Обручев

По длинному ущелью Узун-бом Аргут течет двенадцать верст. Пройдя этот гранитный коридор, переправились на правый берег Аргута. Начался дождь, и потоки воды обливали всадников, проезжавших под деревьями. Сергей беспокоился за отца, но Владимир Афанасьевич невозмутимо продолжал работать. Позднее он написал несколько строк об этом дожде: «В такую погоду геологу трудно работать, трава мокрая, утесы мокрые, косогоры скользкие, дождь мочит записную книжку, пока наскоро отмечаешь наблюдения, мочит образчики, и, наконец, после нескольких часов работы промокаешь сам до нитки, несмотря на непромокаемый плащ и высокие сапоги».

А выше на перевале повалил снег, и, только когда спустились ниже к реке Джело, удалось развести огонь, согреться и поесть горячего.

По долине Чаган-Узун, впадающей в Чую, дошли до Чуйской степи. Сергей поднимался до перевала через восточную часть Южно-Чуйских Альп, сам Обручев оставался в степи, покрытой щебнем и галькой. Трава здесь росла очень мелкая и только во впадинах становилась высокой и сочной. Порой встречались большие каменные глыбы, когда-то принесенные ледниками. Находил Обручев и тонкослойный ил с обломками створок моллюсков. Чуйская степь в межледниковую эпоху была, конечно, озером, и в него стекали талые воды ледников.

По степи дошли до Кош-Агача. Отсюда следовало идти на Северный Алтай, но Владимир Афанасьевич решил изменить маршрут. Ему не нравились проводники. Они совершенно не хотели считаться с интересами ученого, и с ними постоянно приходилось спорить относительно маршрутов.

— С туристами привыкли ездить! — сердился Обручев. — И, конечно, командовали ими: здесь ночуй, туда не сворачивай. Заедем на Северный Алтай, там ни проводников сменить, ни лошадей найти. А по Чуйскому тракту есть станции и села. По тракту и пойдем. Тут тоже придется пересечь несколько хребтов.

Тракт пролегал по долине Чуй. Эта старинная торговая дорога в Северо-Западную Монголию не была легкой, но таратайки проезжать по ней могли.

Возле Красной горки — горы, сложенной из красноватых пород, Обручев нашел интересные обнажения, дальше множество морен. Следы оледенения встречались всюду. А на высоком плато, прорезанном ущельями, Владимир Афанасьевич установил, что грабены на среднем течении Катуни и в Курайской степи связаны между собой разломом, по которому проложила себе путь река Шавла.

Тракт поднялся на Аршанту — выступ Курайского хребта, русские ямщики зовут этот выступ Аржаной горой. Потом дорога круто спустилась в долину и ушла далеко от реки. Проводники объяснили, что дальше Чуя бежит по глубокому ущелью, где дорогу проложить было нельзя.

Широкую долину, по которой текли реки Мюен и Чибит, Обручев определил как доледниковую долину Чуй. Ее крутые склоны были разделены боковыми долинками, и она изгибалась большой дугой. Наверно, огромный ледник во время последнего оледенения спустился вниз, завалил моренами долину Чуй, и река прорыла себе другой путь. Все ущелье Чуй, выше устья, Чибита — явно молодое, послеледниковое.

За станцией Чибит тракт снова возвратился в Чуйскую долину. Здесь склоны правого берега местами круто спускались к реке. Дорога шла по косогорам вдоль белых и сероватых известняков — древних коралловых рифов палеозойского моря, как определил Обручев.

Из узкого ущелья в крутых горах вырывается речка Иня. Здесь тракт снижается по откосу террасы, сложенной из гравия, тонкослоистого песка, гальки, а порой и крупных валунов. По этой террасе дошли до перевоза через Катунь, потом поднимались на перевал через гору, делящую долины Большого Еломана и Большого Улугема.

После новых переправ, перевалов и долин дошли до селения Онгудай, где можно было получить письма и газеты, в первый раз после отъезда из Томска.

Пока Сергей хлопотал о чае, Владимир Афанасьевич ушел на почту. Возвратился он не скоро, неся большую пачку газет, и казался таким бледным и усталым, что Сергей сбежал ему навстречу с крыльца заезжей избы.

— Что случилось, папа?

— Война, Сережа... Война с Германией.

Отец и сын долго не спали в эту ночь.

