Возрождение Теневого клуба

— В общем, — прибавила она, — тебе не о чем волноваться, потому что я знаю — это не ты.

— Ну так убеди и его!

— Не могу. Каждый раз, когда я заговариваю о тебе, мы начинаем орать друг на друга; поэтому Алек установил правило: тебя мы больше не обсуждаем.

— А оно идёт до или после правила, по которому тебе не разрешается ни в чём быть лучше него?

Шерил так крутанула фокусную рукоятку микроскопа, что хрупкое предметное стекло треснуло.

— Вот только этого и не хватало! — Она принялась готовить другой препарат.

Я поднял голову и заметил, как несколько ребят быстро отвели от нас взгляды. За нами наблюдали, нас подслушивали, и ко мне снова вернулось то самое неприятное чувство. О_о назвала его паранойей, но я... Ну не знаю я. Одна девчонка принялась крутить шеей, как бы показывая, что вовсе не пялилась на нас, что это у неё шея затекла. Другой пацан сделал вид, что поправляет бейсболку, а вовсе не указывает своему партнёру по лабораторной на нас глазами. Вдруг я почувствовал себя чем-то вроде инфузории-туфельки под объективом микроскопа — все на тебя таращатся, а скрыться некуда.

В тот день я покидал школу позже обычного, так что в коридорах и холлах было совсем мало народу. Обычно здесь стоит такой гам, что собственных мыслей не расслышать, но сейчас, когда в школе почти никого не осталось, малейший шумок был настолько явственен, будто его передавали через громкоговоритель. По коридору, вдоль стен которого выстроились шкафчики, разнёсся звук рвущейся бумаги; я последовал за ним на первый этаж. Там я обнаружил Остина Пэйса, срывающего один из предвыборных транспарантов Шерил.

— Что ты делаешь?!

Он взглянул на меня, а затем вернулся к прерванному занятию.

— Сам не видишь, что ли?

Он скомкал транспарант, так чтобы его можно было засунуть в мусорную урну. Непохоже, чтобы он пытался проделать это втихую; я имею в виду, по коридорам ещё сновали школьники и учителя, но Остин не обращал на них никакого внимания. Такое впечатление, будто ему хотелось, чтобы его поймали за руку. Он словно бы бросал вызов: а ну попробуйте остановите меня!

— Но какой в этом смысл?

— А такой, что после ваших с Шерил художеств она не заслуживает должности президента класса, да и вообще ничего не заслуживает! Может и правда, зачинщиком был ты, но всё же лодыжку мне сломала именно она. — Всё это время он комкал транспарант, пока тот не стал размером с баскетбольный мяч. Остин метнул его в мусорную урну, и тот влетел точнёхонько куда надо, даже не задев края урны. — Три очка, — удовлетворённо заметил он. — Как два пальца.

И пошагал к противоположной стенке, к следующему предвыборному плакату Шерил. Я ухватил его за запястье — остановить, но он вырвался. А потом толкнул меня. Я тоже его толкнул. И оба застыли в ожидании развёртывания дальнейших событий. Но Остин, видно, решил не лезть на рожон, повернулся и сорвал плакат.

— А знаешь, мамуля приглашала на обед и Шерил, — поведал он. — Но та оказалась умнее тебя. Не пошла. — Он принялся комкать плакат. — Слушай, почему бы тебе не помочь мне, а? Ты как-то говорил, что сделаешь всё, чтобы доставить мне удовольствие. Ну так вот: если бы ты сейчас начал срывать её плакаты вместе со мной, это согрело бы мне сердце.

Он выжидательно молчал, но я не двинулся с места.

— Угу, так я и думал. Уверен, ты донесёшь ей, кто именно посрывал её агитки. Ну и отлично. Я хочу, чтобы ты ей сказал.

Но я уже решил, что ничего не скажу Шерил. У злобы больше лиц и косых взглядов, чем у целой колоды карт; и если Остин намерен разыгрывать свои козыри таким вот манером, то не мне его останавливать. Однако я не доставлю ему удовольствия, наябедничав Шерил. Даже больше того: отчасти я был с ним согласен. После того что натворил Теневой клуб, было бы лучше, если бы Шерил отступилась от выборной кампании, как я отступился от команды легкоатлетов, но она приняла иное решение, и не моё дело её осуждать. Дни, когда я считал себя вправе судить других людей, прошли.

