Страница 92 из 105
— Сейчас этот сосед там живет?
— Нет. Уехал он из села. Вскоре. Насовсем. И ни разу нигде не объявился. Ни дочке помощи от него нет, ни жене ни словечка. Разыскивали мы его. Да бесполезно. Как сквозь землю провалился. Тоже подлец редкий.
— А жен — а его?
— Она
здесь.
— Киномехаником по-прежнему работает?
— Да.
— Где она живет?
— Все там же. В том же доме.
— Какие у них взаимоотношения сложились после отъезда ее сожителя?
— Сам не видел. Но слышал кое-что, — прищурился начальник милиции и перешел на провинциальный шепоток: — Говорили, вроде как видели Веника с ее дочкой. И не раз. И, вроде, девчонка его папой называла. Такое, сами понимаете, отчего бывает. И после чего. Видно, крутили втихаря. Но до серьезного не дошло. Сами понимаете, не из-за нее, из-за племянников отослал я его отсюда. А то бы может и остался он здесь. Как знать? Бабы — они цепкие.
— Не знаете, он ей писал?
— Кто? Кому?
— Беник! Той женщине!
— Этого не знаю. Не интересовался. У нее у самой нужно спросить. И на почте, для верности.
…Молодая женщина устало облокотилась на стол. Безразлично, спокойно смотрела на Ярового, не понимая, зачем ее вызвали к следователю, да еще из Армении. Но потом вдруг побледнела. Может, муж нашелся? Может, он что-то натворил? Может с ним беда? И она напряглась.
— Какое впечатление он на вас произвел? — спросил Яровой,
Женщина покраснела, услышав такой вопрос и вспылила:
— Никакого! Наслушались сплетен всяких! Чего вам надо? Не жила я с ним! И никому на шею не вешалась. Пусть иные замужние живут так, как я — одиночка!
— Да вы успокойтесь!
— А мне нечего волноваться! Сколько прошло, все еще спрашивают. Намекают!
— Возьмите себя в руки.
— Это вы! Вы думаете! — кричала она.
— Я не в частном порядке спрашиваю вас! Ваша личная жизнь меня не интересует и обижать вас не намеревался. А тем более — оскорблять! Вы сами себя унижаете подобным поведением. Вы не на базаре и не дома, чтобы так распускаться. Я требую, чтобы вы, как свидетель, дали объективные показания о бывшем соседе! Вот и все. Самокопанием занимайтесь в другом месте. А сейчас ответьте на вопросы, интересующие меня по работе.
— А почему я стала свидетелем?
— Как соседка.
— Я ничего о нем не знаю. И не буду давать никаких показаний! — встала женщина. И направилась к двери.
— Вернитесь! — потребовал Яровой. Но дверь зло щелкнула в ответ. Женщина бежала по улице, вытирая лицо платком.
Вечером он решил сходить к ней домой. Поговорить спокойно. Понял, что натерпелась баба от сплетен. Наслушалась в свой адрес всякого. От чего и теперь на душе тошно. Видно, не раз ей задавали подобный вопрос. Но зло, ехидно. И баба устала отбиваться, сдали нервы. Средством самозащиты избрала крик. Но и это от усталости. От тягот жизни, какие давили на слабые плечи тяжелым бременем.
Начальник милиции, узнав о неудаче, лишь головой покачал и сказал:
— В маленьком селе жить тяжелее, чем в тундре одному. Там если и не выдержал — сам виноват. Слаб оказался. У нас порою и сильно— го не щадят. К сожалению. Человека не так лишения ранят, как языки. А она к тому же одиночка. И все-таки я найду ее мужа. И верну подлеца сюда. Заставлю жить с семьей, негодяя. А нет— пусть на себя пеняет. Жаль бабу. Если по-человечески разобраться, нелегко ей среди нас одной. Помочь надо, пока не надорвалась.
Вечером, зайдя в кинобудку, Яровой узнал, что сегодня та женщина выходная и на работу выйдет лишь завтра. Ему показали дом, где она живет. И он тут же направился туда вместе с начальником милиции.
— Вот здесь он жил! — указал майор на дверь.
— Что ж, плохонький дом.
— Зайдем? — предложил начальник милиции.
— Здесь живут?
— Нет.
— Почему?
— Сносить скоро будем.
— Мешает старостью?