— Сегодня только тридцатое июля, — с досадой говорил Сергей. — Еще целый месяц можно было бы ездить...

— Да, — соглашался Владимир Афанасьевич. — Но все-таки нужно возвращаться в Москву. Конечно, мама и Митя не одни, с ними Владимир, но... его ведь могут взять в армию.

— Значит, Восточный Алтай не увидим?

— Не увидим... А из хребтов Западного мы перевалили через все, кроме Холзуна.

— Он как будто и описан очень мало.

— Совершенно верно. Вот и пойдем отсюда на Холзун, а через Омск домой. Это и быстрее будет, чем добираться до Бийска, а потом до Томска.

На этом и порешили.

Тракт привел путешественников по долине реки Урусул, в которую с севера спускаются узкие скалистые отроги, к селу Теньга. Тут с Чуйским трактом простились. Он побежал на север, а Обручевы по долинам Урусула и Иоло поднялись на невысокий перевал в Коргонских горах и спустились к селу Абай. Тут расстались с проводниками. Они уехали к себе в Котанду, а отец с сыном уложили в ящики все собранные коллекции, отправили их домой по почте и наняли новых проводников с лошадьми.

От радости, с которой Владимир Афанасьевич начал это алтайское путешествие, не осталось и следа. Мысли его беспрерывно возвращались к войне, к новым огромным испытаниям народа.

На третий день пути, когда он, покачиваясь в седле, задумался о том, что сейчас происходит на фронте и когда можно будет узнать об этом, его лошадь споткнулась на болотистом лугу, вероятно ступив на кочку. Обручев упал вместе с ней и так сильно ушиб палец на правой руке, что не смог управляться ни с молотком, ни с компасом. Писать тоже было невозможно. Пришлось передать все наблюдения и записи Сергею.

— А я уж буду только созерцателем, — пошутил Владимир Афанасьевич, но Сергей понял, как этот досадный случай огорчает отца.

Они долго поднимались на хребет Холзун по склону, покрытому лесом. Возле речки Хаир-Кум Обручев вспомнил, что здесь утонул пять лет назад геолог Петц, которого он знал.

Постепенно лес редел, лиственницы исчезли. Кедры еще долго держались, но великолепные стройные стволы их изогнулись и ветви вытянулись к юго-во- стоку. Можно было представить себе, какая свирепая пурга задувает тут зимою, уродуя деревья. Еще выше пошли засохшие изломанные стволы и между ними снежные пятна.

А после этих мрачных высот нужно было снова спускаться и идти через угрюмую «чернь» — пихтово-еловый лес и такое высокое разнотравье, что пушистые метелки травы покрывали пешего человека с головой. На ночлеге едва удалось вытоптать в зарослях место для палатки.

После многих подъемов и спусков добрались до перевала. Отсюда открывались необозримые цепи гор. Острые, очень далекие на востоке, заросшие чернью на юго-западе, высокие вершины Острая и Столбуха на юге...

Вниз шли по березово-пихтовому лесу, по долинам, где встречалось все больше пасек и заимок, потом начались пашни и покосы и, наконец, первая деревня, где отпустили алтайцев и наняли лошадей до пристани Вороньей. Там уже грузился пароход.

Владимир Афанасьевич не считал свое путешествие вполне удачным. Он не побывал в восточной части Алтая и очень жалел об этом. Но подтверждение своих мыслей о тектонике Алтая он получил полное. Конечно, алтайский рельеф создан сбросами и разломами, а вовсе не складками. Складчатой горной страной Алтай был после движений земной коры в конце палеозоя. Но потом эрозия и денудация, то есть процессы размывания и смыва разрушенного материала, сгладили, почти сравняли высокие хребты. А дальнейшие движения создали разломы, разбили горы на отдельные группы и глыбы, они надвигались друг на друга, происходили сбросы, стали возникать горсты, разделенные грабенами. Те гряды, что поднялись особенно высоко, оказались более изрезанными, ведь чем выше, тем более ощутима работа ветра, воды, жары и холода. Более низкие горы расчленены меньше, они гораздо шире, вершины их похожи не на конусы, а на купола. А еще ниже лежат высокие плато мягких очертаний, покрытые альпийской растительностью. Правы Зюсс и Обручев: Алтай молодая, а не древняя, сбросовая, а не складчатая горная страна.