Клинок судьбы

В тенях — мудрость, пели у него за спиной барабаны. Мудрость и волшебство. Войди во тьму и обрети мудрость. Ибо древняя магия избегает солнечных лучей. Стань МУДР, МУДР, МУДР! Мы помним, мы помним, рокотали барабаны, мы помним затерянные века, когда человек еще не сделался разумен… и глуп. Мы помним богов-зверей, богов-змей, богов-обезьян, помним и Безымянных, черных богов, тех, что пили кровь, тех, чьи голоса гремели в угрюмых холмах, тех, что пировали и тешили свою плоть. Им принадлежали тайны жизни и смерти. Мы помним, нашептывали барабаны. Мы помним, мы помним…

Все это слышал Кейн, несясь по джунглям вперед. Он отлично понимал все то, что рассказывала песнь барабанов воинам в пернатых уборах, жившим выше по реке. Другое дело, что с ним эти барабаны разговаривали на другом языке, глубинном, не нуждавшемся в словах.

Луна, проплывавшая высоко в полуночной синеве неба, освещала ему путь. И вот, выскочив на очередную поляну, он увидел стоявшего там Ле Лу. Обнаженный клинок в руке Волка казался длинным серебристым лучом. Он стоял, расправив плечи, и прежняя вызывающая улыбка играла у него на губах.

— Долгий путь, месье, — сказал он Кейну. — Подумать только, он начался в горах Франции, а кончается в африканских джунглях! Потому что мне надоела эта игра, месье, и ты умрешь. Только не думай, будто я бежал из деревни, чтобы спастись от тебя. Все дело в дьявольской магии старого сморчка Нлонги, которая тряхнула-таки мои нервы. В чем я охотно и признаюсь. Ну и еще то, что все племя, как я видел, готово было обратиться против меня…

Кейн осторожно приближался, гадая про себя, что за смутная, давно позабытая струнка рыцарства вдруг заговорила в душе насильника и убийцы и заставила его вот так, в открытую, принять вызов. Он наполовину готов был подозревать какую-то ловушку. Он обшарил глазами края поляны, но и его острое зрение не различило в джунглях никакой лишней тени, никакого движения.

— Защищайтесь, месье! — решительно прозвенел голос Ле Лу. — Хватит уже нам плясать друг за дружкой по всему миру! Нам никто больше не помешает: мы здесь одни!..

Двое мужчин сошлись вплотную. Ле Лу ринулся вперед, не договорив фразы. Он сделал стремительный выпад… Человек, не обладавший отменной реакцией, умер бы на месте. Кейн отбил вражеский клинок, и его собственная рапира сверкающей змейкой метнулась вперед, располосовав рубаху Волка, проворно отскочившего назад. Ле Лу ознаменовал свою неудавшуюся хитрость сумасшедшим смешком. И налетел снова — с умопомрачительной скоростью и с яростью тигра. Тонкий клинок в его руках превратился в прозрачный серебряный веер.

Две рапиры мелькали, скрещиваясь и разлетаясь. Лед и пламень сражались на этой поляне. Ле Лу дрался с энергией и хитростью безумца. Его защита была безупречна, сам же он стремился использовать любую возможность, которую предоставлял ему противник. Он метался, точно пламя, он отскакивал и нападал, финтил, колол, отбивал… и при этом хохотал как сумасшедший и беспрерывно сыпал проклятиями.

Искусство Кейна было холодно, расчетливо и экономно. Он не делал ни единого лишнего движения — ровно столько, сколько было необходимо. Казалось, он заботится о своей защите куда больше, нежели Ле Лу, но если уж он атаковал, то без раздумий, а если делал выпад, то его рапира летела вперед с быстротой разящей змеи.

Противники стоили друг друга во всех отношениях — и ростом, и силой, и длиной рук. Может, Ле Лу был быстрей — всего на чуть-чуть, на долю мгновения. Зато искусство Кейна было отточенней, совершенней. Взрывные движения Волка напоминали порывы жаркого воздуха из устья раскаленной печи. Руку Кейна направляла скорее холодная мысль, нежели инстинкт. Хотя и он по своей натуре был прирожденным убийцей. Такой бойцовской слаженности движений всего тела нельзя научить — с этим надо родиться.

