Страница 3 из 67
Милая супруга пришпилила его к стене пронизывающим взглядом и прошипела:
– Вот именно! Вот – именно!!! Молодые! А тебе, старому козлу, лишь бы лишний раз слюни распустить на молодых вертихвосток! А этого твоего Афанасьева я знаю! Ты его еще и в заместители взял! А он из приличной журналистской организации что сделал? Что?! Бор-дель!! – безапелляционно отчеканила Лариса Лаврентьевна.
Серафим Иванович махнул рукой и попытался углубиться в какую-то пухлую папку с вырезками. Но не тут-то было! Разве можно предпочесть какую-то пыльную папку с дурацкими бумажками обществу приличной женщины, к тому же собственной жены?.. Нельзя?! То-то! Вот и Лариса Лаврентьевна так полагала. Она встала в третью позу Цицерона на судебном процессе бунтовщика и изменника Каталины и, потрясая вознесенным указательным пальцем, принялась выговаривать мужу:
– И что я должна сказать Наточке? Что она, друг нашей семьи, может не дождаться нас на собственном юбилее, потому что у моего непутевого мужа, видите ли, какая-то идиотская встреча?
Милая женщина продолжала в том же духе около пяти минут. Ну, может, чуть больше. По чести сказать, она могла разоряться и пять часов подряд, потому что чесание языком было самым регулярным физическим усилием в ее жизни. Больше она ничего и не делала. Серафим Иванович, конечно, мог возразить, что ему совершенно нечего делать на юбилее (53 года!) Наточки, сварливой старой девы, озлобленной на весь мир, в особенности на его мужскую половину. Это про таких, как юбилярша Наточка, придумывают анекдоты типа: «Сидят две старые девы и, поджав губы, наблюдают за тем, как петух гонится за курицей. Курица выбегает на проезжую часть, попадает под машину. Одна из старых дев со скорбным пафосом воздевает руки и говорит: „Она предпочла смерть!“ Это такие, как Наточка, любят в присутствии затурканного мужчины говорить подруге, которая и есть жена этого самого мужчины-недоразумения: „Какие же все-таки они козлы, хамы и мерзавцы! Каждая женщина – мученица, потому что эти сволочи мужики…“
Неудивительно, что Серафим Иванович не особенно рвался на день рождения к такой милой особе.
Обличительный монолог Ларисы Лаврентьевны был прерван неожиданным появлением молодого человека, довольно часто упоминаемого в речи мадам Сорокиной. Вошедший был высокий худощавый парень с веселыми серыми глазами, большим ироничным ртом и какой-то особой зажигательной расхлябанностью во всех движениях и жестах. В одной руке он держал бутылку пива. Полуторалит-ровую. В другой виднелась пачка бумаг. Деловых?.. Возможно, когда-то они и были таковыми, но в данный момент в эти бумаги была завернута увесистая рыбина, приготовленная методом холодного копчения. Таким образом, цель визита молодого человека представлялась весьма прозрачной.
Это и был Женя Афанасьев, тунеядец, лежебока, неудачник и алкоголик, если пользоваться выдержкой из характеристики, данной ему Л. Л. Сорокиной. Заместитель руководителя агентства.
– Иваныч, а что, если нам немного?.. – начал было он, но тут же наткнулся взглядом на Ларису Лаврентьевну.
Та раздула ноздри, подобно тому как очковая змея раздувает капюшон перед нападением. Афанасьев тотчас же завел бутылку с пивом за спину и проговорил:
– Я тут проконсультироваться зашел. Насчет статьи.
– Очевидно, статья – про алкоголь?! – не утруждая себя предисловиями, в упор спросила Лариса Лаврентьевна.
– Ну почему же про алкоголь. Про свиней. Жрут, понимаешь, что ни попадя…
– Да, свиньи – они такие, – подтвердила Лариса Лаврентьевна, недвусмысленно глядя на Афанасьева, а потом переводя взгляд на своего мрачного мужа. – Особенно хряки и боровы. Кабаны разные.
– Да, кабаны, – едва удерживаясь от смеха, отозвался Афанасьев, ловко задвигая пиво за секретер. – Кстати, в Новой Зеландии кабанам под угрозой судебного преследования запрещено раскапывать по ночам поля для гольфа. Боя-а-атся! А вот во Франции свиней нельзя называть Наполеоном. Закреплено в законодательстве! Полезный закон. Вот почему у нас, в России, каждый второй поросенок – Борька, хотя Ельцин сменился с президентов не так уж и давно, всего пять лет как?.. Это возмутительно, правда, Лариса Лаврентьевна?
