Страница 2 из 78
Жан-Люка Пелисье простили, приняв во внимание смягчающие обстоятельства: радость столь ценной находки, затем – день рождения самого Жан-Люка, дата которого пришлась точно на день открытия, ну и, наконец, приняли во внимание кровь «мумии» (по матери он был русским, а что взять с этих «crazy Russian»?..) Пелисье-то простили, а у страдальца Фабьена еще долго болело прокушенное ухо и ныли ребра, в которые «мумия Ни-Несу-Усерета» колотила своим могучим древнеегипетским локтем.
А теперь – каково издевательство! – Фабьен должен рыть холм, пять раз перекопанный два года назад, а «мумия», удачно выкарабкавшаяся в начальники экспедиции, сидела в джипе и ничего не делала, как и положено истинно мумифицированному организму.
Впрочем, в глубине души и толстый Фабьен, и мушкетер Луи-Арман д'Орбиньи, и сын лионского еврея-ювелира Робер сознавали, что попали в синекуру. На курорт. Получают деньги за работу, уже выполненную два года назад, а если бы не ушлый полурусский, то не миновать бы им настоящих раскопок, полных труда и даже лишений. К слову, в последнее время Фабьен чаще держал в руках коктейль со льдом, чем заступ: еженедельные выезды в Каир и города поближе позволяли такое.
При этом Пелисье умудрялся выбивать еще и премии. Жан-Люк на полную катушку использовал свои смекалистые русские гены.
Первым не выдержал Робер – самый ленивый во всей партии. Остальные, впрочем, тоже от него не отставали. Но если Луи-Армана поддерживало его французское остроумие, а Фабьен был добродушен, как все пузатые толстяки, то Робер ничем не мог завуалировать свое явное желание отвертеться от работы и потому демонстрировал это, вопя в полный голос.
– Хватит, – сказал он, – довольно. Я не понимаю, к чему все это. Мой папа, лионский ювелир, говорил…
– Ну будет, будет, – лениво оборвал его Фабьен и, прикрывая глаза рукой, посмотрел на заходящее солнце. Лоснящиеся отблесками потоки красноватого света, словно струи священного Нила, накатывались с горизонта. – Нам всем надоело.
– Если бы была настоящая работа… – ныл Робер. – У меня Сорбонна, у меня классическое образование, я бакалавр археологии. Я должен вести научную работу, серьезные и перспективные разыскания. А пересыпать мертвые груды песка, ничего не содержащие, потому что уже исследованы, – это не мое. У меня Сорбонна, у меня…
– Ясно, – снова вмешался Фабьен, широко улыбаясь. – У тебя Сорбонна, у тебя папа лионский ювелир. Это мы уже уяснили давным-давно. Ну, хорошо, – он глянул в сторону и натолкнулся взглядом на выходящего из джипа сонного Жан-Люка, широко зевавшего запрокидывая голову и разводя в стороны руки, словно проделывал гимнастику, – я тоже думаю, что пора сворачивать работу. Если это… кхе-кхе!.. можно именовать работой!
– Ага, – кивнул и Луи-Арман.
– Вот только копну еще раз пять – для очистки совести! – заключил Фабьен, энергично беря в руки лопату.
И он принялся чистить свою совесть.
Робер и Луи-Арман, как выяснилось, мало интересовались этим процессом. Они отвернулись и стали поглядывать в сторону походной кухни, над которой принялся священнодействовать поднаторевший в кулинарии Жан-Люк Пелисье. Он одинаково хорошо разбирался и во французской, и в китайской, и в русской, и в грузинской, и в итальянской кухне. Его кулинарные таланты портил лишь один штрих: рослый, осанистый, с прекрасным аппетитом, Жан-Люк мог в один момент уплести все приготовленные блюда вне зависимости от их количества, консистенции и даже качества. Поэтому за начальником археологической партии следовало присматривать, чем и занялись Робер и Луи-Арман.
Фабьен меж тем энергичными взмахами лопаты очищал свою совесть. На четвертом копке лопата зависла, а в голове синхронно проклюнулась мысль: не перетрудился ли он? Впрочем, толстяк встряхнул головой и последний раз с силой вонзил лопату в пустой, ничего под собой не содержащий жаркий песок египетской пустыни.
Натолкнувшись на что-то твердое, лопата заскрежетала. Фабьен отдернул руки, словно обжегшись. Робер и Луи-Арман одновременно обернулись.
– Камень, – разочарованно сообщил Фабьен, – скол горной породы. Тут полно таких разбросано. За пять тысяч лет-то.
