Страница 11 из 70
— Из-за него?
— Видишь ли, Трофимыч верно сказал, — подхватил Бондарев, — я тоже не хочу, чтобы подозревался первый же отбывавший срок вместе с убитым. Мы все равно установим личность. И мы допускаем, что у убийцы были определенные побудительные мотивы. Возможно, они станут смягчающими вину обстоятельствами. Но в Магадане было достаточно тех, кто, отбыв наказание, уехал навсегда. Они и так многое перенесли. Я не хочу, чтобы ворошили их прошлое и подозревали в убийстве. Ведь никто из них не скроет, что рад смерти «суки». А найдутся и такие, кто враждовал с этим… И я сделаю все, чтобы их не подозревали. Потому что верю им. Мне нужно найти виновного и не тревожить других. Кто наверняка непричастен. Ты им можешь помочь. Тем, с кем делил последнюю пайку… Пусть пострадает один — убийца. Пусть никогда не получат повестки те, кто хоть и рад, может, этому убийству, но не совершал его.
Гном внимательно слушал. Молчал. Курил. Резко сщелкивал пепел в урну.
— Башковитый ты мужик, Игорь Павлович! Ишь с каким подходом ко мне! За самую середку задел. Говоришь, чтоб не трясли на воле бедолаг колымских? Помогу. Все, что знаю, вспомню. Скажу, как на духу. Но только и ты пой ми верно. Дай мне на ночь фотографию этого фрайера. С собой. Верну. О том не беспокойся. «Суку» кто для памяти беречь станет?
— Может, не надо? Среди зэков всякие есть, — вмешался майор, обращаясь к Яровому. Тот лишь плечами пожал: он дал поручение Бондареву установить умершего. И Игорь Павлович сам отвечает за свои действия…
— Не боись, гражданин начальник. Кому зря не покажу, ни словечка не вымолвлю. Переговорю с кем надо. И крышка. Без лишнего трепа. Все честь по чести.
— Но смотри, Гном, если услышу… Ты меня знаешь, — предупредил Бондарев.
— Тебя знаю. Но ты меня не знал. За говно принял. На воле мы б с тобой потягались. Уж ты скорее бы себя за зад поймал, чем меня припутал. А теперь, я для тебя просто зэк. Но ты сам знаешь, что такое— мое слово! На воле оно мильен стоило… Больше, чем на самого себя, можешь положиться на Гнома.
Зэк прищурил хитроватое глаза; уходя, спросил:
— Папироски можно взять? Как аванс…
— Бери, конечна,
—
Гном ушел. Трофимыч стоял у окна, долго смотрел ему вслед, задумавшись.
— Ну что, придется вам здесь заночевать, — улыбнулся майор.
— Мне все равно, — отозвался Яровой.
— А я тогда своим позвоню, чтоб не ждали, — вышел из кабинета Игорь Павлович. Трофимыч помолчал, оторвался от подоконника и сказал глухо:
— Сейчас сообразим насчет раскладушек. Да чайку покрепче.
Старик неслышно вышел. Будто растаял в дверном проеме.
— Вы не огорчайтесь. Аркадий Федорович. Бондарев знает, что делает, — будто извинялся майор.
— Скажите, а почему его Гномом прозвали? Этого заключенного?
— Говорят, что он сюда совсем молодым попал. Маленький был ростом. И тощий, как селедка. За метлу мог спрятаться.
— А сел за что?
— Вор. Налетчик. По третьей категории. Это — низший разряд. Обучение проходил. Долго специализироваться не пришлось. Вернее, не дали…
— А почему же на свободе его слово миллион стоило?
— На воле он отличился в одном деле. Ограбил антиквара, еще при нэпе. А перед тем пообещал, что станет миллионером. И стал. Но воры быстро его вытрясли. Вот и хвастается прошлым. А чего оно стоило…
— А сейчас за что отбывает?
— Думаю, что по самооговору. Он взял на себя вину в убийстве «суки». Давно это было… Подозревали прежнего «президента», но Гном признался. А доказательства весь барак предоставил. Вот и сидит. Догадывались, что самооговор, но доказать не смогли.
— Кстати, а «президент» — кличка?
— Увы, нет, не кличка, это негласный глава всех фартовых в зоне. Как правило, матерый вор «в законе».
