Страница 56 из 106
— Что сейчас творится в стране? — спросил я, чтобы хоть как-нибудь сменить тему.
— Юсуф Курбан предал нас, — ответил, дымя сигаретой, Томас. — Мы помогли ему стать президентом, а он нас предал как последняя грязная собака.
Расскажите подробнее, — попросил я.
— Когда отряды шейха Халида захватили столицу и Юсуф был объявлен президентом страны, он заявил, что станет посредником между муджахидами и янки, окружившими посольство. Американцы хотели вывезти святого муллу Омара и судить его. Пока они там разбирались, что к чему, генерал Абделькадер Дустум взял город в кольцо. Наших сил было еще недостаточно. И янки были на его стороне. Шейх Халид положил в том бою всех своих людей и сам принял смерть как герой. Юсуф испугался, понял, что ему конец. И сдался американцам. Проник на территорию посольства и остался там. Он сделал все, чтобы муджахиды не взяли посольство штурмом, тянул время… Потом генерал Дустум вошел в столицу и объявил президентом самого себя. А Юсуфа янки всучили ему как премьер-министра. Все, все сговорились между собой…
— Что же случилось с муллой Омаром?
— Аллах даровал ему мученический венец. Сейчас он в Нью-Йорке, в тюремной камере. Его судят кафиры. И приговорят скорее всего к пожизненному заключению. Но мы отомстим. Абделькадер Дустум будет повешен, а предатель Юсуф Курбан — четвертован.
Это было произнесено с такой интонацией, что я поверил: так и случится. И еще возникло предчувствие: мне суждено все это увидеть. Своими глазами.
— Аллах уже обрушил свои кары на Юсуфа, — продолжал говорить Томас, выкручивая руль. — Его жену нашли позавчера в ее квартире мертвой. Кто-то с благословения Аллаха перерезал ей глотку. А дочь, говорят, исчезла. Скотленд-Ярд разыскивает ее вторую неделю. Так что и ему не избежать расплаты.
Интересно, мелькнула мысль, а что, если этот человек узнает, в каких отношениях с семейством Курбан состою я? Хотя я и не состою с ними в каких-либо отношениях…
До самого вечера ехали молча: похоже, первая фаза моей идеологической обработки подошла к концу. Вечереет здесь быстро, но в пустыне — совсем по-другому. Солнце соскользнуло к горизонту незаметно. Огромный кроваво-красный шар словно рана в живом теле. Косые лучи легли среди барханов, и они заискрились тусклым червонным золотом. Казалось, что пустыню накрыли огромным куском тонко вытканной парчи, так богато она смотрелась на закате. С другой, противоположной закату стороны неба набегали лиловые тени. Заползали, змеясъ, в ложбины, прятались в основании барханов. Топили, растворяли в себе золото. Казалось, мы опускаемся в глубокую темную воду. Что субстанция, из которой сделано небо, остывая, стекает в горячий песок. Стало ощутимо прохладно, свежо. Наконец солнце, коснувшись линии горизонта, взорвалось на полмира алым всплеском затухающих протуберанцев. Закат был колоссальным, как будто я присутствовал при рождении или смерти звезды, а еще точнее — при сотворении мира. Грандиозное зрелище: великанское светило погружается, раскаленное, в топкую лиловую пучину. В царство тьмы. Тает с неслышным шипением, и из его лопнувших артерий хлещут в небо пылающие сгустки. Оплывает, растворяется багряница, и из-за барханов в полный рост величественно встает ночь. Все это вершится у тебя на глазах. Мир, Вселенная оживает, приходит в движение. Становишься свидетелем великих событий, благоговеешь перед мощью космических сил. Перед их очевидным, явленным присутствием. Просто не можешь отрицать Бога, стоя в этой пустыне, наблюдая этот закат. Бог скрывается где-то рядом. На расстоянии протянутой руки велит окончиться дню и наступить ночи. Прячется за сценой, как режиссер. Тебя от него отделяет всего лишь линия горизонта. И ни во что не нужно верить. Достаточно просто смотреть.
