Последний пророк

Знайте также, братья, учение о пленных. Женщины и дети всегда становятся рабами мусульман, но не совершеннолетние мужчины, и ребенка не дозволено отнимать от матери. Те из мужчин-пленных, что поклоняются языческим богам, должны либо принять ислам, либо их следует убить. Мужчины из людей Писания, христиане или иудеи, могут быть по усмотрению Имама убиты, либо взяты в рабство, либо отпущены за выкуп, либо без выкупа, либо обменяны на пленных мусульман. Но нельзя убивать пленного, пока нет на то воли Имама. Если враг сдается в плен до того, как его войско понесло большие потери, такого следует убить согласно словам Пророка, мир Ему: «Ни одному пророку не годилось иметь пленных, пока он не произвел избиения на земле». Если враг сдается, когда его войско понесло большие потери, такого можно убить или оставить в живых на усмотрение мусульман. Также, по словам шейха Абдуллы Азама, «нельзя калечить пленных, нельзя отрезать им уши и выкалывать глаза, потому что Пророк запретил издевательство, нельзя отрубать им головы и отрубать им ноги». С пленными следует обращаться хорошо, ибо сказал Всевышний Аллах: «Они кормят едой, несмотря на любовь к ней, бедняка, сироту и пленника».

Знайте также, братья, учение о воинском трофее, которым является имущество, пленные и земли врага. Надо взять с трофея расходы, пошедшие на его хранение и транспортировку, выделить трофей-салаб тем, кто его заслужил, возвратить владельцам-мусульманам их имущество, если оно обнаружено в трофее. То, что осталось, велено разделить на пять частей и написать на пяти листах бумаги: на одном — «для общего дела», на четырех других — «для тех, кто добыл трофей». Следует положить эти бумаги в ящик, чтобы их никто не видел, и вытаскивать их по очереди, что называет шариат «выделением пятой части из трофея». Ее делим мы снова на пять частей: для нужд Джихада, для родственников Пророка, для сирот, для бедняков и для путников, а основной трофей делится между теми, кто его добыл, по справедливости. Знайте также, что салаб есть имущество, взятое с тела мертвого врага, но достается оно лишь тому муджахиду, кто убил врага, способного защищаться, на поле боя, рискуя своей жизнью, и тому есть хотя бы один свидетель. Знайте еще, что тем, кто будет особо храбр, Имам выделит нафл — вознаграждение. И еще знайте, что фай — совокупное имущество врага, такое, как городские строения или транспорт, на части не делится, но служит для блага всех мусульман и уничтожать его нельзя. Но упаси вас Аллах, братья, прикоснуться к трофею до его распределения, ибо это есть кража из «байт ал мал», подлежащая шариатскому суду, и трижды упаси вас Аллах взять чужое после распределения, что карается отрубанием руки.

Возлюбленные братья! Восстанем же скорее на битву, и пусть вдохновляют нас слова Пророка, мир Ему: «О Аллах, поистине мы призываем Тебя помочь нам уничтожить их, и прибегаем к Тебе от их зла. О Аллах, Ты источник силы моей и Ты мой защитник. О Аллах, благодаря Тебе я передвигаюсь, благодаря Тебе я нападаю и благодаря Тебе я сражаюсь. Довольно с нас Аллаха, Он прекрасный покровитель. О Аллах, ниспославший писания и скорый в расчете, нанеси поражение этим людям. О Аллах, разбей их и потряси их!»

Звучало впечатляюще. Я покивал головой.

— Учение о священном джихаде разработано очень подробно, — не без гордости сказал Томас. — Как вы могли заметить, оно довольно справедливо. Единственное, в чем существует заминка, — вопрос об участи стариков. Ибо сказал Абу-Дауд: «Пророк, мир Ему, когда посылал войско, говорил: "Отправляйтесь во имя Аллаха и не убивайте престарелых людей"». Но Хаджи считает, что убивать стариков кафиров и муртадов милосердно, ибо лучше им расстаться с жизнью сейчас и пасть от руки воинов Аллаха, чем стать живыми свидетелями еумуль-кыяма…

Я развернулся и молча зашагал прочь.

В четверг, около полудня, в самую жестокую жару, вышли к позициям врага. Позиции выглядели идеальными.