— Оторвись на всю катушку со своей анти-кампанией, — сказал я Остину и оставил его — пусть швыряет свои трёхочковые в мусорные урны хоть до посинения.

Вандализм Остина служил ещё одним доказательством того, что злоба в нашей школе разрасталась и цвела, точно культура болезнетворных бактерий. И хотя не всегда я служил причиной проявления болезни, я был её носителем, в этом не было сомнений. Оставалось лишь надеяться, что отдельные рецидивы не перерастут в эпидемию.

Вся школа напряжённо ждала, какое же следующее несчастье стрясётся с Алеком. Больше всех тревожился я, потому что меня совсем не прельщало получить новую порцию обвинений. Или похвал — в зависимости от точки зрения.

Это произошло после гимнастики — ещё одного предмета, на который мы с Алеком ходили вместе. Мы неуклюже кувыркались и без особого успеха пытались что-то изобразить на параллельных брусьях. Я никогда не пылал любовью к гимнастике, но Алек, без сомнения, её просто ненавидел. Поскольку он привык во всём быть первым, то когда его вынуждали заниматься чем-то, в чём он не был чемпионом, его корёжило. Будучи асом в любом виде спорта с мячом (или, по крайней мере, так он утверждал), в гимнастике он отнюдь не блистал. Поэтому когда урок закончился и мы отправились в раздевалку, настроение у него спустилось ниже абсолютного нуля. Мой шкафчик находился всего в нескольких шагах от его шкафчика. Обычно, одеваясь, мы отворачивались друг от друга, но сегодня Алек, похоже, был не прочь побеседовать.

— Должно быть, это твоя любимая рубашка, — сказал он мне с высокомерной улыбкой на лице. — Таскаешь, не снимая.

Речь шла о той же самой рубашке, на счёт которой он уже как-то высказывался: обычная старая рубашка с голубыми пуговицами.

— А то, — отозвался я. — Удобная.

— Ты б её хоть постирал, что ли, — продолжал он. — Глядишь, запашок стал бы приятнее.

— Во всяком случае, от неё пахнет лучше, чем от скунса, — пробормотал я достаточно громко, чтобы Алек меня услышал.

— Тебе удалось запудрить мозги Шерил, но со мной это номер не пройдёт, — сказал он. — И ты получишь по заслугам скорее, чем рассчитываешь.

Я закрыл шкафчик.

— Это угроза?

— Нет, — сказал он. — До твоего уровня опускаться не собираюсь.

Он извлёк из своего шкафа щётку для волос и флакон с гелем, из которого накапал немного прозрачной тягучей жидкости себе на ладонь.

— Думай что угодно, — ответил я, — но когда правда выяснится, тебе придётся капитально передо мной извиниться.

Он захохотал, растирая гель между ладонями, а потом пригладил ими свои великолепные волосы, укладывая их в безупречную причёску. В этот момент я ощутил запах каких-то химикалий, типа краски или лака. В школе такие запахи не редкость, так что поначалу я ничего не заподозрил — пока не заметил странного выражения на лице Алека. Его пальцы продолжали елозить по голове, смазывая волосы гелем, вот только двигались они почему-то не с тем проворством, с каким должны бы.

В этот момент другие тоже заметили неладное.

— Что за... Что это такое?!

Ладони Алека были по-прежнему плотно прижаты к вискам. Он пытался оторвать их от головы, но не тут-то было.

— Это не мой гель!

Запах усилился, и вот тогда я его наконец узнал. Мы с отцом как-то пытались склеить развалившуюся садовую мебель. Это был запах «Лунного клея» — суперэпоксида, в рекламе которого говорилось: «Такой сильный, что смог бы удержать Луну на её орбите». В настоящий момент этот самый клей покрывал голову Алека. Шуточки с «Лунным клеем» стары как мир, но в то время как в кино или по телику от них действительно животик надорвёшь, в реальной жизни всё оказалось совсем не так смешно. Зрелище такое же печальное, как колибри, приклеившийся к липкой ленте для мух.

Я отпрянул, как будто если отойти подальше от флакона с фальшивым гелем для волос, это поможет избежать обвинений.