– Ну, я пошла, – поджав губы, произнесла та и, не удостоив обоих мужчин более ни единым словом, выплыла из кабинета Сорокина.
Серафим Иванович облегченно вздохнул и произнес:
– Вот ведь недаром она тебя идиотом величает! Ты в ее присутствии такую чушь несешь, что в самом деле покажется – чего я тебя держу, ведь болван болваном? Ну Женька, ну молодец! А я думал, что смерть моя пришла – загрызет!
– Да брось, Иваныч, – произнес Афанасьев успокоительно. – Плюнь, да! Дура есть дура. Ей всерьез ничего не докажешь, а вот такая туфта про свиней, которую я тут гнал, – это куда как действенней, это в самый раз. А что наша Лаврентьевна на этот раз к тебе на работу приперлась?
– А черт ее знает! Идти на день рождения к какой-то мегере надо. А у меня ее подруги-мужененавистницы вот где! Даже пиво допить не дала! – Серафим Иванович вытянул из-под стола ополовиненную бутылку светлого пива, отхлебнул глоток и вдруг со словами: – «Черт бы побрал эту в-в-в… ж-жабу!» – выкинул тару в окно. С этого хулиганского деяния Серафима Ивановича и началось наше повествование.
Разбив бутылку, Серафим Иванович поднялся во весь свой внушительный рост и два раза прошелся взад-вперед по своему просторному кабинету, в котором из мебели наличествовал только упомянутый стол, а также узкий диванчик для посетителей и высокий, до потолка, плоский дубовый шкаф.
– Все настроение испортила! – проворчал он. – Кстати, Женя, очень хорошо, что ты сейчас пожаловал. Я уж хотел за тобой идти. Нет, не из-за Ларисы. Ты мне по делу нужен был.
– Да давай сначала ударим по пивку, Иваныч, а потом поговорим о делах. Свое-то ты пиво разбил, так что у меня преимущество: я угощаю, – хитро подмигнул Афанасьев. – Да ладно тебе расстраиваться, Иваныч, я же всегда говорил, что она круглая дура! Нет, я тебя понимаю, особенно после того последнего случая, когда она наткнулась на тебя и эту мымру Свищеву, практикантку из универа!
Случай, о котором вспомнил Афанасьев, в самом деле был образцово-показательным для трогательных отношений четы Сорокиных. Несколько дней назад, придя на работу к мужу для решения какой-то чрезвычайно важной проблемы (кажется, речь шла о покупке нового ершика для унитаза), Лариса Лаврентьевна застала мужа в момент, когда он весьма задушевно беседовал с юной нимфой. Нимфа была студенткой филологического факультета университета, проходившей в агентстве журналистскую практику, так что беседа с ней вменялась Сорокину в прямую обязанность. К тому же нимфа была весьма толста и прыщевата, так что едва ли могла заинтересовать даже такого непритязательного мужчину, как Серафим Иванович.
Но попробуйте доказать это жене, которая застает благоверного в запертом кабинете с молодой особой и чутким пуританским носом улавливает буквально пронизывающие воздух флюиды порока и адюльтера. Неизвестно, какая жидкость из числа содержащихся в организме ударила мадам Сорокиной в голову, но только Лариса Лаврентьевна взвыла и швырнула в мужа стоящим у порога железным ведром, в котором было немного воды и плавала тряпка. А потом– схватила швабру и, как баба-яга на помеле, бросилась на проклятого кобелину. Несчастный Сорокин вылетел из своего кабинета, промчался по коридору, преследуемый по пятам ретивой супругой, а потом ворвался в кабинетик своего заместителя и нырнул в шкаф. Сидевший за столом Женя Афанасьев только было открыл рот, как дверь распахнулась, и на пороге появилась разгневанная богиня мщения – Лариса Лаврентьевна.
Афанасьев изобразил на лице такую сладкую улыбку, как будто только что проглотил килограмм пастилы:
– О, Лариса Лаврентьевна, очень кстати! Вот что вы думаете о таком законе: в Ливерпуле считается противозаконным, если женщины появляется в публичных местах обнаженной до пояса, не будучи служащей тропического рыбного магазина?.. А?