Страница 90 из 105
Надо будет узнать во всех деталях, за
что
Собаки бежали к Тигилю торопливо. Они знали, сейчас, по приезде домой, хозяин отпустит их. Даст вволю свободно побегать, отдохнуть от тяжелой нартовой лямки.
— Тах! Тах! (Лево! Лево!) — кричит каюр.
Собаки послушно сворачивают к распадку. Сейчас они минуют его и побегут по сопкам. Там можно мчаться без оглядки. На сопках еще снег. Нарта станет легкой, послушной. Вот и распадок. Он весь обнажился. Снега здесь совсем нет.
— Что? — Юрка присел от страха.
Пара медведей, недавно вышедших из берлоги, пили воду из ручья. Но вот матуха заметила нарту и трусливо побежала вглубь распадка. Медведь разозлился на помеху. И, зло рявкнув, побежал навстречу нарте.
Юрка схватил остол, приготовился защищаться. Медведь ринулся к нему. Принял остол за ружье. Собаки заскулили. Яровой растерялся. Ведь пистолет вместе с кобурой и патронами лежит в чемодане. А чемодан в самом низу. На дне нарты, увязал на последней чаевке. Кто ж думать мог? Ведь до села оставалось три километра, теперь же еще ближе. Кто мог предвидеть такую встречу? Но медведь уже близко. Рыжий загривок дыбом встал. Шерсть на боках висит клочьями. Видно, недавно из берлоги и чертовски голоден. Пробку выкинул.
Коряк стоит, как изваяние. И, кажется, совершенно спокоен. Но что он сделает медведю остолом. Ведь зверь сломает его, как спичку. Аркадий лихорадочно оглядывается. Чем помочь? Каюр погибнет! У него пятеро ребятишек!
Догадка моментально вспыхнула. Да. Вот он, этот перочинный нож. Лезвие еле вытащил. Он подбегает к вожаку. Медведь уже встал на дыбы. До коряка несколько шагов. Он обрезает постромки у собак. Они одна за другой кинулись на медведя. Лай, рык, визг. Все перемешалось в один клубок. Медведь не успевает отмахиваться от собак. Они налетают дружно. Сворой. Осадили зверя со всех сторон. Тянут за ноги, виснут на боках. Кусают, рвут, не подпускают к хозяину. Медведь кричит. Злится. Но собаки настырны. Их мало остановить. Им нужен верх. Это уже не те послушные ездовики, что тащили нарту через всю тундру. Это звери! Вон как клыки оскалили. Глаза горят. Орут на всю тундру песьи глотки. Не свою, Юркину жизнь спасают. Из-за нее и своей жизни им не жаль. Что там медведь, кому угодно горло перегрызут, за хозяина! Он для них — все.
Но медведь того не понимает! Вот глупый зверь! Он один, а псов двенадцать. И все они не отступят от него, покуда силы есть и бьется внутри самое верное — собачье сердце. Покуда будет жив хоть один пес, медведю не подойти к каюру.
Вон вожак — в прыжке до загривка медвежьего достает, норовит на голову зверю запрыгнуть. Собаки мельтешат перед глазами. Зубы щелкают, кусают, рвут.
Медведь давно остановился. Где уж тут! Не пускает собачья орава, осадой взяла. Шагу не дает ступить. Галдеж подняла до небес. Юрка выжидает удобный момент. Яровой видит, каюр отстегнул нож.
— Не надо резать! — кричит Аркадий.
— Зря ты, паря. Я же не хотел его трогать. Он сам так. А теперь выпускать?
— Он убежит.
— Весенний мишка злой. Запомнит нас по запаху. Караулить станет. Надо убить, — орет коряк.
Собаки облепили зверя со всех сторон. Медведь осел. А собак это только раззадорило.
— Останови ты их.
— Они добились своего. Не могу.
— Дай уйти зверю.
— Если сможет, пусть бежит.
Но вожак уже цепляет медведя за горло. Тот угнул голову. Отбивается вслепую. Псы словно ошалели. Зверь попятился назад. Оглянулся. И тут же пристяжная вцепилась ему в горло. Кровь брызнула на собачью морду. Густая, теплая. Медведь взъярился, встал во весь рост. Рыкнул на собак так, что они отскочили. Но лишь на время. Зверь оглянулся. Подруга убежала и не спешила к нему на помощь. Медведь вдруг вскинулся, схватил вожака, самого злого из нападавших и, резко взмахнув им в воздухе, грохнул на землю. Тот заскулил жалобно, пронзительно. Юрка зверем подскочил к медведю.
