Снежные зимы

   — Это наш сын, — обрадовавшись, сказал Иван Васильевич.

    Молодежь шумела, смеялась, кто-то играл на гитаре, и никто не обращал внимания на то, что происходит в коридоре: мало ли какие гости, близкие и далекие, могут приехать или прийти на свадьбу! А те, кого хозяин так внезапно поднял с места, с любопытством заглядывали в коридор: кто же она, если сдержанный Антонюк так бросился встречать? Иван Васильевич увидел, как любопытно поглядывают гости, вспомнил, кто у него там, и возбужденно крикнул:

   — Валя! Начштаба! Это же Вита, наша Вита!

   Будыка мигом очутился возле девушки.

   — Вита? Неужто Вита? Наша партизанская дочка? Боже мой! Какая ты выросла! Помнишь, как мы тебя носили на руках? Нет, не помнишь. Дай подниму сейчас.

   Обнял. Расцеловал в щеки, в лоб. Шутливо попытался поднять. Кричал на всю квартиру:

   — Товарищи! Это же наша партизанская дочка! Нет, вы поглядите, какая выросла! Вот так сюрприз! Молодчина, Иван, что пригласил! Миля! Эдуард! Знакомьтесь!

   Тогда и молодежь притихла, заинтересовалась, потянулась в коридор. А Клепкев уже увивался вокруг Виталии, первым догадался помочь девушке снять пальто.

   Выскочила Лада. Хотя не было на ней традиционного свадебного наряда, Виталия почему-то догадалась, что это она.

   — Вы — невеста? — И шагнула к ней, может быть, хотела обнять сестру.

   Но Лада холодновато, настороженно протянула руку:

   — Я — невеста.

   — Поздравляю, Лада. — И засмеялась, стала рассказывать: — А я подошла — шум, гам. Вот, думаю, попала незвана-непрошена. Постояла у двери — и вниз.

   — Откуда ты, прелестное дитя? — как старый знакомый, говорил Клепнев. — Давно не встречал такой невинности!

   — Откуда? Из лесу. Ведь вам говорят — партизанская дочка. Но куда же мне деваться в большом городе? Топала, топала по двору, озябла, мороз… и снова к двери. Все равно уже приехала, надо заходить. Но, думаете, так легко нажать эту маленькую кнопочку, когда за дверью такой галдеж? Дядя какой-то помог. Спускался сверху. «Громче, говорит, звоните, а то они так разгулялись, что ничего не слышат». Тут уж хочешь не хочешь, а нажимай.

   Своим откровенным признанием она сразу завоевала симпатии гостей. И Василя. Одна Лада нахмурилась: ей представилась задача со многими неизвестными.

   Будыка удивился: «Выходит, о свадьбе она не знала? По какому же случаю приехала?»

   Все неизвестные в той задаче, что решала Лада, ему были известны; во всяком случае, он так считал. Не хватало только ответа. Однако Валентин Адамович совсем не собирался ломать голову даже над самым элементарным уравнением, он давно привык получать решения в готовом виде. И тут тоже был уверен, что все откроется само собой. Ольга Устиновна подумала с горечью и болью:

   «Иван ведет себя, как мальчишка. Стыдно. Надо сказать. Нельзя так».

   Но почувствовала, что для искреннего возмущения не хватает злости, а разыгрывать запоздалую ревность и все прочее неуместно, не к лицу ей — не те годы. От этого стало еще более горько и грустно. Раздевшись, Виталия, может быть, не без хитрости — чтобы скорее сблизиться, попросила Ладу показать, где можно причесаться, помыть руки, «навести красоту». Лада повела ее в ванную комнату. Мужчины вышли на лестницу покурить, Клепнев и кое-кто из женщин помогали Ольге Устиновне восстановить порядок на столе.

   — То ли шляхта пировала, то ли свиньи паслись, — демонстрировал свое остроумие Клепнев.

   — Вы циник, Эдуард, — сказала ему Милана Феликсовна, расставляя чистые тарелки; она всегда помогала Ольге, считая себя самой близкой ее подругой, но не собирала, не относила и тем более не мыла грязную посуду — брезговала.

   — Все мы циники, — глубокомысленно заключил Клепнев.

   Ольга Устиновна вдруг страшно разозлилась на этого толстого прощелыгу, который подхалимничает, прислуживается и в то же время, должно быть, презирает всех, ненавидит. Захотелось, чтоб когда-нибудь открылось, что Клепнев — любовник Миланы. Пусть бы съел довольный собой Будыка! Но тут же устыдилась своих недобрых мыслей. Что это ей вздумалось желать людям зла?

