Страница 39 из 58
Кроме этого праздника в Гумбуме справлялись еще шесть праздников в году — в первом, четвертом, шестом, девятом, десятом и двенадцатом лунных месяцах,— большею частью с религиозными плясками лам, замаскированных разным образом. Эти пляски особенно привлекали богомольцев; они назывались «цам».
Накануне нового года путешественники видели сожжение «соров». Из каждого храма принесли «сор» — особым образом испеченный хлеб на подносе под пирамидой разных украшений, среди которых непременно должно было быть изображение мертвой головы. Ламы несли соры с музыкой, под балдахином, со знаменами; все соры принесли на площадь, где был приготовлен соломенный костер. Ламы разрубали соры и бросали в костер. На площадь, согласно ритуалу, вывели также лошадь, на седле которой были уложены стрелы и другие принадлежности ламы-гурьтуна, одаренного экстатическими свойствами.
Новогодние праздники, которые в Китае вообще продолжаются две недели, в Гумбуме закончились цамом и праздником масла. В тринадцатый день первого месяца цам происходил во дворе самого большого храма; зрители сидели на лестницах зданий, окружающих двор со всех сторон, и на крышах. Гэгэн, молодой человек, восседал в парчевом одеянии в высоком кресле на галлерее и все время был неподвижен, подобно статуе. Ламы в масках выходили парами из храма, медленно, с пляской подходили к гэгэну, делали поклоны и двигались дальше, описывая круг.
Маски представляли головы быков и оленей с рогами; четыре мальчика изображали скелеты — их маски представляли мертвые головы, на груди были нарисованы ребра, а пальцы удлинены. Главная маска представляла быка с огромными рогами; это был бог Чойчиль. Две маски имели карикатурные человеческие лица; они забавляли зрителей и вместе с тем раздвигали толпу, очищая место; они вынесли ковер, кресло и вывели из храма маску, изображавшую дряхлого старика с огромной лысой головой; за полы его халата держались четверо маленьких бритоголовых ребят с пучками волос на висках. Старика усадили в кресло, дети разместились вокруг него; эта семья возбудила смех.
Маски были одеты богато. Они были обуты в белые шелковые сапоги и плясали медленно, но стройно, хотя иногда спотыкались на булыжной мостовой двора. Мальчики с оленьими головами встали перед гэгэном на колени и долго размахивали рогами, подражая движениям шаманов. После пляски разрубили на части какую-то фигуру, заранее положенную на ковре среди двора. Не плясавшие ламы сидели на ковриках по обе стороны гэгэна. На кровле над ними и на паперти храма помещались музыканты с трубами и медными тарелками. Перед почтенными лицами среди зрителей стояли столики с лакомствами.
Через два дня, 15-го числа, в Гумбуме был большой съезд на выставку художественных произведений из масла. Монахи в складчину скупали козье масло, красили его в разные цвета и лепили из него сложные барельефы «чоба». С утра возле монастыря открылась ярмарка; купцы раскинули палатки, разостлали цыновки с товарами. Когда стемнело, к путешественникам пришли ламы с фонарями и пригласили смотреть чоба; Сантан-джимба посоветовал взять с собой денег. Около главного храма толпа любовалась ярко освещенными щитами с барельефами из масла. На главном щите в виде треугольника в восемь метров высотой была вылеплена фигура далай-ламы, благодушно улыбающегося молодого человека с цветком в одной руке; другая рука благословляла; его сапог поддерживали маленькие амуры. На раме, окружавшей эту фигуру, были представлены сцены из жизни богов. Вокруг здания был расставлен целый ряд небольших щитов, выставленных разными группами монахов На щитах были изваяны барельефы. На некоторых из них посредством нехитрого механизма фигуры двигались, что доставляло присутствующим большое удовольствие. Зрители ходили, любовались и жертвовали деньги в пользу художников. В одной палатке играла музыка, в другой ламы угощали чаем, зазывая почетных гостей. Праздник продолжался до полуночи, а затем огни погасили, щиты сняли, масло соскоблили и сложили в кучу, в короткое время уничтожив длившуюся целый месяц работу художников. Но верующие буддисты покупали это масло, считая его целебным. Эта выставка лепного искусства устраивалась каждый год, причем картины менялись. Они создавались художниками на память или по китайским рисункам.
