Страница 49 из 88
«Так что тут думать, шум поднимать! Забирайте нашу. Еще доится. Правда, мало уже дает. Запускать скоро пора. Но для дитятка и для больной матери молочка хватит».
«У вас свои дети».
«Ничего. Живы будут. Не маленькие. Да и знаем: за вами не пропадет, Иван Васильевич».
Ах, Степан, ах, Анюта! Надо мне и вас проведать! Сколько лет не виделись! Живы ли вы там? Километров десять от Копани до лагеря. А с коровой чуть не до утра тащились. Упиралась, мычала на весь лес. Волков накликала. Стрелять пришлось. В лагере тревогу подняли. Будыка с разведчиками навстречу прилетели. В лагере — сразу к Рощихе:
«Что там, Люба?»
«Опамятовалась, закричала: где ребенок? Кормила. Да нет у нее молока. Сосало, сосало дитятко, а все равно голодное. Кричала маленькая, пока из сил не выбилась. Уснула. А она в бреду — все о ребенке».
«Иди дои корову».
С коровой маялись в дороге — не переставал думать о Шугановиче и Кравченко: как там у них? А когда наступило утро и, по моим расчетам, они должны были уже вернуться с немкой или без нее, я не выдержал — не мог усидеть: поднял разведчиков, вскочил в седло, помчались к Переросту. В поле встретили. Летят взмыленные кони. Кравченко с обледенелыми усами, в армяке, стоит в передке на коленях, правит, нахлестывает лошадей вожжами. А в возке на сене рядом сидят Вася Шуганович и она — Анна Оттовна. В старой енотовой шубе, в облезлой мужской шапке. С завязанными полотенцем глазами. И смешно. И грустно. Вася мне сигнал подает: молчите, мол, не бередите до времени. Но она услышала топот лошадей, фырканье. Спросила:
«Ваши?»
«Наши», — коротко ответил Вася. «Ох, бандиты!»
Вот, думаю, Кравченко даст ей сейчас за «бандитов», жиганет трехэтажным буденновским. Нет, улыбается дед, весело подмигивает мне. В лагере развязали ей глаза, под ручки, как княгиню, из саней вывели. Она жмурится на снег, а глаза прямо искры мечут. Я вежливенько представился, козырнул:
«Командир отряда».
Она снова:
«Ох, бандиты!»
Партизаны, стоявшие поблизости, возмущенно загудели. Но я показал за спиной кулак: молчать, ни слова!
«Где ваши раненые или больные? Кто у вас тут? Некогда мне ваши поганые морды разглядывать».
Попробуйте стерпеть! Терплю и другим всякими знаками приказываю молчать. Веду в землянку. Услышала она детский крик — вся посветлела. Вошла в землянку — сразу шубу долой, очки на нос, рукава засучила и прикрикивает на Любу:
«Воды! Горячей!»
А потом нам с Рубиным:
«А вам что надо? Женского органа не видели?»
Вылетел я из землянки, как пристыженный мальчишка. Рубин — за мной.
«А ты куда? Ты же медик, черт тебя побери! Глаз не спускай! И учись!»
Пока старуха колдовала там над Надей, Вася Шуганович рассказал, как они ее взяли. Хлебнули горя. По большаку в город Кравченко не поехал — у въезда застава, еще задержат, несмотря на полицейские документы, или — чего доброго — на знакомого напорешься. А въехал по заснеженным карьерам кирпичного завода. Чуть лошадей в снегу не утопил. Выбрался в глухой переулок, недалеко от дома Буммель. Хороший дом — особняк за высоким забором. Муж ее покойный инженером на лесопилке работал, было из чего построиться. Постучал Вася в ворота — собака отозвалась по ту сторону. Волкодав. Не залаял, а предупреждающе зарычал: мол, не вздумай лезть, я из тех, кто много шума не делает, но клыки у меня острые. А у Васи было-таки намерение перемахнуть через забор, чтоб добраться до окон. Застучал в ворота сильней. Обученная собака отошла к дому и залаяла где-то. видно на крыльце, — будила хозяев. Наконец выстрелила примерзшая дверь. Женский голос, молодой, спросил сперва у собаки:
«Что там, Рекс?»
А потом крикнул тому, кто стучал: «Кто там?»
«Я начальник полиции из Перероста. У меня помирает жена. Я прошу Анну Оттовну…»
«Анна Оттовна никуда не поедет в такую рань. Вообще она теперь в села не выезжает».
