Автор тот же

— Успеха вам, Вадим Михайлович! Я в вас верю! У вас получится! — старалась она подбодрить Осипова.

— Спасибо! Главное, чтобы у вас получилось! — со значением отозвался Вадим.

Шатунова покраснела и вдруг с вызовом ответила:

— А мне терять нечего! Дальше моих Вялков не пошлют!

Речь Вадима заняла шесть часов. Плюс перерыв на час. Адвокат эпизод за эпизодом анализировал предъявленное обвинение. Напоминал о противоречиях, нестыковках в показаниях свидетелей. Особенно упирал на явные глупости в показаниях Булычевой. Несколько раз даже произнес слово „самооговор“. Почему-то адвокат Булычевой очень неодобрительно в эти моменты смотрел на Вадима. Но Вадим никакого внимания на него не обращал, а мерно, монотонно шел дальше и дальше. В зале возникло ощущение танковой атаки. Моторы гудели ровно, но надвигающаяся мощь — не металла, а железной логики, тем более страшная своей силой, что Вадим исключил в речи всякие эмоции, — делала свое дело. Тишина стояла полнейшая. Минх и Шатунова брали ручки, склонялись к блокнотам. Зеленцова, не записавшая ни слова во время выступления Иванова, сейчас время от времени что-то помечала в своих бумагах.

В конце речи Вадим заговорил о гражданской совести. О совести тех, от кого зависит судьба человека. Вадим подчеркнул, что имеет в виду следователя, но только дурак мог не понять — это было прямое обращение к судьям. К их совести. Осипов не сомневался, что Зеленцова не даст ему договорить. Такого не позволяли никому, но Вера Ивановна молчала, слушала, отвернувшись к окну. Или не слушала, а пропускала мимо ушей, Вадим понять не мог. Но он и не на нее рассчитывал. Минх будто вдавилась в кресло и не поднимала глаз, Шатунова же, наоборот, гордо выпрямила спину, смотрела в упор на Вадима, кивала головой, вся подавшись вперед. Казалось, она сейчас вскочит с каким-нибудь боевым кличем и бросится на амбразуру. Иванов снисходительно улыбался.

Когда Вадим попросил оправдать Кузьмичева за отсутствием доказательств его причастности к инкриминируемым деяниям (для заседатедьниц Вадим уточнил простым языком — „Просто он ни в чем не виноват!“), Зеленцова спокойно объявила:

— Спасибо, товарищ адвокат. Перерыв на десять дней.

В конвойке Володя сразу спросил Вадима:

— А последнее слово? Она что, забыла?

— Нет, разумеется. — Вадим был без голоса и совсем без сил. — Так часто делают: дают последнее слово, а через час начинают оглашать приговор.

— Так она его напишет еще до последнего слова? — поразился Кузьмичев.

— Она, я думаю, его уже давно написала!

Кузьмичев грустно посмотрел на Вадима.

— Ну и работа у вас, адвокатов. Не позавидуешь. Езжайте-ка отдыхать, „товарищ адвокат“, — передразнил, как смог, Кузьмичев. — Ничего! Пробьемся!

— Это ты меня подбадриваешь? — Вадим криво усмехнулся.

— Тебя, тебя! — Володя рассмеялся. Вечером позвонил Эдуард Николаевич:

— Я коротко. Чтобы вы не сомневались в моих словах, напомню. Я говорил, что о вас мы будем судить не по результату, а по вашей работе. Уже сейчас могу сказать — вы все сделали, как обещали. Приятно было с вами познакомиться. Еще свидимся. До свидания! — И положил трубку, не дав Вадиму ответить ни слова.

Через неделю, в субботу, неожиданно позвонил Аристархов. У Вадима сердце упало: „Неужели все-таки расстрел?“ Актер попросил сегодня обязательно встретиться. Про шифр забыл начисто — прямым текстом. „Видать, совсем плохо“, — подумал Вадим.

— Но консультация закрыта. Суббота! — напомнил Вадим.

— Значит, в ГУМе, у фонтана.

Что еще мог предложить коренной москвич?

— Фонтан ремонтируют, — механически заметил Осипов.

— Значит, у ремонтируемого фонтана, — уже с раздражением отозвался актер.

— Веру вызывали в КГБ. Куда-то очень высоко. Она в истерике. Не знает, что делать! — Вся пафосность Аристархова куда-то исчезла. Он не играл никакой роли. Вадим-то думал, что плохой актер все время что-то изображает, ну хотя бы самого себя. А сегодня — нет. Перед ним стоял просто очень взволнованный мужчина.