Выпад, защита, обманный выпад, неожиданный вихрь ударов…

— Ха!.. — возглас торжествующей ярости вырвался у Волка: на щеке пуританина выступила кровь. Казалось, вид крови окончательно превратил Ле Лу в зверя, именем которого называли его люди. Кейну пришлось отступить перед этим кровожадным натиском. Впрочем, пуританин оставался, как и прежде, невозмутим.

Время шло, а в окружении сумрачных джунглей все с той же неослабной энергией лязгала сталь. Теперь противники стояли точно посередине поляны. Ле Лу — без единой отметины, Кейн — щедро попятнанный кровью из порезов на щеке, груди, плече и бедре. Волк свирепо и насмешливо улыбался ему под луной… но в душу бандита постепенно закрадывалось сомнение.

Его дыхание со свистом вырывалось из легких, рука начинала тяжелеть. Из какой же стали и льда был сделан его противник, ничуть не думавший уставать?.. Ле Лу отлично знал, что раны, причиненные им Кейну, были вовсе не глубоки. Тем не менее несильное, но постоянное кровотечение уже должно было как-то сказаться на быстроте и выносливости англичанина. Ничуть не бывало! Даже если Кейн и ощущал некоторый упадок сил, он ничем этого не показывал. Хмурое лицо, как и прежде, ничего не выражало. И дрался он точно с той же холодной, расчетливой яростью, что и вначале.

Ле Лу почувствовал, что слабеет. И собрал иссякающие силы, выплеснув их в одной-единственной атаке. Это была внезапная, неожиданная атака, столь быстрая, что глаз не мог за ней уследить. Безумный взрыв, устоять против которого было не в человеческих силах. И Соломон Кейн пошатнулся впервые с самого начала поединка: холодная сталь вспорола его тело. Он качнулся назад, и Ле Лу бросился следом, торжествуя, с обагренным клинком в руке и издевательской насмешкой на устах…

Рапира Кейна взвилась со всей силой отчаяния и встретила клинок Волка на полдороге. И удержала. А потом вышибла из руки, и торжествующий клич Волка оборвался.

Какое-то мгновение он еще стоял, раскинув руки, словно распятый, а потом его насмешливый хохот прозвучал в последний раз — когда рапира англичанина уже летела вперед, серебрясь в лунных лучах.

…Издалека доносилось бормотание барабанов. Кейн механически вытер клинок о собственную изорванную одежду. Вот и добрался он до конца кровавой тропы. Кейн чувствовал внутри себя странную пустоту. Он всегда чувствовал себя так, покончив с врагом. Почему-то ему всегда при этом казалось, что никакого истинного добра от его деяния не произошло. И еще казалось, будто окончательного возмездия убитый враг все-таки избежал.

Разобраться, отчего так, было заведомо невозможно, и Кейн, пожав плечами, обратился к нуждам собственного страдающего тела. Теперь, когда отгорело возбуждение битвы, он ощущал и боль, и слабость из-за потери крови. Последний удар Ле Лу и вовсе чуть было не наделал дел. Если бы Соломон не увернулся в последний момент, рапира Волка насквозь пробила бы ему грудь. А так она просто скользнула по ребрам и глубоко воткнулась в мышцы пониже лопатки. Рана, в общем, неопасная.

Кейн осмотрелся и увидел в дальнем конце поляны небольшой ручеек. И вот тут-то он сделал свою первую и последнюю ошибку подобного рода, единственную за целую жизнь. Может быть, его разум помутила потеря крови, а может быть — вся та цепь потрясающих событий, которые вместила в себя ночь. Как бы то ни было, он положил рапиру наземь и безоружным отправился через поляну к ручью. Там он промыл свои раны и кое-как перевязал их клочками одежды.

Потом он поднялся и собрался уже идти обратно, когда его внимание привлекло некое движение в том конце поляны, откуда он сам прибежал перед поединком. Гигантский силуэт выдвинулся из темноты джунглей, и Кейн распознал поступь неумолимого рока. Это был Гулка, охотник на горилл. Соломон запоздало припомнил, что не заметил великана среди тех, кто воздавал хвалы колдуну. Можно ли было предположить за покатым лбом охотника ту злобную хитрость, которая, оказывается, помогла ему избегнуть возмездия соплеменников и выследить единственного человека, сумевшего внушить ему страх?..

Видимо, Черный бог был благосклонен к своему почитателю: навел его на жертву, когда та была безоружна и беззащитна. Кто теперь мог помешать Гулке убить его, убить медленно, как это делает леопард? Да, именно так, а не исподтишка, бесшумно и быстро, как он собирался вначале!