    Будыка собирал вокруг себя слушателей; ему явно хотелось первому и как можно эффектнее рассказать о Виталии, о ее матери. Но Иван Васильевич не спускал с него глаз. Оттягивать предупреждение нельзя было: охмелевшего начштаба могло прорвать в любой момент.

   — Валентин, можно тебя на два слова?

   Они зашли в спальню, где пахло мехом и духами.

   — Что за сенсацию ты мне приготовил?

   — Маленькое предупреждение. Виталия до сих пор не знает, кто ее отец. Никогда не слышала про Свояцкого.

   — Да что ты! Ай да Надя! Какая воля! Однако для взрослой дочери нужна какая-то легенда. Какая?

   — Ее отец — я.

   — Ты? Я таки догадывался, что будет сенсация. Что ж, можно понять, но подумала ли она…

   — Нет. У Нади была легенда о партизане, который погиб. Я сам сказал это Вите. Недавно. Она приехала посмотреть на своих сестер.

   — Узнаю Нехлюдова нашего времени. Замаливаешь грехи?

   — Не надо, Валя, о моих грехах.

   — Ох, Иван. Усложняешь ты себе жизнь. Надя создала самую разумную легенду. Она мудрая женщина.

   — Кто-кто, а ты знаешь: я никогда не жалею о том, что уже сделал…

   — Все-таки это толстовство какое-то. Столько проблем взвалить на себя! Зачем?

   — Я должен сказать своим. Но не сказал пока что…

   — Иван! — Будыка прочувственно сжал руку друга. — Понимаю. Можешь не предупреждать. Тайна друга для меня то же, что государственная.

   — Тайной останется одно — о Свояцком.

   — Любишь ты романтические истории. Слушай. А дед не помнит?

   — До него, кажется, не дошло, кто такая Виталия. Когда он к нам присоединился! Тогда уже был семейный лагерь — столько женщин, детей! Партизанских сынов и дочек!

   — Все, Иван. Могила. Но удивлен. Признаюсь. Хотя и знаю, что удивлять ты умеешь. Пошли. И молча выпьем за Надю. Кто знает: если б не ты, мог бы не устоять я. Перед такой женщиной! Все мы человеки. Как она? Постарела?

   — Да уж не помолодела. Дочь вон какая!

   — Да, неумолимое время, — тяжело вздохнул Будыка. Когда они вышли из спальни, Ольга Устиновна сказала им укоризненно, но беззлобно:

   — Заговорщики старые.

   Они не забыли молча выпить за Надю. Возможно, Ольга догадалась, за кого они пьют, потому что иронически спросила:

   — Можно с вами?

   Тут же присоединилась Милана:

   — Я тоже хочу с вами выпить.

   Не совсем тактично получилось по отношению к другим гостям. Но никто об этом не подумал. Налили, что попалось под руку, стоя у чистого, меньше, чем вначале, загроможденного посудой стола.

   — За что? — должно быть, не без хитрости спросила Ольга.

   — За них. За наших мужей, — сказала Милана.

   — За нашу молодость, — предложил Иван Васильевич, Будыка вздохнул.

   — За вашу молодость, — согласилась Ольга.

   — За нашу, — поправила Милана. Каждый вкладывал в тост свой смысл.

Глава XII

   Продолжение вечера совсем было непохоже на его первую половину. Разошлись по домам гости солидные, любящие подолгу сидеть за столом, пить, есть, иногда тянуть старые песни. Власть захватила «нижняя палата». Молодежь выставила столы на площадку и начала свою свадьбу. Веселье захватило и стариков, тех, кто остался. Возможно, в том душевном состоянии, которое овладело Иваном Васильевичем вначале, многие из модных танцев и песен ему не понравились бы: даже самые большие вольнодумцы в таком возрасте становятся моралистами. Но удивительно изменилось его настроение, внезапно, в какой-то неуловимый момент. Почему? Огорчило неожиданное замужество Лады и обрадовал приезд Виталии? Однако же приезд ее принесет немало забот — столько проблем взвалить на себя, как говорит Будыка. Уже насторожились Ольга, Лада, даже флегматичная Майя, хотя старшая дочь, пожалуй, недовольна только одним: из-за лишней гостьи ей негде будет лечь и придется тащиться по морозу домой, в свой микрорайон.