Страница 102 из 105
Валька показала. Яровой пошел по берегу, проверяя глубину воды. Что-то свое высчитывал. Потом вернулся на прежнее место. Срезал несколько веток с дерева, бросил в то место, куда показала Торшиха. Ветки, подхваченные течением, поплыли. Аркадий пошел за ними и думал, что за прошедшее время русло реки возможно изменилось. И вряд ли что могло уцелеть от Вовкиной телогрейки. Но он решил и это проверить.
— Послушайте, но что вы собираетесь искать? За это время от его лохмотьев ничего не осталось. Все сгнило! — сказал майор.
— Эта его шкура даже все живое тут потравила. Воняло от нее невыносимо, — добавила Торшиха.
Яровой разувшись, влез в воду. Проверял шестом глубину. Ощупал подводные коряги. Майор с лопатой на плече молча наблюдал.
— Давайте сюда, майор! — позвал Яровой.
— Да ничего мы не найдем. Столько времени прошло, это же смешно. Ведь недаром говорят, что с возу упало, то пропало. А тут не только с воза, тут в воду! Коряги порвали, сгнила. Да и что может в ней быть? — злился майор.
— Вовкин разум, что ли, найдем? Если и сыщете ее, на что она ему теперь нужна? — ехидничала доярка.
— Черт побери, его телогрейка и доли наших усилили не стоит. Ну, скажите, следователь, зачем она вам? Не проще ли самого поселенца разыскать и «расколоть». Чем искать рванье? Ну что это за вещдок? Ее нынче и сам Володька не признает. Давайте вернемся. Мне сегодня на работе нужно побывать, — зовет майор.
— Поезжайте! — ответил ему Яровой.
— Зачем она вам понадобилась? Такое добро даже на помойках не принимают, а вы ищете! — хохотала Торшиха.
— Послушайте! Женщина! Вам в этой ситуации приличнее было бы помолчать! — зло сказал Аркадий.
Начальник милиции, чертыхаясь, помогал ворочать коряги. Перемывать песок. Но нет. Ничего не находили. Втроем они спускались ниже по течению. Часа на два даже Торшиха на помощь подключилась. Но вскоре устала. Майор мокрый и грязный ругал бывшего поселенца на чем свет стоит.
— Ну и педант вы, коллега! Это же надо! Из-за вещдока, такого сорта, столько времени тратите впустую, — сетовал майор.
— Нужно найти.
— Кого? Из нее щуки гнезда свили!
— Может вы и правы, — соглашался Яровой, переворачивая очередную корягу. — Помогите, майор!
Тот снова лез в воду, скользя и ругаясь:
— Привези его ко мне! Я так допрошу, что шкуру свою рад будет отдать!
— С него уже снимали шкуру. Этим не испугаешь, — смеялся следователь.
Шло время. Солнце уже остановилось в зените. Километра четыре берега и дна обыскали они. На всех налипла клочьями тина, песок. Все промокли до нитки.
— Ну что? Вернемся? — предложил майор.
— Нет! — отказался Яровой.
— Ничего не найдете! — вздохнула Торшиха.
— Поесть бы! — проговорил майор.
— Я схожу! Принесу чего-нибудь! — предложила доярка.
Торшиха ушла, а Яровой снова влез в воду. Снова окунулся в нее по пояс. Мокрый, он ощупывал дно реки метр за метром. К вечеру он подошел к целому заслону из коряг и плывуна, образовавшегося здесь, видимо, очень давно. Ощупал выступы шестом. Изодрал в кровь руки и ноги. Давно бы пора было оставить эту затею. Усталость с ног валит. Лопата перестала слушаться и валилась из рук. Но снова ощупывает каждый затонувший сучок, лезет шестом под коряги, копает песок, определяет ветками направление течения. Некогда отдыхать, некогда уставать, некогда разогнуться и обтереть мокрое лицо. Некогда даже комаров отогнать, облепивших спину сплошной черной тучей. В глазах то ли от усталости, то ли от воды рябит. Ноют ноги. От холода? Или от работы? На руки лучше не смотреть. Все в ссадинах и царапинах. Грудь, живот, спина в песке и в тине. Ногти сорваны. Дыхание прерывистое. Но надо искать.
Аркадий обламывает большую ветку. Кидает в воду. Идет следом. Вот она пошла по воде. Спокойно. Но… Замедлила у коряги. Пошла вниз. Не выплыла. Застряла. И снова настырный шест лезет под замытые песком и илом корни коряг. Руки немеют от усталости. Шест того и гляди переломится. Но что же там? Ветка не выплыла! Надо искать. Может и телогрейка там.
— Отдохните! Я поесть вам принесла, — слышится голос с берега.
