, где барак. А сами идите. Своими делами займитесь.

—

Я провожу.

—

Ни к чему. Я сам.

—

Оружие есть?

Яровой рассмеялся.

—

Мое оружие — голова, а она, к счастью, всегда при мне…

Шило сидел на нарах, поджав под себя ноги, сиплой фистулой пел: «От качки стонали зэка, Обнявшись как родные братья…»

«Бугор» оглянулся и увидел Ярового. Оборвав песню, быстро слез с нар:

—

Здравствуйте, гражданин следователь, — Шило изобразил на л

ице

радость.

—

Здравствуйте! — обратился Яровой ко всем обитателям барака. Те удивленно приподнимали головы, на приветствие ответили не все.

—

Милости прошу, — выдвинул «бугор» табурет и, заботливо протерев его рукавом, подвинул Яровому.

Тот сел. Оглядел зэков, барак и, повернувшись к Шило, спросил:

—

Я пришел по вашей просьбе, которую мне передали. О чем вы со мной хотели поговорить?

—

Слышал я, вроде кого-то из наших кентов ищете? — хитровато прищурился «бугор».

—

Из ваших? Что ж, вполне возможно, — усмехнулся Яровой.

—

Зачем он вам? Ну, убили «суку». Кто-то сделал два добрых дела. Его бы наградить за такое, а вы…

—

Доброе, говорите, дело сделал? С каких же это пор убийство добрым делом, подвигом считалось? Для кого? Это обоюдно. Для вас — одним блатным меньше стало. Для нас — одной «сукой» убавилось. Ведь не о человеке речь идет. О швали. Отбросах. Этим мы свои ряды подчистили и с ваших плеч хлопоты сняли.

—

В ваших компаниях убивают опасных для вас, тех, кто понял многое. И решил жить честно. Без вашей поддержки. Вот и могли снести с ним счеты, боясь плохого примера для других, — отчеканил Яровой.

—

Думаете, он вашим стал бы? Сознательным?

—

Возможно — хотел! А может — и стал. Иначе не расправились б

ы.

—

Как знать, может, вы и правы в данном случае, — невесело усмехнулся Шило и, спохватившись, рявкнул в сторону: — Мавр, дай ксиву, падла!

С нар не спеша встал вор. Смуглое, холеное лицо его будто и не

было

обожжено морозами. «Наверное, кормится за счет «шестерок» и «сявок», — подумалось Яровому. Мавр достал из-под подушки фотографию, какую Бондарев дал Гному.

—

Вот этого пришили? Так я понимаю?

— Вы его знаете? — Яровой ответил вопросом на вопрос. Шило долго всматривался в фотографию. — Этого фрайера я не трогал, — вильнул он глазами.

— Понятно! Фото недавнее. Шило еще раз глянул на фото.

— Нет. Не встречал такого.

— Ну что ж… — Яровой сделал вид, что хочет встать и уйти.

—

Да зачем

он

вам? Ведь не человека извели, а говно, простите за выражение, — Шило торопливым жестом попросил следователя остаться. — Мы сами себя убиваем. Вам радоваться надо такому, что с каждым таким жмуриком нас все меньше становится. Ваших врагов! А значит, вы нас с нашей помощью побеждаете. Разве не так? — смеялся Шило.

—

Погибают порою в ваших шайках те, кто должен был жить. Кто стал отходить от вас. Вы — далеко не самоеды, за каких себя выдаете. Вы выживаете за счет слабых, кого учите на примере убитых. Мол, смотри, вот это и тебя ждет в случае чего. Не будь такого — многие от вас ушли бы не задумываясь.

Шило беспокойно заерзал на нарах. Вот только этого и не хватало услышать сейчас находящимся в бараке «шестеркам», «сявкам», «незаконникам». И так хвосты поднимают. Бузят против воров «в законе». Вот уж некстати и не ко времени этот спор. Но его надо достойно закончить. Ведь он, как «бугор», обязан это сделать. И Шило снова заговорил:

—

Я знаю, вы всегда находите того, кто вам нужен. Но что вам от того? За раскрытое дело — не больше благодарности. А кому она нужна? На стенку повесишь? Кило хлеба не возьмешь. Авторитет, скажете? Дудки. От него вам одни неприятности. С вас требуют больше, чем с других. Разве не так? Вам завидуют и поэтому осуждают самый малый промах. За ваш талант— вас ненавидят коллеги. Разве я не прав? Ваши друзья готовы разорвать вас за удачи в работе потому, что они не делятся на всех поровну, как у нас, а принадлежат вам одному. И их у вас невозможно отнять, выпросить или присвоить. Но когда нужно браться за новое трудное дело, ваши друзья, боясь наших ножей, подставляют под них вас, сохраняя собственные шкуры. Они не разделяют ваших забот. Не разделят с вами и черствой корки. Ну, зачем такое вам? Вы скажете, что делаете это ради людей? Но на кой вам черт до старости кому-то помогать? Ведь вам никто не помогал. Умрете, так и тогда добром не вспомнят. Сослуживцы вздохнут — наконец-то ваше место освободилось. А люди через год ваше имя забудут! Так стоит ли из-за «суки» здоровье себе укорачивать? Да и какая разница кем умирать — хорошим ли вором, первым ли следователем или той же «сукой»? Там мы все одинаковы, все равны будем, — вздохнул «бугор».