Очень скоро сделалось совершенно темно. Луна еще не взошла, а звезды, лучившиеся мощно на крутом небосклоне, не освещали дороги. Томас, включив фары, гнал машину среди барханов, повинуясь, видимо, своей интуиции. Да и дороги почти все время не было. Лишь под конец мы выкарабкались на нечто твердое, утрамбованное. Погнали быстрее, увереннее, легче. Спустя четверть часа я увидел огни палаточного городка. Томас притормозил. Из-за бархана бесшумно вынырнули несколько человек с автоматами. Он выпрыгнул из машины к ним, бросил несколько слов, и нас пропустили. Подъехав поближе, я увидел и саму базу: дюжина простых армейских палаток, и одна покрупнее, шатром — в центре. Миновали еще два поста: люди-тени в черном с ног до головы, беззвучные, подкрадываются как кошки. Может, они и не в черное были одеты, в темноте не разглядеть. Наконец добрались и до лагеря. Там еще не спали: люди копошились около палаток, жгли невысокие костерки, приглушенно болтали. Звучала вдалеке музыка. Появился, видимо, командир: что-то коротко объяснил Томасу, велел идти за ним. Жилище для нас было приготовлено заранее. Заползли под брезент, зажгли фонарик. Наскоро попив воды, я забрался в спальный мешок и отключился. Слишком устал за день.
Разбудил меня, очень рано, крик муэдзина. Протяжный, зычный, на высокой, надтреснутой ноте. Томас растолкал меня. Сам он уже был на ногах — подтянутый, выбритый, свежий. Улыбался. Что-то в нем оставалось непередаваемо американское, западное. Очочки блестели, пах зубной пастой. Сейчас проглотит кофе с сандвичем — и на службу, в университет.
Сонный, я выбрался из палатки наружу. Вслед за Томасом потопал к центральной палатке, к белому шатру. Рядом с ним, на утоптанной площадке, нестройными шеренгами стояли голые до пояса воины Аллаха. Профессиональных военных я среди них определил немного. В основном — бородатые неуклюжие мужики. Заросшие густым волосом от пупка до плеч. Тоже сонные, стоят, переминаются с ноги на ногу. Держат ладони перед лицом, бормочут слова молитвы. Крестьяне, от сохи, с поля. Многие из них неграмотные, наверное. Дремучие, с нерасчесанными бородами, рожи худые, морщинистые, дубленные солнцем. Еще — молодежь. Лет, видимо, от шестнадцати, а то, может, и четырнадцатилетние среди них есть. Тоненькие, щуплые новобранцы. Ребра видны. Что-то такое кудлатится на верхней губе, на подбородке. Застиранные камуфляжные штаны болтаются на бедрах. Не то молятся, не то дремлют еще, видят во сне маму. Странная у них, однако, армия, подумал я. Как у большевиков в семнадцатом году.
Мулла — рослый, плечистый и чернобородый атлет — отдал резкую команду. Все дружно повалились на колени. Опять ряды задранных к небу задниц. Команда — поднялись. Снова команда — на колени. Вместо зарядки. Мулла единственный, кто производил впечатление. Опытный, бывалый вояка, прошел, должно быть, Афганистан как минимум. Разбудив всех, начал говорить. После серии коротких, рубленых фраз всякий раз следовало: «Аллаху акбар!» — «Аллаху акбар!» — нестройным хором отвечали будущие защитники веры. Призыв раздавался чаще и чаще, разделенный парой-тройкой простых предложений. Толпа возбуждалась, ревела в унисон все громче. Словно понемногу разъярялось стадо буйволов. Тела подтянулись, взбодрились, наполнились энергией, горячей дурной кровью. «Аллаху акбар! Аллаху акбар!!» Взлетают к небу крепко сжатые кулаки, ударяют в землю истоптанные сапоги и боты: «Аллаху акбар!!!» Не только кричат, но и притопывают дружно. Пустыня в радиусе нескольких десятков метров ощутимо дрожит. Томас улыбается, косит на меня глазом: каково? Когда все достаточно завелись, проповедь началась по новой. Теперь каждое слово вызывало бурный отклик: каменели мышцы, из пастей вырывался угрожающий рык. Вот они уже готовы, подумал я, эти зомби, теперь они готовы на все…
Закончив речь, мулла дал новую команду. Все развернулись и затрусили рысцой. Пробежка.
— Здесь не только учат воинскому искусству, — удовлетворенно сказал Томас, тронув меня за локоть. — Муджахиды учатся жить в строгом соответствии с основами веры. Пять раз в день — молитва, утром и вечером — проповедь. И обязательно изучение Корана. Плюс боевая подготовка, конечно. Пойдемте завтракать. Всего я вам, конечно, не покажу, но основное вы обязательно должны увидеть.