Страница 96 из 105
Проводница предлагала пассажирам горячий чай.
«Нет уж. Приеду, молока отопьюсь. Парного. Теплого. Целое ведро выпью. Сразу за все годы! Что там чай? Им только кишки полоскать. А молоко! От него пахнет лугом, цветами, травой», — думает Семен и нетерпеливо смотрит в окно.
Проводник объявляет остановку. Гиря вспыхнул. Следующая станция его. Он забирает чемодан. Выходит в тамбур заранее. Курит. Ждет. Волнуется.
От станции до деревни не так уж много. Он пройдет их пешком. Знакомой дорогой. Минует лес. Выйдет на опушку. И там, чуть вдали покажется его деревенька. Самая красивая на всей земле. Самая добрая, улыбчивая. Она такая маленькая, как сердце, ее можно взять в ладонь и спрятать в груди. Ее можно согреть дыханием. Как родного, любимого человека.
Вот поезд сбавляет скорость. Останавливается. Семен, не дождавшись пока поезд полностью затормозит, выскакивает из вагона. Оглядывается. Нет, кроме него никто не выходит. Ну что ж, так даже лучше. Никто не будет мешать.
Гиря берет чемодан, огибает станцию, проходит мимо домов, выходит на дорогу. Вот и лес! Его лес! Знакомый с давних лет. Сколько они не виделись? Ох, как давно! Почти двадцать лет. Гиря разувается. Идет босиком по знакомой дороге. Как когда-то. Ноги отвыкли. Их колет. Но Семен идет терпеливо.
Над лесом просыпается утро. Встает и солнце. Знакомое, весеннее. Птахи щебечут о чем-то. Словно рассказывают они свои секреты. А человек прибавляет шаги. Вот опушка. Знакомая, как плешина у деда. Отсюда шагов двадцать и видно деревню. Но… Где она?
— Где?! — выпал чемодан из руки.
Семен озирается. Может не там сошел? Но нет! Вот опушка. Вот и раскоряченный дуб. Вон и речка.
Семен подбирает упавший чемодан, бежит к деревне.
Нет ее. Нет домов! Нет людей! Нет детства! Где все?! Лишь зарастающие травой воронки от снарядов минувшей войны остались вечной памятью на месте деревни.
Семен растерянно оглядывается. Замечает поваленную взрывом печку, а вон и стены разнесло. Вот здесь был их дом. Дом деда. Но где он? Глубокая воронка зияла. А по краям заросли травой обломки бревен, кирпича.
— Земелька моя! — рухнул на траву Гиря и зарыдал злыми слезами.
— За что же тебя? Ехал на встречу — попал на похороны! Экий я дурак! — кричал Семен не своим голосом.
— Нет ничего! Нет дома! Все умерло! Все! И я! Зачем я жив! Возьми меня! — хрипит Семен.
— Возьми! — просит он землю. И гладит ее, и комкает.
Сухая глотка болит от стонов. Нет ничего. Нет даже памяти. Все отнято! До крохи! Кто обокрал? Да так жестоко! Кто?
Гиря встает, перед глазами солнце красной рожей смеется.
— Похорони память! — шепчет Семен. — Похорони меня.
Вот здесь под окном рябина росла. Кудрявая, тонкая. Где она? Лишь обугленный остаток ствола, как сгоревшая жизнь. Семен подходит к нему. Смотрит. Рябина вся в осколках, А вон и пули застряли в стволе. Как человека убивали. И она умерла.
— Все ты! Ты! — кричит Гиря. А перед глазами опять лицо Скальпа.
— Все они, сынок, фашисты проклятые, — услышал Семен голос за спиной. И оглянулся.
Старушка подошла к нему:
— Ты чей будешь, милок?
— Здешний я! С этой деревни!
—
долго?
— Далеко, мать! Что случилось.
— Партизан в селе было много. Почитай что все! Вот и налетели фрицы. С неба и с земли. Кого убили, кого убило, других повесили.
— В сорок третьем. В самом начале. Ни одного в живых не оставили. А у тебя кто ж тут был?
— Все моими были.
— То-то гляжу с горя кричишь.
— А ты откуда? — спросил Гиря.
— Я неподалеку. Рядом. Сюда ходим по крапиву. Густая она тут. Семен взял чемодан.
—
а.
—
К
—
есть гд е?
— Имеется.
— Ну дай тебе Бог вживе и в здравии его сыскать, — крестила Гирю вслед старушка.
«Сыщу! Уж эту блядь из-под земли достану!»— думал Семен. И, обувшись, устало поплелся к станции чужой собакой.