— Чего от нее хотят? — как можно спокойнее спросил Вадим.

— Она ушам своим не поверила! Ее просят вынести оправдательный приговор!

— Что-о?!! — заорал Вадим.

— Оправдательный приговор! — медленно повторил Аристархов.

— Почему? — неизвестно зачем спросил Осипов. Будто актер мог знать.

— Она не понимает. Ей сказали только одно: какая-то статья должна в четверг выйти в „Московских новостях“. И приговор нужно вынести в среду.

— Но у нас перерыв до пятницы! — Глаза Вадима полезли из орбит.

— Это она перенесет, — спокойно сообщил актер.

— Как?!!

— Не знаю! Какое это имеет значение?! Вопрос — что ей делать? С Комитетом ссориться нельзя, с прокуратурой тоже. Она говорит, что оправдательных приговоров по таким делам не бывает! Что гэбэшники пытаются решить свои вопросы за ее счет. Что это — конец карьеры! — Губы актера дрожали, он даже схватил Вадима за лацканы пиджака.

— Стоп! — рявкнул Вадим, чтобы прекратить истерику. — Дайте подумать!

Вадим призвал логику. Странно, что в Комитете испугались статьи. Про них писали сейчас столько и такого, что одной статьей больше, одной меньше — разницы никакой. Вспомнили, что Кузьмичев их когда-то кормил? Нет, это точно не вариант. Во-первых, хотели бы помочь — помогли бы раньше. Во-вторых, о таких вещах стараются поскорее забыть, а уж точно не отрабатывать. Не они, по крайней мере. Боятся, что „запоет“, попав на зону? Проще убрать.

— Ну а еще хоть что-нибудь ей говорили? — без особой надежды спросил Вадим.

— Что-то, я помню, про честное определение в адрес ОБХСС, — неуверенно промямлил актер.

— Не „честное“, а „частное“, — на автомате поправил Вадим.

Вот это меняло дело. Комитет решил нанести удар по ментам. Красиво! Об этом приговоре будут кричать все газеты. И кто по уши в дерьме? Менты! По полной программе! Красиво. Ничего не скажешь. Простенько и со вкусом. Статья Жданова — холостой выстрел для КГБ, а вот ментов „опустили“, и Кузьмичев теперь комитетский должник Умно!

— Знаешь что? — неожиданно перешел на „ты“ Вадим. — Сегодня времена поменялись. Если Вера Ивановна хочет попасть в Верховный Суд, надо, чтобы ее заметили. Надо иметь репутацию независимого судьи. Лизать жопу прокуратуре уже не модно. Представь себе, она Кузьмичева посадит, а Верховный отменит? Тогда на ее карьере точно крест ставить можно. Такая вероятность, по старой дружбе скажу тебе честно, есть. И немалая! Да она и сама этого не может не понимать. А рискнет — и по совести поступит, и может куш сорвать! — Вадим говорил очень убедительно. „Профессиональный навык“, как сказала бы Лена.

— А он правда не виноват? — вдруг спросил Аристархов. — Только честно, для меня.

— В том, в чем обвиняют, — нет. До настоящих его грехов никто так и не докопался.

— Убил кого-то?! — ужаснулся актер.

— Нет. — Вадим рассмеялся. — На эмигрировавших из Союза евреях зарабатывал. Взятки брал, с очередью на мебель жульничал.

— Ну так это святое, — успокоился актер. И неожиданно добавил: — А еще Вера тебя хвалила за какие-то ходатайства. Сказала, что они ее сейчас очень выручают.

Когда Зеленцова в совещательной комнате предложила Шатуновой и Минх высказаться по поводу приговора, фельдшер растерялась и сказала: „Это вам решать, мы не специалисты!“ Шатунова же с вызовом заявила:

— Я настаиваю на оправдательном приговоре обоим! Женщину запугали, запутали. А Кузьмичев не виноват. Доказательств нет.

— Вы готовы написать особое мнение? — улыбнулась Зеленцова.

— Готова! — резко ответила учительница. — И напишу! Клянусь, напишу!

— А вы? — Зеленцова обратилась к Минх.

— Я — нет, я — как вы решите. Я в этом ничего не понимаю. — Ей было очень неловко за себя, но…

— Значит, особого мнения никому писать не придется! — с улыбкой произнесла судья.