Страница 22 из 105
— Денег у меня нет, — буркнул поселенец.
— Тогда пошли, — он направился к столовой. И, войдя, сказал что-то пожилой корячке. Та посмотрела на новичка, приветливо головой закивала.
— Кормить тебя будут без денег. Потом с зарплаты вычтем.
Медуза тем временем изучал меню.
— Ого! Язык олений! И так дешево! Кетовая икра! Балык! Сметана! И все это копейки стоит.
— Нравится? — спросил председатель.
— Еще бы!
— Вечером кушать приходи! — пригласила старая корячка, улыбнувшись тепло, по-доброму.
— Приду! — пообещал ей новичок. И направился вслед за председателем.
— Вот этот дом твой будет. Учительница тут жила. Уехала. Совсем. Теперь ты здесь будешь жить, — указал председатель на дом — вполне приличный, под железной крышей.
В доме было чисто. В углу стояла железная кровать. Без постели. Аккуратная белая тумбочка, стол, две табуретки и шкаф для посуды.
— Дрова тебе привезут. Топи сколько хочешь.
— А как зовут вас, гражданин начальник?
— Ильтын. Но я не гражданин начальник. Зови просто Ильтын, как все меня зовут. А тебя как звать так, чтоб легче было запомнить.
— Да как хочешь. Звали Костя, а еще Чума. Из-за фамилии.
— Ну ладно. Буду и я тебя звать Костя.
Получив постель, спецовку. Медуза совсем ожил. О харчах ему не надо было беспокоиться. И натопив в доме так, что от жары волосы стали потрескивать — лег спать. Благославляя свой первый день жизни на поселении. И желая одного, чтоб другие дни не были хуже этого.
Утром он проснулся оттого, что кто-то дергал его за руку. Поселенец открыл глаза, не совсем вспомнив, где он.
— Пошли на работу! — говорил старый коряк и хмуро поглядывал на часы. Стояло раннее пасмурное утро.
Медуза по лагерной привычке быстро встал. Оделся. И плеснув в лицо пригоршню холодной воды, пошел вслед за коряком.
В бригаде прибрежного лова Отке новичок оказался тринадцатым. Единственный русский, единственный зэк, единственный холостяк. К тому же самый сильный и выносливый мужик.
В первый день работы поселенец частенько терялся. Не знал, что нужно делать, где помочь. Но завидев первый улов, обрадовался как ребенок. Кинулся к неводу. Ухватил его по-медвежьи. Жадно. Потянул на берег, обалдел от радости.
— И-и! Костя! Что делаешь? Стой! — закричали рыбаки.
Но поселенец, не слыша, пер невод напролом к берегу. Рыбаки, схватив каждый свой участок невода, вынуждены были броситься бегом вслед за ним, чтобы не упустить рыбу обратно в море.
— Куда так торопился?
— Невод выбирать вместе надо! — упрекали рыбаки Медузу.
— Тянуть всем. Разом. Зачем сам схватил? Всю рыбу потерять могли, — вставил старик Отке, досадливо качая головой.
Раскрасневшийся поселенец, разглядывал пойманную кету. Большие рыбины хлестали хвостами по песку. Подпрыгивали, выскальзывали из рук. Сверкающие бока рыбин вспыхивали серебром.
— Красота какая! В жизни такого не видал!
А вот другая. Бока и зеленых поперечных полосах.
Рыбий «бугор» — выхватил ее Медуза. Кетина крутнула хвостом. Из брюха икра красными бусинами брызнула.
Ишь ты! Какова! А ведь ты и впрямь глупая! Ну разве стоит ей быстро сдыхать? — положил ее на
песок
Костя! Помогай! — донеслось с берега. Рыбаки тащили второй
улов.
К вечеру уставший до изнеможения, весь в рыбьей слизи, в чешуе, пропахший морем, Медуза возвращался в село, не видя перед
собой дороги, которая казалась ему бегущими навстречу волнами. Руки повисли плетями. Ладони от постоянной тяжести, нарезанные неводом, побагровели, вспухли с непривычки.
— Костя! Иди на ужин! — взял его за локоть бригадир.
— Не хочу, — отозвался тот безразлично. В голове его шумело. Глаза слипались. Каждый мускул, каждая клетка молили об отдыхе.
Но старуха-корячка, выбежавшая из столовой, была неумолима.
— Трескать надо, паря, море силы берет. Голодных не любит. Кушай и спи. Шибко сильный станешь. Море не одолеет. — Вцепилась она худенькими руками в его руку. И он не посмел оттолкнуть эту женщину. Усталость подавила всякую охоту к сопротивлению. Ложка выпадала из рук. Глаза закрывались. Локти съезжали со стола и беспомощно падали руки.