— Помогай те, ребята! — ввалился в дверь загруженный по макушку Игорь Павлович. Матрацы, подушки, одеяла делали его похожим на вьючную лошадь. Майор бросился помогать Бондареву:
— Сходи на кухню за кипятком, покуда Трофимыч раскладушки притащит. А ты, Аркадий Федорович, тоже не сиди. Расчищай место для ночлега. А то я уже еле на ногах держусь.
По коридору с железным грохотом тащился Трофимыч. Раскладушки скрипели, визжали на все голоса. Стучали железными ребрами по бокам Трофимыча. Тот вполголоса ругал их лярвами. Упрямо затаскивал в комнату. Протолкнув последнюю, вздохнул.
— Намучился, старик? Сознайся, лысая холера! — смеялся Игорь Павлович.
— Отвык я от них.
— То-то! Поди на фронте как подарку с неба обрадовался бы. На снегу, да на еловых лапах не ахти удобно. Не было раскладушки!
А теперь нам койки подавай. Да с периной. Толстой, как баба. Эх, годы, как умеют они из мужиков дерьмо делать!
— Это почему дерьмо? — обиженно сопнул носом Трофимыч.
— От раскладушек устаем!
— Так я сегодня десять тонн архивов перевернул…
— Ну, давайте животы греть! — открыл дверь майор, с трудом удерживающий в руках раскаленный свистящий громадный чай ник. А вскоре вслед за ним дежурные принесли ужин. Сами молча ушли.
Бондарев достал бутылку коньяка, стаканы. Разлил, отмеряя дозу каждого ногтем.
— За успех!
Когда Трофимыч унес пустые тарелки, все принялись за чай.
— Аркадий Федорович, этот мужик, что татуировки коллекционировал, врачом у нас работал. Пятнадцать лет. Докторскую диссертацию по татуировкам смог бы защитить, если бы ученые- криминалисты его изысканиями заинтересовались, — начал разговор Бондарев.
— А что помешало? Для уголовного розыска такие сведения — находка, — отозвался Яровой.
— Косность наша помешала, — вздохнул Бондарев. — Не сразу мы поняли, какое полезное дело человек затеял. Не поддержали его вовремя. Грамотешки, воображения не хватало нам… Ну да и это не без пользы оказалось. Самые матерые воры «в законе» доверяли этому врачу, убедившись, что наколками он интересуется не по заданию администрации. Профессиональные преступники — несколько тщеславны. Им льстило, что символикой татуировок интересуется ученый человек. Не воспринимающий наколки некими дикарскими украшениями. Ну а поскольку врач этот был еще и лагерным фотографом, исследованная его стали еще более доказательными. Поселился тот врач после выхода на пенсию в Крыму. Но видно резкая перемена климата сказалась. Умер недавно… А альбомы свои по завещанию лагерю подарил. Теперь у нас криминалистический центр, можно сказать. По татуировкам. Вот возьми любой альбом. Дай сюда. Смотри, какие в то время наколки делались. Видишь, как писали раньше слово «Колыма»? Крупными буквами с закорючками, с хвостиками. Само слово— на фоне моря, у других— у подножья снежных сопок, у третьих— черепами украшено. Это же не просто блажь, как ты верно сказал недавно, настоящий код. Вот с черепами — убийца, с морем — растратчик.
— А почему растратчику море?
— Жил сладко. Но ничего не скопил, все меж пальцев, как вода. И деньги, и жизнь…
— Сопки в снегу таким, как я, старикам кололи. Но только по желанию, конечно, — вздохнул Трофимыч.
— Это что за знак? — спросил Яровой.
— Не знак. Намек на могилы. Мол, все, что до Колымы — за сопками, а сопки — в снегу. Значит, и сегодня ждать от жизни нечего. Все холодом да снегом заметет.
— А ворам что ставили?
— Развалившийся корабль. Дескать, не плавать больше под парусом удачи. И до дна ближе, чем до берега. Какого и вовсе нет, — рассказывал Бондарев.
— Но воры разные, а всем одинаковое ставилось? — не поверил Яровой.
— Нет, тоже по категориям. Вот, к примеру, «медвежатникам», — у нас двое таких век доживают, в овале выколота монета старой чеканки, решкой наружу. Что значит— не выпала удача. И круг жизни замкнулся. Оно и верно: после нэпа отмирает эта воровская квалификация.
— А почему так мелко? Решка — «медвежатнику»?
— Крупные воры не любят больших меток. Чем солиднее преступление, тем незаметнее метка. Порою невозможно определить по какому делу осужден, пока в документы не глянешь, — пояснил Игорь Павлович.