Но все же, не удовлетворившись собственным объяснением, накинулся на лопату и стал быстрыми, энергичными движениями откидывать песок. Лопата лязгнула несколько раз. Фабьен опустился на колени и стал работать уже в таком положении. Потом он наклонился вперед и опустил голову в образовавшуюся ямку.
– Там ничего не может быть, – печально констатировал за его спиной человек-аист, – потому что тут все перерыто десять раз и на три метра в глубину. После находки-то той мастабы… А как же иначе? Если бы я руководил той экспедицией, я поступил бы еще основательнее…
Луи-Арман скривился. Впрочем, его лишили удовольствия выслушать бред Робера о том, что бы тот сделал, будь он начальником экспедиции двухлетней давности. Лишил не кто иной, как Фабьен. Он поднял побагровевшее, с прилившей к щекам кровью лицо, помассировал пальцами напружиненную шею и только после этого, выдержав паузу, изрек:
– Плита.
– Позвольте, какая плита? – пробормотал Робер, встав на одну ногу и теперь уж совершенно уподобившись своему пернатому прототипу. – Какая плита? Сюда плиты завозили? Нет, в трех километрах отсюда строили бордель для туристов, это правда, туда плиты возили, но чтобы уронить сюда одну и закопать…
– Плита, – повторил Фабьен, – то есть я хотел сказать – камень, тесаный камень! Уж что-что, а камень древнеегипетских зодчих я отличу от нашего железобетона.
– Откуда? – подступил и Луи-Арман. – Камень? Ты что, Фаби, хочешь сказать, что это камень древней гробницы? Но ведь тут еще недавно ничего-ничегошеньки не было, и мы же все проверяли, тщательно проверяли! Или гробницы – они, извини меня, словно грибы растут каждые два года? Только гробница не грибница, сам понимаешь.
Фабьен, пыхтя, уже стоял в яме, и оттуда густыми, разлетающимися по ветру веерами выбрасывался песок. Луи-Арман не выдержал и, прыгнув к коллеге, стал помогать. Робер постоял, трусливо ежась, а потом крикнул:
– Жан-Люк! Жан-Люк! Идите сюда! Тут они что-то нашли.
– В прошлый раз, – весомо изрек Пелисье, – они тоже что-то нашли, правда, это оказался старый верблюд, которого они хотели приспособить непонятно для каких нужд, а вместо этого он сожрал весь провиант, сжевал край палатки, нагадил в инструменты и был таков.
– Да нет. Верблюд тут ни при чем. Он что-то отрыл, Фабьен что-то открыл!
– Гробница! – прохрипел Луи-Арман, выпрыгивая из ямы. – Гробница, мы уже дорылись до входа!
Руководитель археологической партии неторопливо приближался, взвешивая на руках два окорока, которые он собирался приготовлять с соусом и пряностями. Хорошо поставленным зычным голосом он проговорил:
– Господа, кажется, не моя, а ваша мать была русской! Так выходит, что у вас все не к месту. Когда нужно поработать, вы валитесь в тень, как опившиеся на водопое буйволы. Когда даже солнце склоняется… склоняется к тому, что пора ужинать, вы входите в раж и начинаете вгрызаться в многострадальную матушку-Землю. Полноте! Канал все равно уже выкопан.
– Канал не канал, а гробница нами выкопана! – торжественно объявил Фабьен. – То есть будет выкопана.
Пелисье прыгнул в уже существенно расширенную яму. Его инстинкт археолога победил даже гастрономические аппетиты, особо остро пробуждавшиеся к вечеру. Он швырнул окорока на руки оторопевшему Роберу и, подхватив свободную лопату, принялся рыть. Потом вдруг упал на колени и стал сдувать песок с проступивших иероглифов.
– Та-ак! – протянул он. – Здесь похоронен знатный вельможа. Мы дорылись до его стелы. Откуда он тут взялся, ведь не было его? Впрочем, это не так уж и важно. Пропустили в прошлый раз! Ясно! Та-ак! Значит, вот что. Работы тут вагон и маленькая тележка, как говорят в России. Сами понимаете: чтобы добраться до колодца, придется вволю попотеть. А колодец наверняка заложен камнями, так что не исключено, что мы сами и не справимся. Точнее, наверняка не справимся, придется вызывать механизированную партию. Нечего сегодня пороть горячку, надрываться. И потому, как говорил мой почти что соплеменник фельдмаршал Кутузов, повздоривший с другим моим почти что соплеменником Наполеоном: «Властью, данной мне царем и отечеством, повелеваю отступление».