Во дворе экспедиции — во флигеле — остались жить трое лам, жизнь которых было интересно наблюдать.
Старший из них, с лицом желтым, как дубленая кожа, по целым часам читал нараспев молитвы гробовым голосом, нагоняя на слушающих тоску; остальное время он переписывал тибетские книги. Второй был молодой художник, который с рассветом уходил на работу в мастерскую и возвращался в сумерки. Третий был хромой портной, он же топил кельи и варил пищу для товарищей. Шил он на галлерее, так как в кельях было темно и холодно; но его часто отрывали от работы нищие, которые заходили во двор и протягивали чашку, затягивая унылую песню. Портной вставал, шел, ковыляя, в свою келью и приносил чашку дзамбы нищему. Это повторялось несколько раз в день, но он никому не отказывал, подавая из своего скудного заработка.
В многолюдном Гумбуме только немногие ламы, отличившиеся в изучении писания и на диспутах, получали известное количество зерна для питания, а на платье и другие расходы они должны были зарабатывать. Большинство же лам, если они не получали постоянной поддержки от своих родных, должны были так или иначе работать — украшать храм или заниматься каким-нибудь ремеслом, врачеваньем, наконец, услуживать богатым ламам. Пожертвования богомольцев шли на украшение храмов и содержание только избранных — гэгэна и лам высшего разряда.
Гумбум был выбран экспедицией для зимовки не только ради этнографического интереса. Григорий Николаевич во время зимовки значительно пополнял свои записи о монголах-широнголах, что дало ему возможность посвятить в отчете о путешествии большую главу образу жизни, нравам и обычаям этого народа, оторванного от остальных монгольских племен и жившего среди тангутов и китайцев. Помимо того, он рассчитывал встретить в Гумбуме среди паломников монголов, пришедших из Хангая, и расспросить их о дороге через Центральную Монголию, которую он хотел пересечь на обратном пути на родину ввиду полной неизученности этой страны. Он надеялся также недорого купить у них для этого пути верблюдов, на которых они прибывали в Гумбум. В последнем отношении он ошибся. Верблюды эти были недороги, но сильно истощены далекой дорогой, так как паломники брали с собой, конечно, не лучших, а плохих верблюдов, зная, что в Гумбуме их придется продать дешево. Ни один из купленных путешественниками верблюдов до Кяхты не дошел.
Весной 1886 г. караван был составлен из прежних служителей — широнголов, которые были отпущены на время зимовки, а весной вернулись, узнав, что Сантан-джимба едет с экспедицией до Кяхты. С ним они были согласны итти куда угодно. Взяты были еще три тангута. Все это были опытные люди и хорошие работники, но, к сожалению, они не знали обращения с верблюдами. Для этой работы Потанин взял лам, но они оказались малоопытными, испорченными монастырской жизнью; нанялись, конечно, ламы из числа тех тунеядцев, которые проводили время в шатании из монастыря в монастырь в поисках лучшего. Из них только один дошел до Кяхты.
10 апреля 1886 г. экспедиция вышла из Гумбума и, не заходя в Синин, направилась в г. Донкыр, последний китайский город перед страной Куку-нор, населенной кочевниками. В этом городе Потанин познакомился с отставным китайским генералом, который бывал в горах Нань-шаня. Он сообщил Григорию Николаевичу сведения о местности и дорогах; другой знакомый, местный ученый, дал Григорию Николаевичу китайскую книгу с описанием Сининского округа и картой Нань-шаня; последняя оказалась весьма несовершенной, и ее пришлось исправлять по своим наблюдениям. В Донкыре получили серебро, назначенное одним жертвователем на продление пребывания Березовского еще на год на окраине Тибета, и экспедиции пришлось расстаться с этим полезным сотрудником, который уехал обратно.