— Опасен для жилья.
— А как же женщина живет? Да еще с ребенком?
— Хлопотать о ней некому. Самой не до того. А мы, что там скрывать, зачерствели здесь немного. Плохо это.
— Знаешь, я сам схожу к ней! — остановил майора, уже взявшегося за ручку двери Яровой.
— Один?
— Да.
— Как знаешь.
— Так лучше. Ты — представитель села. В какой-то мере, осуждающий голос Тигиля. Я — чужой. Свободнее себя чувствовать будет. Это мне нужно для работы. Объективность и полнота показаний. Если я их получу, — добавил Яровой, улыбаясь. И, дождавшись, покуда майор отойдет подальше, стукнул в дверь.
Женщина открыла и удивленно смотрела на следователя.
— Як вам. Можно?
— Входите, — растерялась она, пропустив его.
— Вы простите мне небольшое недоразумение. Давайте забудем об условностях и поговорим, как человек с человеком.
— Давайте, — вздохнула она так, будто гору с плеч скинула.
— Начнем с того, что вы сами мне расскажете, что за человек был ваш сосед?
— Зачем вам это нужно?
— Резонный
вопрос. Ну что
— Так Ереван далеко от Сахалина. При чем же здесь человек, который, видимо, и поныне отбывает поселение на острове?
— Я выясняю обстоятельства дела. В том числе все о личности вашего бывшего соседа. Потому я пришел к вам.
— Я даже имени его не знала, — покраснела она.
— Я не о том.
— Понимаю. Что вас интересует?
— Все, что касалось поселенца.
— Тогда я расскажу все по порядку. Мне хотелось бы, чтобы все подозрения были сняты с него. Он ничего плохого мне не сделал. И, кажется, был неплохим человеком.
— Я выясню все. Вполне возможно, что вы правы.
Женщина рассказывала спокойно. Все. О драке с мужем. О том,
как оставляла с ним дочку. О каждом разговоре, что помнила. Говорила без утайки и оглядок. Ей нечего было стыдиться. Нечего было и скрывать. Она не краснея рассказывала, как отчитывал ее сосед за дочку, как помогал. Подсказывал. Что советовал.
— Однажды он купил дочке куклу. Принес ее и сказал: «Вот, будь такой же красивой и веселой».
Соседка заплакала.
— Отец ей ничего не дарил. Никогда. А он — чужой человек, а вспомнил, что у дочки день рождения. Баловал он ее. Конфетами. Видно, детей любил. Это редкость. Мужчины больших детей любят. А он мою малютку не обижал. Смотрел за нею. Она его долго помнила. Когда уехал, она не понимала, все стучала в его дверь, в стенку. Все звала его. Ждала. Ребенок не понимает, что он не отец. Она за доброту его любила. Как своего. От отца ничего хорошего не знала. Вот и потянулась к чужому. Сердцу не прикажешь. А его было за что уважать. Он справедливый человек.
— Он вам говорил, за что был осужден?
— Говорил. За воровство. Только ведь и в этом он не был виноват. Жизнь так сложилась, некому было помочь. Знаю я. Но и понимала его. Трудно ему приходилось.
— О лагерях он вам рассказывал?
— Да, говорил. Нелепо сложилась его жизнь. Много он знал несправедливостей. Радостей не было. А горя убавить некому, а прибавить всяк норовил. Как и у меня в жизни.
— Он говорил, что дважды был судим?
— Да, говорил. Только и в этом была своя закономерность.
— Какая?
— Невезение.
— А он как это объяснял?
— Подлостью человеческой. А и как иначе? Ведь тот, за какого он был вторично судим, отпетый негодяй. Его расстрелять надо. И знаете за что? Чтоб другим жизни не портил и не ломал. Ведь он изводил заключенных, делал им всевозможные пакости. И доносил на них начальству. Как последняя баба. Таких клеймить надо.
— Его уже заклеймили, навсегда.
— Кого?
— Того человека. Убит он.
— Вот хорошо! Эх, знай я адрес соседа, обязательно обрадовал бы.
— Возможно, что он об этом лучше и раньше вас
знает.
— Что вы хотите сказать?
— Только то, что вы слышали.
— Вы думаете — это он
убил?
— Пока не
знаю.
— Он говорил, что если бы увидел —
убил бы!