Боже, спаси президента

— Французы только сейчас обнародовали документы о подрыве корабля, — ответила М. — Конечно, убрав предварительно все важные детали. И это совершенно подкосило маму. Она начала писать отцу письма и отправлять их в Новую Зеландию. Грустно… Теперь за ней ухаживает целая команда врачей, которые пытаются убедить ее в том, что отец не вернется домой на борту «Радужного воина». Так что я решила, что пришло время для настоящей справедливости. Я купила яд и планировала использовать его, когда президент будет в своем замке в Брегансоне в конце месяца. Но потом ты предоставил мне идеальную возможность… Прости, Пол.

Мне нечего было ответить.

— Ну что? Ты собираешься отвести меня к своей подруге-официантке? — спросила М.

Под моими ногами хлюпала грязь. Опять пришло время решений. Черт бы побрал все эти сложные моральные дилеммы! Единственное, чем бы я хотел заниматься здесь, на юге Франции, — это подводным плаванием и организацией барбекю для Элоди.

— А ты еще будешь покушаться на жизнь президента? — спросил я.

М. снова рассмеялась:

— Нет уж. Похоже, меня уже раскрыли. Да я и не создана для покушений…

Было слишком темно, чтобы заглянуть ей в глаза. В любом случае, дни, когда я считал, что знаю, когда женщина врет, остались далеко позади.

А вдруг она планирует избавиться от меня, если я попытаюсь помешать ее побегу?

— Я не могу тебя отпустить, — сказал я, шагнув к ней.

М. напряглась.

— Не обнявшись на прощание, — добавил я.

Она громко всхлипнула и прижалась к моей груди. Я хотел сказать ей, что мог бы помочь наказать браконьеров или организовать протест по поводу «Радужного воина» у президентского дворца. И что было бы здорово просто отдыхать с ней на юге Франции. Наслаждаться солнцем и розовым вином, отстаивая ее добрые дела. Если бы она не испортила все своим обманом и этой дурацкой попыткой отравления, у нас все могло бы сложиться совсем по-другому… Но на длинные прощальные речи не было времени. Голоса приближались, — полицейские были совсем рядом.

— Ты должна уходить, — прошептал я. — А я посижу в канаве.

— Спасибо, — сказала она.

— В любом случае, я не могу пошевелиться: у меня ноги застряли.

Она крепко поцеловала меня в губы, и я помог ей выбраться. Потом она побежала к деревьям, низко пригибаясь к земле, и исчезла.

Я осторожно выглянул из канавы. Полицейские бежали в противоположном от М. направлении, в сторону главной дороги. Значит, ей удастся улизнуть. Трудно сказать, что она собирается делать дальше, но выбираться из неприятностей эта девушка умеет.

Я стоял и размышлял над тем, почему ее отпустил.

Возможно, всем нам, матам хари, суждено предать Францию… И вечная путаница с тем, как по-французски будет «поставщик», наконец-то закончилась. Я и в самом деле был не поставщиком, а предателем.

Но в любом случае, сказал я самому себе, я должен был отпустить М.

Считайте меня старомодным англичанином и мягкосердечным романтиком, но нельзя спать с девушкой, а потом сдать ее полицейским.

Мы с Элоди танцевали вальс. По ее словам, она брала уроки танцев, но догадаться об этом было невозможно. Благодаря ее стараниям пальцы моих ног вскоре посинели. Что неудивительно, если учесть, что на мне не было туфель и пришлось танцевать босиком на колючем газоне.

— Ничего не понимаю, — сказала Элоди, — М. весь день была со мной такой дружелюбной…

— Это из чувства вины, — ответил я. — Она же знала, что испортит тебе свадьбу.

Собственно, так и вышло.

Элоди отдавила мне еще пару пальцев и придвинулась поближе, чтобы всплакнуть. Весь вечер она со страстью отдавалась этой своей свежеприобретенной привычке. Основная часть туши с ее ресниц перекочевала на грудь Валери, и теперь на его рубашке красовались два здоровенных черных пятна.

Долю слез Элоди я принял на себя, переполненный к ней искренним сочувствием. Часы показывали полдвенадцатого, а она все еще не была замужем. В связи с покушением свадебный регламент был нарушен.

