Прокаженный

— Никто не в силах лишить погрязшего во зле его отмеченности. Если человек неверно распорядился своею хварной, его неотвратимо настигнет Вакшья, с фатальной неизбежностью прядущая кармическую нить. И знай, что как бы ни был дерзок ум владеющего мудростью, но свыше не дано ему искать первопричину жизни и разлагать материю до неделимой доли.

Внезапно Учитель снова замолчал и, поднявшись во весь свой огромный рост, приблизился к Сарычеву вплотную:

— Прощай, друг Гидаспа. В сердце держи, что учение вернется туда, откуда вышло.

Майор заметил, как светящийся нимб вокруг головы Заратустры — признак высшего проявления хварны — начал стремительно бледнеть, а величественная фигура Учителя с развевающимися седыми волосами неторопливо направилась к отвесному утесу в скалах, постепенно исчезая в мутной пелене внезапно начавшегося снегопада…

Забирая свой ключ, майор уловил странно соболезнующее выражение администраторских глаз и, сделав вид, что поднимавшиеся вслед за ним по гостиничной лестнице молодые люди ему абсолютно до фени, неспешно прошествовал в свои апартаменты.

Там он включил телевизор погромче и внимательно осмотрелся: так и есть, номер шмонали, — и Сарычеву стало ясно, что помимо всего прочего преследователи искали еще и общак Гранитного. Убедившись, что меч с деньгами лежит за ванной в полной сохранности, майор прикинулся поудобней и отправился в кабак ужинать.

Ввиду вечернего времени веселящихся несколько прибыло, а на тускло освещенной сцене, волнительно изгибаясь своими формами, уже вовсю разгулялась рыжая девица в белом трико, и, стараясь не сбиваться с ноги, лихо затрясли задами танцующие, от всего сердца подпевая: «А на тебе как на войне».

Издалека завидев Сарычева, мэтр улыбнулся ему широкой улыбкой лепшего друга, а официант, видимо не забывая весь день о щедрой майорской дотации, подскочил к его столику с проворством истинно халдейским. Дел Александру Степановичу в перспективе предстояло немало, а потому, плотно закусив крабовым салатом с чавычей, он заказал шашлык по-карски с хорезмским пловом и направился к барной стойке на предмет общения с прекрасным полом. По пути он поинтересовался-таки, чем питались выпасавшие его молодцы, и, содрогнувшись от увиденного — ну нельзя же жрать все подряд! — элегантно пригласил на танец ближайшую к нему прелестницу.

— Меня зовут Шурик, — доверительно сообщил майор.

— «Я пригласить хочу на танец вас и только вас», — пропела волнительно жилистая певица со сцены.

— Двадцать пять баксов в час, не меньше двух; анально, орально — отдельный счетчик, — заученной скороговоркой поведала новая майорская знакомая, а когда он решительно подтвердил:

— Заметано, — то прижалась к нему нежно и доверчиво открылась:

— Имя мое Агнесса.

Наконец музыка прискучила, и, усадив свою даму за стол, майор махнул рукой и скомандовал мгновенно подскочившему халдею:

— Девушке поесть и выпить.

Скоро потребное приволокли, и, скинув ароматные куски мяса с шампура в казанок с пловом, Сарычев принялся увлеченно жевать, не забывая в то же время слушать внимательно новую знакомую, которая, благодарно терзая цыпленка табака, не забывала с увлечением хлестать белое винище, а также, держа майора за клиента чувствительного и денежного, изливать ему свое бедное девичье сердце.

Приехала она, оказывается, чисто-непорочной девочкой-дюймовочкой поступать в институт холодильный,

Да пристал к ней, девчоночке молоденькой,

Кучерявый доцент, морда бритая.

Морда бритая, похотливая, а состоял он в приемной комиссии,

А поелику была она девица честная

И дала от ворот поворот псу лядащему,

То явил свою морду тот козел душный на экзамене,

Зарубив враз молоду-красу эх да по конкурсу.

А бяда, знамо дело, в одиночку не хаживает,

Принесли как-то раз люди добрые весточку,

Переслали, значится, из села родного с оказией,

Ну а в ней слово горькое писано,

Померла будто бы на Покров родимая матушка,

В одночасье слегла и тихонько преставилась.

