Прокаженный

Зал, где намечалось судилище, был набит до отказа: сослуживцы, родственники, общественность любопытствующая, мать ее за ногу, прочая еще какая-то сволочь, — словом, чувствовался живой людской интерес. Судья — средних лет, местами симпатичная еще баба — имела непутевую дочку, гастрит и зарплату в сто восемьдесят ре, а потому брала, но по чину.

Народная заседательница по старости пребывала в маразме и все происходившее воспринимала с трудом, а ее коллега хоть и был достойным и законопослушным мужем, но все время ерзал и заседал неспокойно, — чем-то совершенно несъедобным накормила его намедни родная фабричная рыгаловка, и нынче пролетарию жутко хотелось по-большому, но он мужественно терпел, только исподтишка все время пускал злого духа под украшенный союзным гербом судейский стол.

Гособвинительница — немолодая, белокурая девица в форме, вот уже лет пять безуспешно отлавливавшая свое женское счастье, — дойдя до материалов дела, вдруг покраснела как маков цвет, и аспиранту стало видно, что ей, болезной, тоже очень хочется отдаться кому-нибудь на куче старого тряпья, только чтобы, упаси Господи, не рвали дефицитные колготки. Однако понравилась Титову только секретарь — милое такое созданье, взиравшее на него, как на живое ископаемое чудище, а когда начали проходить в деталях историю в музее, то сразу же она, сердечная, потекла и с девичьей непосредственностью положила свою ручонку куда-то между коленок.

«Лихорадка» трясла присутствующих долго, наконец выслушали всех — даже малахольный аспирантов «лекарь» сподобился пролепетать в своей речуге что-то типа: «Простите его, он больше не будет», и скомандовав паузу, судья с надрывом крикнула секретарше: «Ксюша, будь добра, форточки открой» — и с ненавистью глянула в сторону отравленного заседателя.

Скоро перерыв закончился, и выяснилось, что намотали Титову на полную катушку — приговорили к высшей мере, и довольная общественность одобрительно загалдела, что так ему и надо, гаду. Сейчас же гайдамаки-конвойные защелкнули у него на запястьях браслеты и поволокли из зала суда в «черный воронок», пугая по пути любопытствующих громогласными криками: «Принять к стене».

Когда начали спускаться по мраморной лестнице вниз, аспирант легонечко пошевелил руками за своей спиной и, ощутив, что кисти сразу же стали свободными, мгновенно сделал ими три молниеносных движения. Рото-абимо действительно дал ему силу тридцати медведей, — не вскрикнув даже, два краснопогонника с расколотыми черепами молча уткнулись в лужу из собственных мозгов, а третьему Титов раздробил позвоночник и, вырвав из кобуры ствол, без особой спешки направился к выходу.

Позади послышались истошные крики, женский визг, перемежаемый топотом бегущих ног, и, миновав входную дверь, аспирант буквально уперся в автозак, из которого выгружали привезенного на «венчание» арестанта восточных кровей.

Прикинув сразу, что ехать приятней, чем канать пешедралом, Титов легко махнул рукой, и оба конвоира сразу же молча упали на асфальт: один с разорванным горлом, другой с наполовину снесенным черепом. В следующее мгновение аспирант уже был в кабине и вращал висевший в замке зажигания ключ, а нерастерявшийся подследственный сын гор, распахнув дверцу, вскочил на подножку и закричал бешено: «Рви!».

Однако Титов не спешил: отъехав чуть-чуть вперед, он внимательно проследил в зеркало заднего вида за происходящим, а когда открылись двери и люди в форме рванули по направлению к автозаку, ухмыльнулся и, врубив скорость, резко нажал на газ и дал задний ход. Раздались глухие удары вперемежку с людскими криками, и, размазав преследователей по стене, аспирант улыбнулся еще раз и попер вперед, на правила движения невзирая вовсе.

— На Сенную рули, — с акцентом скомандовал аспирантов попутчик и, встретив насмешливо-презрительный взгляд, пояснил: — Хавира там небитая, на дно ляжем.

Титов хмыкнул, но возникать не стал, и, почти дослушав до конца воззвание на ментовской волне о применении экстренных мер к задержанию особо опасных вооруженных преступников, они вдруг заметили сзади сияние проблесковых фонарей, послышалось гавканье какое-то по громкоговорящему устройству, и два придурка красноперых в желто-поносном «жигуленке» начали вошкаться неподалеку, пытаясь автозак остановить.