Аркадий оглядывается. На берегу доярка. Но не Торшиха, другая. Он берет кусок хлеба. И, поблагодарив девушку, снова лезет в воду.
Время клонится к вечеру. Стало смеркаться. Аркадий не видел, как проснувшийся майор досадливо поморщился. И, одевшись, пошел к выгону, воровато озираясь.
Неловко. Но в воду лезть не хочется. Да и что в ней? Был бы толк! А то искать то, что не терял, что выкинуто четыре года назад, смешно. И он не хотел быть посмешищем в глазах доярок, а через них и в глазах жителей села.
Доярка не ушла, сидит на берегу. Смотрит на Аркадия. Молчит. Тот корягу силится приподнять. Рывками. Вода немного помогает.
«Через час совсем темно будет», — думает Аня Лаврова и встает, чтоб успеть к выгону до наступления темноты. Хотела сказать, что она уходит. Как вдруг заметила на корне перевернутой им коряги налипшую тряпку. Аркадий полез за ней. Схватил. Аня тут же ахнула. Остатки телогрейки! Брезентовый подклад! Совсем целый. Вот только вата на спине вся сгнила. И воротник едва держится на одном дыхании. Яровой выходит на берег, улыбаясь. Тяжела находка. И ощупывает. Видимо, не ошибся. Вспарывает прошитый провощенной ниткой брезентовый подклад. Оттуда вода выливается на колени. Аня с любопытством через плечо смотрит. Аркадий достает из подклада пухлые свертки. Вот один. Клеенка. Потом резина. А потом — деньги! Пачки! У доярки даже дух перехватило. Сколько здесь! Ого! За десять лет ее работы столько не наберешь! А в этом… Кольца! Перстни! Камни огоньками горят. А в этом? Тоже деньги!
— Да! Вот почему свихнулся! — только теперь поняла доярка.
Когда они пришли к выгону, майор уже уехал. Не стал ждать. Укатил в Соболево вместе с молоковозом. А Яровой вместе с Емельянычем и Аней долго сидели в эту ночь и составляли опись найденных денег и драгоценностей. Список получился большой. В нем приметы каждого кольца и перстня, каждого камня.
— Ишь, какого жениха упустили! — смеялась доярка.
— Да может это и не его! Чужое! — обрывал ее Емельяныч.
— Из-за чужого не свихнулся бы!
— Из своего мы лишь жизнью, да здоровьем дорожим!
— Кто ж ему такое дал? Доверил? Да и кто бы рискнул?
— Не наше это дело! — бурчал Емельяныч.
Яровой рассматривал в лупу каждое кольцо. Описывал внимательно, дотошно.
— Это ж надо! Целое состояние на себе носил. Кто б мог подумать? — удивлялась доярка.
— Да не трещи ты тут. Человек из-за этого говна здоровья лишился, а ты завидуешь. Было бы чему? — равнодушно отодвинул драгоценности от себя заведующий фермой.
— Жаль Володьку! Если б знала, обязательно его окрутила бы! — рассмеялась доярка.
— Крутилка! Горе луковое! Крути нынче хвосты коровам. Ишь вострая какая! Разве за то мужиков любить надо, — запыхтел Емельяныч.
В другой будке ворочалась на койке, вздыхая больной коровой, Валька Торшина. Поняла она. Многое поняла. Да поздно. Слишком поторопилась.
Лишь старик-сторож, поняв ее, предлагает Вальке печеную картошку. Но как ее есть, если в горле комом она становится. Слезами ее не протолкнуть. И роняет баба мокроту на подушку. Ночь… Она — как старость — нет у нее надежд, нет радости.
Тысячами звезд отсвечивают на столе драгоценности. Искрами, пожаром вспыхивают. Солнцем загораются. Они грели его. Они поддерживали жизнь. Они отняли его место в ней. Отняли место под солнцем. И погубили его. Горят камни, отливают мертвой радугой. Но нет здесь Вовки! Нет его…
НЕВИНОВНОСТЬ
… Сегодня у Аркадия передышка. Ненадолго. До вечера. И все же… Теперь он прощается с Камчаткой. Недолгим было знакомство с нею. Но насыщенным. И, вспоминая эти дни, прожитые на суровой земле, перелистывает страницы памяти. Разглядывает их как бы со стороны.
Встречи с людьми. Их было немало. У всех четверых бывших подозреваемых есть одно общее. Несмотря на разницу характеров, судеб, жизненного опыта, убеждений — все они ненавидели Скальпа. Но не просто человека, не отдельный индивид, в его лице они ненавидели свое прошлое, потерянное в лагерях. Ведь никто из них не сетовал и не злился ни на кого за те сроки, какие они получили впервые. В душе они понимали, что наказание, пусть и суровое, было справедливым. Но вот повторное осуждение…