Страница 19 из 46
— Вы дружите с Антоном?
Она вскинула на него большие глаза.
— Д-да… Немного…
— Тогда заходите к нам. Почему-то я вас никогда у нас не видел.
— Спасибо… — прошептала безмерно благодарная Голая Спинка.
Аля, девушка с крысой, глянула на подругу с откровенной завистью и что-то яростно прошипела любимице Бориске. Та удивилась непривычной интонации и вытаращила возмущенные красные глазки.
Потом все прошлись по залу с огромными бивнями и черепами, между скелетов индрикотериев. Возле стенда с чучелами выдры, белки и совы остановились.
— Кстати, чучел тут мало! — сказал чурбачок. — А вот в Дарвиновском музее — это да! Там одни чучела сплошные, всех-всех зверей. Можем как-нибудь и туда сходить.
Антон предложил сфотографироваться на фоне бивня мамонта. Все охотно согласились. Защелкали фотики. Голая Спинка и девушка с крысой тотчас вылезли на первый план, ревниво соперничая.
Игорь стоял в стороне. Почему у него нет ни одной фотографии Верочки?… И зачем он когда-то задумал построить свой мир без нее? Сотворение мира — Божий промысел.
— А Россия ведь действительно родина слонов! — вдруг объявил чурбачок. — Мамонтов у нас в мерзлоте находят. А мамонт, по сути, предок слона. Значит, Россия — родина слонов!
— Советский слон — самый толстый слон в мире! — радостно завопил в поддержку Антон.
Шалопай…
На улице тотчас началась игра в снежки. Снег был последний, уже слежавшийся, слабый, а потому легко поддающийся ладоням. Он остался еще только здесь, на окраине города, где зима задерживалась, как насморк, грозящий перейти в хронический.
— Какие теперь минусы? — смеялся сын, вылетая из дома без шапки. — Одни сплошные плюсы!
Игорь никогда не мог понять, отчего многие так любили эти снежки, запросто впадая в детство. И солдаты снежками кидаются, и студенты, и даже совсем взрослые, зрелые люди, далекие, казалось бы, от всяких развлечений…
Игорь всегда недолюбливал игру в снежки. Агрессивная она какая-то — кидаться в человека и почему-то считать, что это весело. Враждебная, недружелюбная и, главное, бессмысленная. Сколько ни кидайся — принципиального результата нет. Просто все швыряются друг в друга, пока не надоест. Тупизм, как говорит Сазонов.
Но профессор автоматически тоже бросил снежок в сына. Синдром толпы… Промахнулся… Что делать — не в форме, да и вообще, в меткости давно не тренировался. Вновь слепил и кинул в Антона. За компанию. Мимо…
Радостно визжала Голая Спинка. Аля, девушка с крысой, заботливо спрятала свою Бориску под пальто и тоже бросилась развлекаться.
Лазарев-старший никогда не мог кинуть снежок в спину — не по-джентльменски, не по-мужски.
Он нагнулся и хотел скатать новый комок, но… Что-то, как ракета, ударило в голову, так, что чуть не сбило шапку. Разогнулся. Чурбачок… Швырнул снежок в спину, стоило только отвернуться от него… Судя по всему, целил в голову. И попал… Хорошо так попал…
Игорь напрягся:
— О-ля-ля!
— Извините! — не слишком испуганно забормотал чурбачок. — Это я не в вас… Я ненароком, совсем случайно…
Вот до чего такие игры доводят… Никогда не нравились они профессору.
Он отошел к воротам. Уже толком не смотрел, как молодые там, сзади, кидаются. Дураки еще, залепят шальной снежок в какого-нибудь посетителя музея, которые вон тоже выходят и идут по улице… И может начаться скандал. Неизвестно, в кого попадут…
Неожиданно Лазарев оказался совершенно один.
Кругом разлеглись мартовские вальяжные снега, последние синие крупнопористые сугробы, не желающие сдаваться календарной весне. «Все врут календари…» И вообще, природа упрямо живет по старому, дореволюционному календарю, а люди — по новому. Любой сезон по-настоящему практически всегда начинается на две недели позже. Но все на свой лад, на свой аршин, по отдельности, особняком…
Вокруг профессора шли бурные собрания — заседали наглые вороны и митинговали бойкие воробьи. Протесты, демонстрации, выступления… Какие-то невразумительные лозунги… И кто здесь взял пример с кого — птицы с людей или наоборот?
