Страница 22 из 35
Моим спасением стал бег. Я не хотел ни с кем говорить, не хотел никого видеть; и несмотря на то, что остаться наедине со своими мыслями мне тоже не улыбалось, я решил, что бег поможет хоть чуть-чуть дистанцироваться от случившегося. Если мне удастся сосредоточиться на ритме движения и дыхания, то, может, я на несколько минут перестану терзать себя раздумьями. Я удрал со следующего урока — с контрольной по математике — и принялся утюжить улицы. Просто бежал куда глаза глядят. Вот Сосновая, на которой нет ни одной сосны, лишь спящие зимним сном платаны; вот траттория Солерно, пустая в этот неурочный послеобеденный час... Я устремился было в сторону шлюпочной гавани, на Погост, но на это печальное кладбище старых судов меня не тянуло, так что я повернулся и двинулся обратно в город по извилистой дороге вдоль берега. Я бежал и бежал, и мне казалось, будто прошло несколько часов.
Может, пройти проверку на детекторе лжи и доказать всем, что я говорю правду? К сожалению, приходилось признать — что бы я ни сказал и ни сделал, это ничего не изменит: люди при желании ухитряются обмануть полиграф. Социопаты умеют врать не моргнув глазом, так что таким путём я свою невиновность не докажу; Грин просто лишний раз убедится, что был прав на мой счёт. И почему только люди так устроены — не могут заглянуть друг другу в головы напрямую? Ведь получается, что у каждого своё собственное понимание правды, другим недоступное.
Я до того ушёл в себя, что заметил поравнявшийся со мной автомобиль только тогда, когда стекло опустилось и раздался голос водителя:
— Садись в машину.
Голос был таким бесстрастным, настолько лишённым всяческих эмоций, что я не сразу его узнал. Я резко повернул голову, едва не упав, и увидел своего отца. Щёлкнул дверной замок.
— Садись в машину, — повторил отец.
Я остановился, автомобиль проехал ещё несколько ярдов и тоже встал. Один миг я раздумывал: может, повернуться и сбежать в противоположном направлении? Хорошо бы затеряться в лесу — туда отец последовать за мной не сможет. А потом я подумал: интересно, сколько времени он ездил по городу, разыскивая меня? Наш городок не так уж мал. Мысль о том, что отец несколько часов колесил по улицам, заставила меня двинуться к машине, открыть дверцу и забраться внутрь.
Не глядя на папу, я сел на пассажирское сиденье, закрыл дверь, и мы тронулись. Отец ехал по окраинам, забывая включать поворотник. Это меня не на шутку перепугало — мой отец никогда не отступает от правил, застёгивает ремень безопасности, выдерживает скоростной режим и всегда, всегда подаёт сигнал поворота. Вся его жизнь — это забота о безопасности и стабильности. Наверно, именно поэтому он и стал страховым агентом. Защищённость превыше всего. Инцидент с Теневым клубом в прошлом октябре отец принял очень близко к сердцу. Думаю, его сводила с ума мысль о том, что он не смог уберечь меня от меня самого.
— Нас с мамой завтра вызывает к себе директор школы, — наконец проговорил он. — Уверен, ты уже об этом знаешь.
— Я могу объяснить...
— МОЛЧАТЬ! — оборвал отец. Я опешил. Бывало, он повышал на меня голос, но никогда не кричал так резко и грубо, с таким гневом. На мгновение мне даже показалось, что он меня сейчас ударит, чего за всю мою жизнь не случалось ни разу. — Ты здесь не затем, чтобы говорить, а затем чтобы слушать! Ты меня понял?!
Я кивнул.
— Да, сэр.
Не помню, чтобы я когда-нибудь обращался к отцу «сэр».
— Мы с мамой в курсе происшествий с Алеком. В том числе и сегодняшнего.
Я открыл рот, но отец бросил на меня такой взгляд, что я сразу же передумал.
— Они постараются сделать всё, чтобы исключить тебя из школы, ты это понимаешь? Понимаешь, что можешь даже загреметь под суд?
Как я ни отталкивал от себя эту мысль, но... да, я понимал.
— Расскажи, какие у них реальные доказательства того, что это сделал ты.
Я задумался, а потом сказал:
— По сути, у них ничего нет. То есть, была эта дурацкая пуговица с подъездной аллеи у дома Алека, но я её...
