Прокаженный

Тем временем на Большом проспекте Александру Степановичу повстречалась проститутка — молодая, симпатичная деваха, предлагавшая расслабиться быстро и качественно. Ничего особенного в этом не было, майор видывал десятки их, стоявших на тротуаре с переливающейся алой полосой вокруг бедер, что говорило о продажности, и сдававших напрокат свои девичьи прелести совсем недорого. Однако жрицу любви с Большого проспекта выделяло из их скопища отношение к жизни — она с нею прощалась. Радужное разноцветье вокруг голосующей стремительно потухало, и припарковавшийся неподалеку Сарычев осознавал, что отпущенное ей уже подходит к концу.

Нынче тяга к прекрасному полу была плохой: вот уже три водилы тормознули свои лайбы, но не томимые страстью, а в надежде заработать, и, не клюнув на женские прелести, разочарованно отчалили, а их носительница героически продолжила свое служение Венере на неласковом зимнем ветру. Наконец остановился здоровенный джип «тойота-раннер», в котором сидели двое коротко стриженных молодых людей, и, захватив замерзавшую жрицу любви, они покатили по направлению к Васильевскому острову. Движение было плотное — по Большому-то не очень разгонишься, — и, спокойно держась в пяти корпусах от джипа, Сарычев без приключений довел его до улицы Кораблестроителей. С нее «тойота» съехала на пустынную в такую погоду набережную и где-то около часа стояла неподвижно.

Наконец открылась задняя дверь, и сильным пинком жрицу любви, на которой были только чулки в черную клетку, выкинули на мороз. Что-то громко выкрикивая, она бросилась к машине, а джип отъехал метров на десять, и из него вылетела на снег какая-то интимная часть дамского туалета. Подхватив ее с мерзлой земли, обладательница чулок опять бросилась за отъезжавшей иномаркой, и весь цикл повторился.

Пробежав таким образом почти всю набережную, она свою экипировку большей частью вернула и дрожащими, негнущимися от холода руками натянула на себя мокрое от снега бельишко, надела свитер, джинсы и какую-то не по-зимнему легкую куртку, только вот с обувкой вышла незадача — сапог оказался в единственном числе. Она почему-то уже не плакала; кинув невидящий взгляд на джип, в котором, видимо, упивались увиденным действом, и опуская посиневшую босую ногу в снег на носок, она медленно поковыляла к парадной ближайшего дома-корабля. Ее всю трясло от холода, и Сарычев, мельком взглянув на идущую, уже знал продолжение — распростертое на земле, изломанное тело.

Хорошо зная, что участь ее предрешена и помочь ей уже не в его силах, он тяжело вздохнул и отвел глаза. Его сейчас больше занимали те двое в иномарке, которая повернула направо и остановилась около кафетерия, — видимо, утомленный экипаж решил побаловать себя кофием. Чтобы не светить «семака», майор припарковал его чуть вдалеке и, не запирая, направился к «тойоте». Он ощутил, как в нем опять просыпается Сволидор, и, раскрутив в животе ярко-алую лаву, которой название Яр, совместно с движением ноги направил огненный поток прямо в дверь джипа. Удар был настолько силен, что та глубоко ввалилась в глубь салона, искореженные петли лопнули и сразу же тревожно завыла сирена, а Сарычев, ощущая упоительный восторг ярости, уже встречал бросившихся на зов сигнализации любителей отмороженного женского тела.

К потешающимся над бедой людской Сволидор, разумея, что те живота недостойны, пощады не ведал. В мгновение ока стальной кулак Сарычева раздробил переносицу водителю джипа, и одновременно мощный удар коленом в пах заставил нижнюю часть его мужской гордости заскочить в брюшную полость. Без звука ухватившись руками за низ живота, он повалился мордой в притоптанный снежок, а его товарищ, потерявшись от увиденного, бросился бежать. Дико вскрикнул майор на древнем, понятном ему и Сволидору наречии и в прыжке легко достал беглеца ногой — ребром подошвы, ближе к пятке, в основание черепа. Хрустнули кости, из носа обильно полилась черная кровь, и тело любителя продажной любви на халяву расслабленно замерло.