Тридцать заметов. Триста центнеров. Двенадцать часов беспрерывной работы. Рыба. Ею пропахла одежда, сапоги и руки. Казалось, он пропитался ею насквозь. Перед глазами пляшут рыбьи бока и спины. От сверкающей чешуи режет глаза. Ох, какая она тяжелая, эта рыба. Вон и на руках ее кровь. А может, это его собственная? От порезов? Все может быть.
Он вяло ест, не чувствуя вкуса, голова валится на грудь. Крепись! Другие-то ничего! Крепись! Ты же мужчина! Держись! Усталость не к лицу тебе! Медуза вскидывает голову. Поспешно ест. Потом, наскоро поблагодарив старушку, плетется домой побитой, усталой собакой.
— Нет! Не пойду я больше на лов. Сил нет. Откажусь завтра же! Пусть другое дадут. Ведь там и сдохнуть, надорвавшись, недолго. Пусть коряки ловят рыбу. Я не могу. Так и скажу завтра, — решил он и повалился в кровать, забывшись тут же в тяжелом сне.
Но утром, едва Отке коснулся его плеча, поселенец вскочил с кровати. И молча пошел следом за бригадиром к морю.
«Да чем это я хуже их? — Они все вон какие дохлые. Худые. Руки, что сухие ветки. Ведь засмеют, скажи им, что тяжело мне. Никто не поверит. И старше меня все. К тому ж — туземцы! Нет уж! Черта вам в бока, косоглазые Дьяволы, чтоб я сдал! Сдохну, но не уступлю!» — думал Чумаев.
Первый, второй, третий замет. На четвертом из порезов кровь брызнула. Невод красными пятнами покрылся. Рыбаки молчали. Морская, соленая вода сильнее разъедала раны. Они болели жгуче, нестерпимо. Но Костя закусил губы до боли. Молчал. Работал.
Еще один замет. Невод стальной нитью натянут. Впивается в ладони глубже. Кажется не руки тянут его, а невод присосался к рукам и вытягивает из них кровь и силы.
— Давай, ребята!
— Взяли!
— Пошли! — слышит поселенец голоса рыбаков. И, ступая шаг в шаг, тянет невод из моря.
До обеда кое-как выдержал. А когда все пошли есть, Чумаев лег на песке, тут же уснул. Его не стали будить. Как знать, кому что нужнее.
До вечера сделали еще десять заметов. А когда возвращались домой, подошел к Медузе Отке.
— Вот нерпичный жир. Руки на ночь им смажь. Все к утру заживет. И рукавицы не береги. Надевай. Привыкай в них работать. Тебе руки беречь надо. Они тебя кормят. Без них как рыбу ловить станешь?
Медуза шел по улице потихоньку, незаметно для других потирая натруженные, натертые плечи. Они ныли. И снова захотелось уйти из бригады. Но уже на шестой день поселенец шел с лова куда ровнее. Его уже не шатало от усталости. И ложка перестала выпадать из рук. Он куда охотнее свернул в столовую и заметил, что повариха-корячка— помощница старухи, совсем недурна собой. И с лица, и прочее.
Он рассмотрел ее внимательно. И поначалу лишь подморгнул. Девушка отвернулась, забыв, что в зеркале напротив Косте хорошо было видно ее улыбающееся лицо. Еще свежее, молодое.
В этот день он не торопился уходить из столовой. Все рассказывал старой корячке, как работалось ему сегодня. Искоса поглядывал на девушку. Видел, что она внимательно слушает его рассказ.
Наутро выспавшийся, отдохнувший поселенец встал раньше обычного и, сходив позавтракать, пошел к морю. Над ним всходило солнце.
Странно. Раньше, все эти первые дни, море казалось ему безликим и серым. Толстым, как ленивый, сонный тюлень. Который и на другой-то бок с трудом переворачивается. Однообразная серая масса, как слезы кентов в ночных бараках. Серые от боли, соленые от соря. Молчаливые, как мужество и достоинство.
Слезы зэков! Сколько пролито вас по лагерям, холодным баракам, и «шизо»[16], в снегах, на холоде, сколько вас застыло на лицах умерших кентов! При жизни никто не видел их. У мертвых— ну что слезы не жалоба, слезы лишь сожаление. Если собрать их и одну каплю, какою тяжелой покажется она.
16
Штрафном изоляторе.