И хлопнула дверь. Заскулила собака, которую не пустили в тепло.
Что делать? Как прорваться к самой Буммель? Шуганович взял у Кравченко кнут — и на забор. Волкодав кинулся, чтоб стащить человека с забора. А Вася сам соскочил на собаку. И здорово огрел кнутом. Завыл зверь, поджав хвост, озираясь, потащился к крыльцу, чтоб там, с помощью хозяев, преградить непрошеному гостю дорогу в дом. Сразу засветилось в окнах. За дверью мужской голос что-то сказал по-немецки. Испуганно крикнул во двор:
«Вер? Я стреляйт!»
«Эх, как вы тут напуганы. Я возле пущи живу и не боюсь. Я — начальник полиции из Перероста. Анна Оттовна! У меня умирает жена! Вы же врач. Богом молю. Войдите в положение!»
Тогда отворилась дверь, и появилась она сама, как привидение: белые волосы, черное пальто или шуба, из-под него длинная, до полу, белая ночная сорочка.
«Что вам надо?»
«У меня умирает жена. Я — начальник полиции».
«Меня не интересует, кто вы. Откуда?»
«Из Перероста».
«Я никуда не езжу».
Шуганович упал на колени.
«Анна Оттовна! Милостивица! Одна надежда на вас. Прошу. Всю жизнь буду бога молить. Трое детей сиротами останутся. Пожалейте».
Видно, тронуло ее.
«Заходите в дом».
В комнате, тускло освещенной керосиновой лампой, молодой немчик подозрительно оглядел Шугановича, не вынимая руки из кармана домашнего халата, — явно держал пистолет. Анна Оттовна из другой комнаты что-то говорила ему по-немецки. Вышла она уже в черном платье. Тоже оглядела Васю, удивилась.
«У тебя трое детей? Когда успел?»
«Успел».
«А в полицию чего пошел?» «Что я, хуже людей?»
«Разве все люди в полиции?» «А я так думаю — лучшие». «А я так не думаю».
Немчик хлопал глазами — не все понимал. Буммель переводила, но не то, что сказала, — Вася понял по ее интонации и по хитрой усмешке девушки, которая грела спину у печки.
«Что с женой?»
«Позавчера родила. Фельдшерица наша роды принимала. А вчера горячка такая началась, что без памяти баба лежит, бредит…»
Докторша тихонько свистнула:
«Ничем я вам не помогу. У меня в больнице умирали от такого заражения. Тут надежда только на нее самое да на бога. Нечего мне ехать по морозу».
Вася Шуганович шапку об пол и заревел, как маленький:
«Не поеду я без вас. Не поеду! Хоть убейте! Теща голосит. Она меня из дому выгонит без вас».
Буммель переговорила с немцем. Спрашивает: «Какой гонорар будет?» «Какой гонорар?»
«Что ж вы думаете — я бесплатно поеду?»
«А-а, вы про плату! Заплачу, Анна Оттовна. Хорошо заплачу. Хотите — рублями, хотите — марками».
«Два пуда муки, три кило сала, две живые курицы, два литра самогонки, первача».
«Крепко-таки заломила баба», — смеялся потом Шуганович.
«Все будет. Больше будет». Она посмотрела на часы. «Подождем, пока рассветет».
А до света еще часа два. Декабрь. Взмолился Вася:
«Анна Оттовна! Дорога каждая минута. Да и кони стынут. Дядька родной замерзнет в санях».
Соблазнил, видно, старуху высокий гонорар. Согласилась. Быстро оделась. Принесла ей девушка акушерский саквояж. Вася говорит:
«Анна Оттовна, документик какой-нибудь захватите».
«Зачем?»
«Назад вас дядька, может, без меня повезет. Чтоб наши не цеплялись на контрольных постах».
Послушалась, взяла. Сели. Поехали. Поскольку решили возвращаться по своему следу — через кирпичный завод, Шугановичу пришлось прежде времени, на сонной улице города, раскрыть карты.
«Анна Оттовна, пусть вас не удивляет дорога, по которой мы поедем. Нам не хочется встречаться с вашими полицаями. Характеры у нас разные».
Дернулась старушка, словно хотела из саней вывалиться.
«Спокойно. Гарантируем полную безопасность, возвращение домой, условленный гонорар. Даже курочек раздобудем».
«А если я закричу?»
«Не советую. Есть кляп», — отозвался Кравченко.