Глянув на лежащих с отвращением, Сарычев почувствовал, что Сволидор уже ушел, и двинулся к «семерке». Свою совесть он нынче ощущал как указатель справедливого пути между добром и злом, и сейчас она была совершенно спокойна: глумящийся над слабосильным и убогим сам сожаления не достоин.

Между тем на город уже опустилась тьма холодного зимнего вечера, пошел снег, а когда майор приехал домой и под днищем стоявшего у помойки серого «мерседеса» увидел незапорошенные картофельные очистки, то подумал: «Давно, видно, сердечный, стоит». В салоне «сто восьмидесятого» никого не было, и Сарычев сразу понял, что ждут его или в парадной, а что вернее всего — в его же собственной квартире. Не торопясь, он запер машину и, уже подходя к своей парадной, вдруг услышал, как бьется сердце Стеклореза, притаившегося в прихожей, как раз неподалеку от двери в сортир.

Глава четвертая

Сергей Владимирович Калинкин в ожидании клиента истомился. Холодильник был угнетающе пустым, пальцы в резиновых перчатках мерзко затекали, и, когда он увидел, как «семерка» отвратительно-бежевого цвета припарковалась, настроение у мокрушника заметно поднялось.

Томиться оставалось совсем недолго: как только клиент поднимется, Сергей Владимирович впечатает ему в усатое рыло шестьдесят киловольт, потом отволочет его бездыханное тело в ванну и, расписав пищак, аккуратно смоет теплой водичкой спущенную кровь. Потом, не торопясь, аккуратно голову отрежет и упакует в специальный, заранее приготовленный мешочек, а обескровленный труп оттащит на кухню. Дальше все будет банально и неинтересно: через час из четырех открытых конфорок наберется газу столько, что когда маленькая черная коробочка, оставленная на столе, даст искру, то бабахнет так, что и самой-то кухни не останется, не говоря уже о каких-то там следах преступления. А после всего этого скорее к Гранитному, обменять отрезанное на баксы, — и домой, домой, сожрать чего-нибудь горяченького, и побольше.

Услышав звук ключа в замке, Калинкин думать о харчах перестал и, стоя в кромешной темноте рядом с сортиром, поудобнее перехватил электрическую дубинку и расслабился. Как только входная дверь открылась и на пороге показался клиент, Стеклорез быстро, как ему показалось, выкинул правую руку, целясь разрядником Сарычеву прямо в лицо.

Да, Сергей Владимирович, слишком много было выпито водки с пивом, сожрано пельменей да шкур непотребных оттрахано, — опережая Стеклореза, майор уклонился, мгновенно захватил его вооруженную руку и, сблизившись, мощно ударил нападающего кулаком в кадык. Калинкин захрипел, дубинка выпала из его разжавшихся пальцев, а Сарычев добавил сразу же коленом в пах и сильнейшим свингом в челюсть вырубил спецназовца напрочь. Всей своей тушей Стеклорез очень неизящно грохнулся на пол и был тут же стреножен качественно, обыскан и через минуту уже лежал на спине в ванне. Здесь на него пустили струю холодной водички, и, когда мутная пелена перед его глазами несколько рассеялась, его ласково спросили:

— Жить тебе хочется?

Пока он мычал и пытался вытащить изо рта кусок половой тряпки, Сарычев разделся до пояса и, взяв в правую руку острый как бритва стеклорезовский нож-джагу, начал медленно надрезать Калинкину ухо, вежливо при этом переспрашивая:

— Ну?

По щеке к затылку потекла струйка крови, и Сергей Владимирович согласно кивнул головой, а майор сказал:

— Не верю, — и принялся резать дальше.

От боли тело Стеклореза забилось, и, увидев в его глазах неподдельный страх, Александр Степанович кляп выдрал и поинтересовался:

— Кто это меня убить хочет?

Пару секунд висела тишина, а потом Калинкина наградили — старинным энкаведешным подарком — по его ушам резко хлопнули сложенными «лодочкой» ладонями, и от страшной боли он дико закричал, а майор тут же приставил ему клинок к горлу и тихо сказал:

— Не будь хамом, подумай о соседях.

Пришлось замолчать и сказать хрипло:

— Все равно тебя, сука, уроют.