Громко рассмеявшись, аспирант резко прибавил газу и, вывернув влево руль, принялся выталкивать лайбу позорную навстречу проходившему как раз кстати трамвайчику. Было видно, как узколобый красноперый рулило судорожно крутил баранку, пытаясь дать отвод, да только было это все дерганье беспонтовое, — раздался глухой удар, и, впилившись на всем ходу в железный сарай на колесах, преследователи отстали, а Титов, врубив сирену, с хипишем допер до Садовой и, услышав окрик попутчика: «Стопори», остановился. Нырнув в парадную, оказавшуюся проходной, они тут же прошли заваленным мусором «сквозняком» и, обогнув Сенную по большой дуге, тщательно проверились, нет ли кого на хвосте. Все было чисто, и, миновав еще один, напоминавший формой и запахом прямую кишку, двор, они поднялись на третий этаж мрачного, в проклятое царское время, видимо, доходного дома, и, глянув на обшарпанный неказистый почтовый ящик, сын гор произнес:

— По железке все. — И особым образом позвонил.

Было слышно, как кто-то подошел изнутри к дверям, зрачок глазка высветился, и сразу же послышался звук открываемых засовов и замков. Мгновенно их запустили в длинный, еле освещенный коридор, клацнули позади клыки ригелей, и раздался взволнованный голос:

— Гомарджоба, батоно Дато, гомарджоба, генацвале. — Нестарый еще грузин радостно пушил усы и, услышав в ответ:

— Здравствуй, Ираклий, накрывай стол, — кинулся куда-то в необъятные недра квартиры, которая, по-видимому, была «двуходкой».

Тот, кого звали Дато, уверенно провел аспиранта в самый конец коридора, повернул направо и, отворив дверь, щелкнул выключателем. Подобное аспирант видел только в музее: все стены комнаты были завешаны картинами в золоченых рамах, в каждом углу стояло по огромной, в рост человека, вазе, а над просторной, трехспальной наверное, кроватью с балдахином висел огромный персидский ковер, узор на котором был не виден из-за навешанного на нем в изобилии холодного оружия. На фоне всего этого великолепия новый аспирантов знакомец смотрелся весьма экзотично: высокий и широкоплечий, а волосатый настолько, что густая черная шерсть выглядывала даже из-за ворота рубахи. И, глянув на Титова так, будто до этого не видел, сын гор сказал:

— Давай знакомиться, генацвале. Я — вора, — и протянул ему сплошь покрытую наколотыми перстнями здоровенную руку.

Глава восьмая

«В сектор „Б“

…Интересующий вас объект после вынесения ему приговора по статье 102 УК (высшая мера наказания)… совершил побег из зала суда, уничтожив при этом конвой и преследователей (общее число погибших — шесть человек). Захватив находившийся наподалеку автозак, перевозивший особо опасного рецидивиста Сулакашвили Давида Андрониковича, он с места происшествия вместе с осужденным Сулакашвили скрылся. Местонахождение их на данный момент не известно…

Время тянулось медленно. Завлекательный поначалу «видак» к концу третьего дня уже осточертел, да и что было толку смотреть порнуху, если Архилин баб приводить запретил категорически: «Слушай, дорогой, все зло от женщин». Читать было нечего, и оставалось только пить под вяленую дыню «Хванчкару» да слушать бесконечные байки расписного рассказчика.

А чего рассказать было у Давида Андрониковича в избытке. Был он не какой-нибудь там «апельсин», купивший воровской «венец» за бабки горячие, а настоящий вор-полнота, коронованный в Печорской пересылке, и рекомендацию ему давал сам легендарный «горный барс» Арсен Кантария. Блатыкаться же учил его законный вор Гоги Чаидзе из Тбилиси, с которым бегал он полуцветным почти два года, пока не намотал свой первый срок. Много чего познавательного услышал аспирант. К примеру, погоняло воровское «Архилин» собою означало «чертогончик» — специальный амулет из трав, дающий, по поверью, неуязвимость при «покупках», а если что-нибудь украсть удачно в день Благовещения, то целый год фартовым будет непременно. Неторопливо Давид Андроникович пил «Хванчкару», потирал свою грудь, где было наколото сердце, пронзенное кинжалом, который, в свою очередь, был обвит змеей в короне, и рассказывал Титову о добрых старых временах, когда любой законник на месте кражи непременно «объявление вешал» — испражнялся то есть, а также, опасаясь оркана — разоблачения, никогда не проходил между столбов, накрытых перекладиной.