— Стой! — повис крик Ярового. Но поздно…
Вспоротое брюхо медведя окрасило руки каюра в темно-красный цвет, кровь потекла на землю. Медведь тряхнул головой. Глаза его то ли от злости, то ли от боли стекленели. Он попытался встать, но вывалившиеся внутренности помешали. Медведь рухнул навзничь. Словно хотел тяжестью тела заглушить, задавить боль. Упал. И больше не шелохнулся. Рядом с ним, корчась, умирал, захлебываясь визгом, вожак упряжки. Юрка подошел к нему. Вытер лицо шапкой. Тем же ножом, каким только что убил врага, перерезал горло вожаку.
Вскоре освежеванная туша медведя, прикрытая шкурой, была погружена на нарты. Собаки рычали на нее. Облизывались, чуя запах крови. Место вожака занял другой пес. И упряжка, подгоняемая каюром, покинула распадок. Яровой молчал, ошеломленный случившимся.
— Тебе есть где остановиться в Тигиле? — спросил каюр.
— Найду.
— А где найдешь? — не отставал Юрка.
— В гостинице.
— Там не топят.
— Не замерзну!
— Пошли ко мне! — предложил коряк.
— Не могу.
— Почему?
— Работы много.
— Смотри сам, — равнодушно отвернулся каюр, и сказал: — Медвежью шкуру я выделаю. Куда ее принести?
— Не нужна она мне.
— Как? Он твой.
— Я его не убивал.
— Ты знаешь, у меня пятеро детей. Им без меня плохо было бы. — Медведь не шутит. Он никогда не выпускает живым того, кого поймал. Ты мне помог выжить. А значит, твой этот медведь. И шкуру его ты должен взять. Не силой ты его победил. Умом. А это труднее.
Яровой молчал.
— Мишка по весне всегда злой, — добавил Юрка, глянув на следователя.
Тот не отвечал. Сзади, за плечами, топорщилась на нарте медвежья туша. Зверь мог остаться жив и в то же время должен быть убит.
Под лапами собак скрипел снег. Псы еще не остыли от схватки, облизывали окровавленные морды, втягивали носами запах мяса.
Наступили сумерки и деревья на сопках смешались с наступающей темнотой. Каюр подгоняет собак. Те напрягли остатки сил, скулят. Тяжело им. Яровой идет, внимательно разглядывая все вокруг. Вон белка бежала из-под стланника. Подскочила к дереву. Один, другой стремительные прыжки и спряталась летяга в дупло. Вон ее мордашка торчит. Наверное нарты испугалась. Собак. У нее в дупле тоже дети. Никто не хочет рисковать своею головой.
А вон там, чуть подальше— косой дрожит. За пенек спрятался. Да, стригущие воздух, уши выдают. Есть чего бояться. Собаки на зайцев всегда охочи были. Тут же их вон сколько! Целая упряжка. Разве убежишь от такой своры? Враз поймают. На куски порвут. А тут еще, как на грех, шубка не сменилась полностью. Морда уже серой стала. А все остальное — белое, как снег. В такое время нигде не укрыться. В тундре — белая спина выдаст. В снегу — серая голова с длинными ушами. Вот и дрожит косой. Дыхание сдерживает. Всех и всего боится. Даже самого себя.
А вон там — самый хитрый след. Лиса кралась. Ползла на животе. Ишь, как в снег зарывалась. Кого это она промышлять хотела? К кусту кралась. Да, вон как с него снег облетел. Куропатки заспались. Пригрелись на солнце. Задремали. Забыли, что есть рыжие плутовки. А лиса с подветренной стороны ползла. Услышать было невозможно. Меж деревьев кралась. Тенью. Не глупа. Не пошла на открытое место. Там ее заметили бы. А здесь — нет! И вот награда! Сцапала куропатку. Вон белые перья около куста. Снегом на снег легли. Борьба была недолгой. Тут же, под кустом, зачем далеко уходить, разделалась рыжуха с куропаткой. И, встав, огляделась. Где бы еще подкрепиться? И снова пошла на промысел искать зазевавшихся и слабых.
Засыпает тундра. Вон уже и первые звезды на небе зажглись. Они удивленно смотрят на тундру, сколько ей лет? Наверное столько, сколько звезд на небе. Старая она. А силы в ней много. Ни одной седины. Лишь кровь и стоны под каждой кочкой рождаются и умирает. О чем кричит в темноте раскорячившийся на пеньке ворон? О чьей-то смерти зверье оповещает? Или о чьем-то рождении? Здесь все не ново. Тундру ничем не удивить. Она всякое видывала.