Через неделю он был в Ереване. Чтоб не привлечь к себе внимания, остановился в скромном номере гостиницы. Каждый день днем, и ночью искал Скальпа. Каждую минуту.
— Ты ограбил! Ты отнял! Все отобрал у меня! Все! Даже смерть человеческую! На своей земле умереть не дал! Взамен боль оставил! К чему я жив! Да и жив ли? Ты во всем виноват! — Один! Я не живу и ты сдохни! — сжимал он кулаки.
Но прошла неделя. А Скальпа нет. Месяц. Нет. Два! Нигде не попадается. Весь город обходил. Еще два месяца! Зима! Еще месяц! Давно бы уехать пора. Но чутье подсказывало, здесь он! Ищи! И Гиря искал. Крутился около дома, где тот раньше жил. Вскоре понял — там другие. И снова искал. Сутра до ночи. Решил не уезжать, покуда не найдет. И повезло…
Он ел мороженное. В открытом кафе. Не один. С ним женщина. Гиря следил. Он шел за ними по пятам, ждал, когда Скальп останется один. И тогда… Он ждал когда закончится фильм. Потом до двенадцати у ресторана. Потом в такси следом за ними. Потом до двух, пока они говорили в подъезде. Потом Скальп стал прощаться и Семен подкрался ближе. Вот шаги затопали по ступенькам. Гиря сжал кулак. И…
Тронулся он вскоре в обратный путь. Вот и Хабаровск. Отсюда добирался до Петропавловска. Потом вернулся в совхоз.
Немало удивились жители. Вернулся! То-то не зря обещал. Хотя в общем ничего не обещал конкретно. Сказал, что подумает. А все ж вернулся. Панкратов радовался больше всех. Да и было чему. В дизельной хозяин будет. Серьезный, работящий человек. Не мальчишки. А мужчина! Проверенный.
И снова по утрам будил совхоз звонкоголосый двигатель. Пел, свистел, радовал, грел. И никто не спрашивал Семена, почему он вернулся в совхоз, почему не остался на материке; вернулся, значит так надо. Ему виднее. Об отпуске не спрашивали, как он его провел. Лишь улыбались завистливо.
А Семен расправил плечи. Раздобрел. Стал подтянутым. И перестал чувствовать себя в совхозе чужим. Лишь иногда всплывали перед глазами воспоминания. Недавние… И тогда он снова становился задумчивым.
«Верно ли я сделал? Стоило ль вот так! Может напрасно? Но нет, о чем это? Похорони свою память! Похорони! Пусть не терзает она больше, пусть не болит», — заставлял себя Гиря. И старался забыть все!
… Однажды вечером, когда Семен сдавал дежурство сменщику, в дизельную зашел Василий Иванович Панкратов. Семен, глянув на него, сразу понял, что председатель сельсовета не в настроении. Он хмурился. Поздоровался сухо. Руки не подал, как делал все время после возвращения Семена в совхоз. Глянув на Гирю, сказал строго:
— Разговор есть.
— Говори.
— С глазу на глаз.
Семен удивленно пожал плечами.
— Давай выйдем! — предложил Панкратов.
— Погоди минуту, — и, сдав сменщику вахту, вышел за председателем.
— Ты чего вернулся?!
— Куда? — не понял Гиря.
— В совхоз!
— Ты ж звал.
— Звал. Верно.
— Вот и приехал.
— Брешешь! — крикнул Панкратов.
— Ты что, Василий Иванович?
— Что в отпуске натворил?
— Ничего. Сам знаешь!
— Не знаю!
— Чего тебе надо? — рассвирепел Семен.
— Не мне! Им!
— Кому?
— Спрашивали о тебе сегодня!
— Кто?
— Из спецотдела областной милиции?
— А я при чем?
— Не валяй дурака!
— У них и спрашивай, раз не веришь! Какого черта пристал? — орал Семен.
— Ты полегше! Не забывайся!
— А чего ты меня пытаешь?
— Ничего! Где обосрался? Они зря не спрашивают. Знаю я их. Видать, натворил и прячешься теперь у нас?
— Послушай, выбирай слова.
— Для тебя?
— И для меня! А ты как думал?
— Погоди! Узнаю я, что ты за фрукт, а то, ишь, добреньким прикинулся. Вернулся! Знаем мы вас!
— Что знаешь? Говори!
— Скажу! И вот что! Покуда не разузнаю, почему о тебе справлялись, ни на шаг из села. Понял?
— Я-то понял! Но жалеть о понятом тебе придется, — пообещал Семен.