А батяня-злодей, сапожищами топая,

Уж другую привел, молоду да сварливую.

И кричит та строптивица цельный день с утра до ночи,

Мол, не пушшу на порог кого ни попадя.

И пришлось той-то девоньке-паиньке,

Сызмальства у мамани-заступницы

Ничего-то плохого не видевшей,

За прописку лимитну поганую

Поступать на сучильню советскую.

Ох, порядки там были суровые,

В закуте проживали работницы,

Восьмером без сортира, болезные,

А старшой был у них отставной майор,

Бывший душегуб из опричнины.

И склонял он, хищный аспид, к блуду адскому

Всех работниц младых, кого ни попадя.

А поелику была ента девонька чистая,

Словно белокрылая горлица, нецелована,

То и закрывал он ей наряды соответственно,

И приговаривал притом еще язвительно,

Что если, мол, не ляжешь ты со мной в постелю белую,

То с голодухи в мать сыру землю

Сложишь враз свои белы косточки.

Так-то вот с год поди сердешна промаялась,

Ан смотри, стороной поди

Пролетают вдаль годы девичьи,

Ну а сердце, знамо дело, просит ласки, дело женское.

И вот как-то раз, на свою бяду,

Заприметила она парнишку фабричного.

Заприметила его враз и приветила,

Отдала ему свое сердце трепетно,

Ну а также девочесть, дело известное,

И любились дружка с дружкою посередь дубрав,

Потому как в закуте места не было.

И постлала им мать сыра земля

Травы летние постелей брачною.

Ох, бяда, где ты ходишь, разлучница,

Сколько слез по твоей вине миром пролито,

Черный ворон на дубу каркнул пакостно,

И паренька того забрали в солдатчину.

И послали его-то сердешного

Басурмана воевать в степь ковыльную,

Да вот только исхитрились гололобые

И стрельнули ему прямо в буйну голову

Из погана автомата «Калашника».

Ой ты гой еси, добрый молодец,

Где лежишь теперь в пустыне неузнанный?

Не заплачет над тобой жена-красавица,

И не будет убиваться мать-родимица,

А схоронят тебя птицы хищные,

Птицы хищные да гады ползучие.

А вот как минула пара месяцев,

То оказалась ента девонька в тягости.

Но творить она не стала непотребное

И точным сроком родила она ребенчишко,

Круглолиц и белотел, да хорош собой.

Вот за него-то, за мальчонку безответного,

И стали гнать ее из закута всем обчеством.

А как пришлось ей на руках с малым грудным дитем

Испрашивать ночлега да Христа ради по чужим углам,

То чтобы враз с сумою переметною

Да не пойти той бедной девоньке по миру,

То и пустила по чужим рукам красу свою,

Чтоб поруганием заработать да на пропитание.

Заметив по окончании монолога, что вышибить скупую мужскую слезу из сотрапезника не удается и за просто так денег ей никто не даст, рассказчица умолкла и занялась вплотную салатом, а майор, прищурившись, на нее взглянул и сразу же узрел, что рассказанное соответствует действительности лишь отчасти.

Звали любительницу белых вин Людмилой Ивановной Пятаковой, и действительно года два тому назад прибыла она из глухого сибирского села на учебу к уральскому хребту, но по конкурсу не прошла и, не пожелав возвращаться в родные пенаты, заделалась «долбежкой» в институтской общаге — общалась разнообразным половым манером со всеми, кто кормил и с койки не гнал. Затем, недолго правда, служила Людмила Ивановна «сыроежкой» в таксярнике, — делала миньет по-походному в расписухе, и наконец, удача повернулась к ней своим оскалом, и работала нынче совпроститутка Пятакова в отеле. Не валютной, конечно, но ничего, жить можно.

Между тем все уже было выпито и съедено, танцы близились к эндшпилю, и майор повлек свою барышню в номера.

— А что, Агнесса, голос у тебя громкий? — поинтересовался, поднимаясь по мраморной лестнице, Александр Степанович.