Страница 45 из 88
На «проспекте» Виталия стала серьезной и озабоченной. Подошли к новому двухэтажному зданию из белого кирпича. Рядом с почернелыми хатами (тут, на улице, почти все — старые) он выглядел дворцом. Виталия показала на него:
— Контора совхоза. Красиво, верно? — Она спросила, казалось, с гордостью, но тут же повернулась в другую сторону и сказала грустно: — А там наша школа. Правда, зато у нас два здания. Другое вон на той улице, церковь. Кончим урок здесь и бежим туда. Под дождем, в метель. Отличная зарядка.
— Есть школы, где положение хуже, — сказал Олег Гаврилович.
— Великий оптимист! Как ты умеешь утешать своих подчиненных! Но объясни мне: почему контору для бухгалтеров надо строить в первую очередь?
Олег Гаврилович пожаловался Антонюку:
— Никак не может понять, что это разные ведомства, разные источники финансирования.
— Не могу! Этого я не могу понять! И не хочу! — почти крикнула Виталия со злостью. — Я знаю одно: все источники — из одного источника.
Директор пожал плечами.
— Наконец, основа всего — материальная база.
— А вот это я понимаю, дорогой Олег Гаврилович. Сдала политэкономию на пятерку, — сказала она кротко, с улыбкой, но за улыбкой этой скрывался сарказм, который позабавил Ивана Васильевича и успокоил.
— «Да нет, кажется, не так легко сделать ее покорной слугой. Бунт — ее стихия. Она еще покажет тебе зубки, господин директор».
Потом повела к клубу и… к лому директора совхоза. Как школа с конторой, так и эти строения стояли друг против друга, через улицу. Девушка ничего больше не стала объяснять, сказала только, что бывший директор, верно, думал о планировке села, а потому не полез на огороды, а поставил скромный финский домик в ряд с хатами. Домик сам по себе действительно скромный, но оброс пристройками — шлакоблочной кухней, чуть не больше самого дома, застекленной верандой; на дворе — кирпичный погреб и хлев, где свободно может разместиться полдесятка коров и столько же свиней.
Виталия, верно, хотела удивить Ивана Васильевича. Да ничто его удивить не могло: все он видел, все знал; в частности, отлично знал те операции, с помощью которых вот так строятся, — все по смете и всего в три раза больше. Местная инициатива. За нее не карают, а даже хвалят. Вот только беда, что проявляется она чаще всего, когда строятся дома директоров совхозов, председателей колхозов, лесничих, районных работников. Нет, в райцентрах, пожалуй, реже, потому что меньше простора инициативе, меньше своих собственных, неучтенных, сэкономленных материалов, а людей на строительстве занято больше, чем где-нибудь в совхозе, и каждый что-нибудь пристраивает или надстраивает в собственном доме. Иван Васильевич в юмористических тонах нарисовал эту картину. Рассмешил Олега Гавриловича. А Виталия вздохнула:
— А на ремонт школы кубометр досок трудно выпросить.
— Да, бывает и так. Все зависит от того, какой след оставила школа в голове иного руководителя. К сожалению, не одинаковый след она оставляет, не одной глубины борозды в мозгах.
Они шли, по пути разглядывая старые и новые по-стройки. Ивана Васильевича больше интересовали старые, их своеобычная архитектура, полесская, неповторимая. Он был одним из тех немногих, кто горячо поддерживал идею создания музея крестьянского быта, такого музея, который стал бы исследовательским центром, чтобы и архитекторы, проектирующие новые села, могли поучиться и использовать элементы национальной архитектуры, а не копировали бы чужое, далекое и ненужное.
Директор совхоза встретил их, когда они возвращались назад. Разумеется, сделал вид, что встретил случайно, идя с работы. Антонюк, оказывается, знал этого человека (на фамилию, когда ее назвали, хотя она и колоритна, не обратил внимания — мало ли Сиволобов!). А тут издалека узнал его и даже имя-отчество припомнил: Гордей Лукич.