Виски нехорошо поламывало.
— У меня давление, Гор, — жаловался на днях друг-приятель Сазонов. — То вверх, то вниз… Скачет козликом. Так плохо… Да, март прожить — не поле перейти.
В урне рылась какая-то тетка. Одета вроде нормально, в куртке, брюках и шапочке, только несколько пыльной. Худая. Наверное, ребра выпирают, рассеянно подумал профессор. Выражение лица — смесь крезанутости и злобы. Тетка копалась тощей рукой в урне, яростно выкидывала из нее мусор и кричала, будто сама себе, но громко, никого не стесняясь и совершенно серьезно озвучивая печальный факт, что никак не отроет в урне ничего сколь-нибудь съедобного:
— Все сами здесь съели! Ничего мне не оставили! Жадюги!
Завидев одинокого человека, изможденная тетка явно собралась броситься к нему. Сейчас будет просить червонец, подумал Лазарев. И пошел быстрее. А тетка выпалила ему вслед своим характерным сиплым голосом:
— Эх, какие же вы все, москвичи, жадюги!
Лазарев уныло брел к машине по слякотной дорожке под низким пасмурным мартовским небом. Он остался неожиданно наедине с болью. Они все его покинули…
Ве-роч-ка, вспомнил профессор… Три слога и вся жизнь…
Вернувшись с дачи в Москву, Игорь начал взахлеб учиться. Так пролетело еще два года. Он устал их считать. С ногой было все то же, но немного полегче. Может, помогла мазь Поликарпыча — он ее все-таки раздобыл, может, просто время…
Неожиданно умер отец. Его смерть была так нелепа, так непредсказуема, что подавила всех именно своей внезапностью.
Бодрый и деятельный, отец собирался еще работать, но все-таки из института, где он трудился, его вежливо попросили на пенсию. Но он не думал сдаваться и тогда: тотчас стал подыскивать себе что-то и нашел. Однако тут возмутилась мать.
— Какая еще работа, Вася?! — закричала она вне себя от гнева. Даже побледнела. — Я и так всю жизнь сижу одна и боюсь умереть без всякой помощи! Ни лекарства подать некому, ни врача вызвать! Мне все время так плохо! Я обрадовалась, что ты наконец будешь все время дома, со мной! А ты опять рвешься на какую-то работу! Что, нам денег не хватит, что ли?
— Я не из-за денег, Галя, — попытался объясниться понурый отец. — Мне скучно дома…
Этого говорить не следовало.
— Ах, тебе со мной скучно?! — впала в истерику мать. — Вот что я слышу на старости лет! Вот что я заслужила! И это за все мои заботы, за все старания!
Отец махнул рукой и остался дома. Через год его не стало…
Тогда мать принялась плакать, твердить о своем чувстве вины перед мужем, которому, наверное, даже повезло, что он вовремя умер. Иначе бы сейчас мучился с такой старой и беспомощной дурой, как она…
А потом… Потом Майя объявила, как всегда, торжественно и гордо:
— У нас будет ребенок!
Игорь ошеломленно уставился на нее. Ох, как редко они виделись… И все-таки это случалось, когда уж совсем невмоготу ему становилось, зарывшемуся в свои книги, как улитка в раковину.
Ребенок… Да сможет ли Майя выносить и родить?…
Лазарев отыскал самых знаменитых акушеров, устроил ее в лучшую клинику. И сказал Гошке, пряча глаза:
— У меня к тебе просьба… Если у меня родится ребенок, а со мной что-нибудь случится, не оставь их с Майей. Помоги…
— Это симптом, — привычно хмыкнул друг-приятель. — Загляни к нам вечером… Мы с Шуркой решили все-таки пожениться.
Сазонов ликовал. Он вряд ли вообще услышал и осознал то, что сказал ему Игорь.
— Поздравляю, — пробубнил Лазарев.
И подумал о Шурке. Вот кто может ему помочь…
Трудно сказать, почему ему тогда так подумалось. Однако вечером Игорь явился к Сазонову ровно в семь, как условились.
Шурка глянула кокетливо, завлекающе мерцая глазками-семечками.
— Мы с Гором как-то решили качаться. Скинулись и купили штангу. Стали возить ее по очереди друг другу — чтобы и я качался, и он. Но в результате дальше этого не пошло. Качанье наше свелось к тому, что я возил штангу ему, а он затем мне. Но все равно по дороге натренировались.