Плоская пыльная равнина отлично простреливается. На самом краю — цепочка холмов, перерытых окопами. Видны бетонные укрепления, брустверы. Театральный штрих — несколько пролетов римского акведука. Человек невоенный, далее я сразу понял, что на холмах — основные огневые точки. Пока будем пересекать равнину, нас положат как котят. Хотя бы вертолетов парочку, мелькнула мысль. Но в атаку не пошли, разбили лагерь.

Несколько дней прошло за рытьем окопов. Аллах свидетель, лучше воевать, чем рыть окопы! Я хорошо помню, что это за проклятая земля, — ведь мы копали могилу несчастному Гюнтеру… Спекшаяся, каменно-твердая. К счастью, выдали не лопаты, но кетмени — что-то вроде большой мотыги. Предусмотрительный, я раздобыл старую тишотку, порвал ее и обмотал тканью руки. Помогало слабо. Уже к вечеру ладони были покрыты кровавыми язвами. На работу выгнали всех. Даже Томаса — Туфика. Наверное, на сей счет тоже есть указание Корана. Несчастный теоретик в очках. Физических сил в нем оказалось еще меньше, чем во мне, московской штучке. Каждые несколько минут Томас хватался за спину, охал, стонал, кривился. Подолгу не мог разогнуться. Обливался потом. Трудиться нам довелось бок о бок, и я отыгрался, взял свое. Пусть и не так, как бывшие крестьяне (те махали кетменями привычно и легко), но я все же не останавливался, рубил чертову землю, вкалывал. Решил во что бы то ни стало доказать Томасу, что он дерьмо. Тот, глядя на меня, тоже мотыжил как мог, но терял свою всегдашнюю непоколебимую уверенность с каждой минутой. Похудел, наверное, килограммов на пять и таким потярой облился, что куда там сауна. Удивительно, но невдалеке от нас, метрах в двухстах, работал самолично Абу Абдалла. В камуфляже, с обычным, не позолоченным кетменем. В окружении простых муджахидов и своих «арабских афганцев». Позер, зло подумал я, какой позер! Сейчас потусуется часок и вернется в свой кондиционированный лимузин. Но нет. Копал со всеми до самого вечера, не волынил.

Обедал тоже вместе со всеми: вяленое мясо кусками, финики, лепешка, крепкий зеленый чай. Отдыхал не больше других. Суворов, блин, Кутузов хренов, уважительно ругался я. Укрепляет свой авторитет в массах. Имам Мехди с кетменем… Святой не святой, но поступает мудро. Правда, на второй день уже не вышел. И Томас тоже. Но этот — по другой причине. Пластом лежал в своей палатке, головы поднять не мог. Я ему приносил пожрать. Пусть все видят, что русский работает, а знаток Корана валяется полуживой. Пусть видят.

Вошел к нему в палатку. Закутавшись в верблюжью кошму, Томас лежал, отвернувшись к стене. Услыхал шаги, вскинулся:

— Кто здесь?

— Это я.

— Ах вы… Рад вас видеть.

Повернул ко мне лицо, сел с трудом, со стоном. Замученный, посерел, знобило его. Улыбнулся через силу:

— Еда? Спасибо… Вы должны меня ненавидеть, а вот — приносите поесть… Решили совершенствовать добродетели?

— Лично мне вас не за что ненавидеть.

— Вот как?..

Развернул сверток, который я ему дал, посмотрел, покачал головой, свернул, отложил в сторону. Что-то с ним было не так, с Томасом. Странно он выглядел, странным был тон голоса, интонации:

— Глядя на вас, хочется верить, что в мире остались еще порядочные люди.

Молчу.

— Что с вашими руками? — осторожно дотронулся до кровавых тряпок, которыми я обмотал ладони.

— Пустяки. Отвык от физического труда.

— Сядьте, — вдруг попросил он меня. — Побудьте со мной, пожалуйста, немного.

Я сел послушно. Молчу, и он тоже — ни звука. Старается не смотреть на меня, опускает глаза, косится в сторону.

Вязкая тишина в ожидании чего-то, каких-то слов, может, разговора — о чем? Наконец тихо, устало произносит:

— My God, как я вас понимаю… Если бы вы только знали, как я вас понимаю!

— О чем вы? — Я сбит с толку и недобро удивлен.

— Нет-нет, ничего… Спасибо, что зашли, — торопится, запинаясь, ответить он. — Очень любезно с вашей стороны… Благородный жест… Спасибо, идите, идите… И берегите руки — слышите, берегите руки!