Сиволоб когда-то работал заместителем начальника областного управления. Правда, занимались они разными отраслями, и Антонюк непосредственно не руководил им, не сталкивался по работе. Но встречались часто — на коллегиях, совещаниях. При первом знакомстве Гордей Лукич производил солидное впечатление. Высокий, сутулый, с лысиной, но всегда чисто выбритый, в белоснежной сорочке и аккуратно повязанном галстуке, хотя и мятом костюме — верная примета, что человек много времени проводит в машине. По внешности скорей профессор, чем сельскохозяйственный руководитель. И держаться умел — солидный, спокойный, немногословный. Благодаря этим качествам до поры до времени поднимался по служебной лестнице. Пока не поняли, что для того, чтоб руководить такой сложной отраслью хозяйства в областном масштабе, надо иметь еще кое-что. Однако продолжали держать — по инерции. Куда денешь номенклатурного товарища? Года три назад вынуждены были все-таки спустить на районное управление. Не удержался, выходит, и в районе. Вот где вынырнул Гордей Лукич! Но теперь директор — фигура! Обрадовался, довольно засмеялся, широко раскинул длинные руки, словно собрался подлететь навстречу, как гусак. Забасил:
— О-о, кого я вижу! Иван Васильевич! Каким ветром занесло вас в наши болота? В командировке? — долго тряс руку.
— Нет… В гостях.
— У кого? У него? — протянул руку Олегу Гавриловичу.
— Нет. У нее, — кивнул Антонюк на Виталию, которая со стороны со скептической улыбкой наблюдала за их встречей, за притворной радостью хозяина.
— У нее? — удивился, но тут же, спохватившись, повернулся, чтоб поздороваться, сказал галантно: — Имею честь, дорогая Виталия… Виталия…
— Ивановна. — подсказал Антонюк.
— Помню, помню… Как же! Но иногда такие простые имена боишься перепутать. Годы, знаете… Склероз. Родичи?
— Родичи, — поспешно ответила Виталия, должно быть, не желая, чтоб Иван Васильевич стал объяснять, что они вместе с ее матерью партизанили.
— Так прошу быть и моим гостем, Иван Васильевич! Дом вон рядом. Спасибо, построил предшественник. Ничего домишко.
— Да нет, спасибо. Только из-за стола.
— Да разве зайти — так уж сразу за стол? Чашечку кофе. Моя жена варит отменный кофе. И посмотреть у меня есть что.
— Не будем обижать хозяина. — сказал Олег Гаврилович, ему хотелось зайти.
Иван Васильевич подумал, что Сиволоб изрядно изменился: меньше стало важности, деланной независимости, больше — угодливой суеты. «Не знает, верно, что я на пенсии». Поглядеть в доме и в самом деле было на что. Музей. Стены завешаны картинами. Полотна художников неизвестных, вероятно не первостепенных, однако же — оригиналы. Больше — пейзажи. На двух-трех картинах Иван Васильевич узнал знакомые места, которыми не раз любовался сам. Особенно много было видов Немана и Гродно.
Но еще до картин поразила хозяйка, встретившая их на просторной веранде. Маленькая, ладно скроенная женщина с хорошенькими ямочками на щеках, с малиновыми, как бы припухшими или капризно надутыми губками, что придавало ее лицу детски-милое выражение. Была она на добрых пятнадцать лет моложе своего лысого мужа. Просто, но со вкусом одетая — шерстяной серый костюм, зеленая нейлоновая куртка на молнии. Куртку эту она сразу же сняла, заведя гостей в теплый дом.
И еще одно удивило Ивана Васильевича — обстановка. Здесь, в полесской глуши, — стильная мебель, не бобруйской, не мозырской фабрики, а импортная, чешская или немецкая. Откуда взялись деньги, чтоб купить все это? Три последних года Сиволоб на районных должностях. Да и раньше не такой уж у него был высокий оклад. Антонюк получал в два раза больше, но если б и захотел, вряд ли мог бы накопить на такую мебель, (как призывают рекламы сберегательных касс: «Деньги накопил — мебель купил»), а тем более — на картины. Черт его знает, а может быть, человек, который не умел руководить совхозами, — художник, художник в душе и призвание его — собирать картины, создавать красивые интерьеры, любоваться ими. Или это его хобби? Есть же у него, Антонюка, свое хобби — охота.