Мне пришлось прождать почти час, пока меня обнаружат в канаве. За секунду до того, как полицейский посветил вниз фонариком, я с большой неохотой перекатился в трясину и притворился, что лежу без сознания.

Потом был допрос.

— Все, что я помню, — доложил я Леанн и Кожаному Пиджаку, — это то, что я гнался за М., споткнулся и свалился в овраг, из которого меня вытащил ваш коллега.

Они резонно поинтересовались, как это я умудрился не утонуть, пролежав целый час в воде лицом вниз. Я ответил, что, должно быть, сказалось мое увлечение подводным плаванием.

— Неужели вы и в самом деле прослушивали ее телефонные разговоры? — спросил я. — Слишком уж много неверной информации.

После небольшой заминки Леанн ответила: они полагали, что М. в своих разговорах шифруется.

— Она рассказала тебе что-то новое? — спросила меня Леанн.

Я покачал головой, изо всех сил стараясь выглядеть неосведомленным. Меня кольнуло чувство вины, что я не совсем откровенен с Леанн, но ведь и она утаила от меня кучу всего. Особенно это касалось важных фактов, которые могли вызвать у меня сочувствие к М. Например, про ее отца. Похоже, Леанн с самого начала знала об этом.

Так что, в некотором роде, мы с ней были квиты. Глаз за глаз, ложь за ложь.

Полицейские, конечно, заподозрили что-то, но у них не было времени, чтобы выяснять подробности. Кожаный Пиджак забрал бутылочку с ядом в Марсель на анализ. Близнецы проверяли письмо, которое М. оставила в комнате Элоди, с именами всех контрабандистов черной икры, которых она встретила в Сан-Тропе.

Леанн призналась, что парень, на которого Джейк напал с козьим сыром, полицейский. Теперь понятно, почему он был в Бандоле. Этот кретин наблюдал (надо сказать, излишне пристально) за нами с М., а в замке я не видел его раньше, потому что он только что приехал. Оказывается, он зашел на кухню, чтобы доложиться Леанн.

К тому моменту, как его отчистили от сыра и Леанн смогла признать в нем своего сотрудника, парни из президентской службы безопасности успели вывернуть ему руку и сломать пару ребер.

После такого лихого начала вечера служба безопасности хотела немедленно увезти президента из замка, но он отказался. Он хотел лично женить своего юного переродившегося друга Валери. Но уж, конечно, не раньше, чем будут розданы все интервью и проведены все пресс-конференции. Повышение рейтинга не требовало отлагательств.

Подали ужин. Рыба отшипела свое на барбекю, литры семейного вина были жадно выпиты, мой мускатный щербет произвел абсолютно незабываемое впечатление. Нетронутой осталась только инжирная башня, спрятанная в погребе, как стыдливая невеста.

Пока президент общался с журналистами, минуты превращались в часы, и еле сдерживаемое нетерпение Элоди перешло в полупьяное бешенство, которое сменилось полным отчаянием. Ее шансы выйти замуж до полуночи становились все меньше и меньше, как пузырьки на выдыхающемся шампанском.

Жан-Мари, прибывший в замок во второй машине кортежа с матерью Элоди и пресс-секретарем Людивин, производил шикарное впечатление. На нем были блестящий серый костюм и лососевая рубашка. Правда, он не уделял особого внимания своей дочери. Вместо этого он пытался завязать полезные связи с гостями, приставал к Сикстин и, конечно, ходил по пятам за президентом, стараясь влезть во все фотографии и телекадры. Казалось, он совершенно забыл про свадьбу.

Без пятнадцати двенадцать Элоди потеряла всякую надежду. Члены семьи помоложе и постарше уже заснули, священник напился, а моя подруга все еще была не замужем. Как и Валери — не женат. Он сидел молча, и по лицу его разливалась бледность, сопоставимая с чистыми частями его рубашки. Весь вечер он оставался непреклонно трезв, давно уже осознав жестокую правду. Он не женится до своего тридцатилетия. Он не получит своего наследства. Бабуля, как всегда, победила.

Без десяти двенадцать, когда Элоди безутешно роняла слезы в щербет, старая корова подошла к ней, чтобы поглумиться. Такое, по крайней мере, складывалось впечатление.