— Угу, косвенная улика, — сказал он. — Это всё?
— Ещё тот факт, что я знал про пенициллин.
Отец помолчал, взвешивая аргументы.
— Ну, тогда дело у них весьма шаткое, — проговорил он наконец.
Что-то в этом было неладное — я говорю не только о тоне папиного голоса, но и обо всём строе его мыслей.
— Если у них нет свидетелей, — продолжал отец, — это будут их слова против твоих слов.
Печка в машине дула вовсю, и тем не менее меня зазнобило. Отец думает, что это моих рук дело. Не только Грин, не только другие ребята в школе — мой родной отец считает меня человеком, способным нашпиговать еду парня-аллергика пенициллином. Из моих глаз брызнули слёзы. Я даже не пытался их сдержать, лишь отвернулся, страшась, что отец подумает, будто это слёзы вины.
— Есть адвокаты, которые специализируются на подобных делах, — продолжал он. — Им не удастся исключить тебя, потому что пока твоя вина не доказана — ты не виновен, что бы ты ни натворил.
— Что бы я ни натворил?! — Я повернулся к нему. В моих глазах всё расплывалось, и я не мог различить выражения, с каким он смотрел на меня. — Папа, как ты можешь так говорить?!
Его подбородок затвердел. Я видел — в отце опять пробудился гнев, но не только он. Бесконечная печаль тоже. Теперь и в его глазах заблестели слёзы.
— Мы сейчас говорим о твоём будущем, Джаред. Мы говорим о твоей жизни. Если ты не хочешь, чтобы её тебе сломали, скажи им, что ты невиновен, и стой на своём до последнего.
— Но я действительно невиновен!
Он посмотрел на меня долгим взглядом. Таким долгим, что я вынужден был напомнить, чтобы он смотрел на дорогу. Отец ударил по тормозам, и его сверхнадёжная антиблокировочная тормозная система остановила нас прямо посреди пустынного перекрёстка. Отец сдал назад и подождал, пока не сменится сигнал светофора.
— Я не делал ничего из того, что мне приписывают! — произнёс я, стараясь вложить в свои слова всю искренность, на которую был способен и, конечно же, это прозвучало ещё большей ложью. — Ты же знаешь это, папа, ты же знаешь!.. Ведь знаешь?..
Отец вздохнул и неохотно кивнул. Я не понял — он и вправду поверил мне или показывал своё одобрение тому, как я убедительно лгу.
— Что ж, — сказал он, — тогда ещё больше оснований настаивать на своей невиновности.
Если кто-то в состоянии спать после подобных разборок, то у этого человека нервы крепче, чем у меня. Я всю ночь промаялся без сна, бесконечно прокручивая в голове разговоры, которых не было; приводя аргументы, которыми я мог бы убедить отца в том, что говорю правду; обдумывая слова, которые мог бы сказать Алеку и которые заставили бы его обратить своё расследование — и свою ненависть — с меня на истинного виновника. Ещё я раздумывал о том, что было бы, если бы аллергическая реакция Алека оказалась сильнее, чем предполагалось. А если бы он умер? Погиб из-за того, что какой-то подлец отравил его еду, а потом весь мир обвинил бы в этом меня? Что тогда? Сенсации в СМИ — вот что тогда. Такие вещи печатаются большими буквами на обложках журналов, чтобы показать, какое дерьмо в головах у некоторых подростков, и разве это не ужасно, а виноваты во всём кино и телевидение, и динозаврик Барни, и родители — страховые агенты, и бла-бла-бла... А потом люди выключают телевизоры, выбрасывают журналы и возвращаются к своим обычным, будничным занятиям, думая, что всё в жизни легко и просто. Вот только это не легко и не просто. Потому что если твои родители не в состоянии заглянуть тебе в голову и увидеть, что там прячется некто, если не совсем безвинный, то и не такой уж виноватый... Словом, если мои собственные родители не видят во мне вообще ничего хорошего — не говорите мне, что жизнь простая и лёгкая штука.
Встречный огонь
Алек не умер, да и из больницы его выписали в тот же вечер. Ему промыли желудок, накололи адреналином, а под конец поставили капельницу с бенадрилом. Он вернулся домой ещё до наступления темноты.