Страница 49 из 65
Прокурор, напротив, в полном порядке. К своим сорока дослужился до зампрокурора области, имел двоих детей, жену-адвоката. По переводу переехал в Москву из Днепропетровска. Поговаривали, что его отец когда-то с Леонидом Ильичем Брежневым в одной компании несколько раз выпивал, хорошо пел под гармонь и будущему Генсеку ЦК КПСС запомнился. Когда сыну исполнилось тридцать и был он прокурором района, отец решил — чем черт не шутит, да и написал бывшему приятелю по застолью. Не преминул указать в письме, что сын пошел дальше отца — играет на аккордеоне. Когда послание пришло в ЦК КПСС, его долго мурыжили в отделе писем, потом в секретариате Леонида Ильича и все-таки спустя месяца три решили показать боссу. Стареющий Генсек, как и все склеротики, хорошо помнил то, что было давно, и хуже — что вчера. Потому днепропетровскую компанию веселую вспомнил без труда и гармониста вспомнил. Привезли того в Завидово. Посидели. „С Самим выпивал!“ — с гордостью рассказывал прокурорский отец, вернувшись домой. „Советов спрашивал!“ — переходя на шепот, добавлял для некоторых. Ну а после встречи Брежнев сам позвонил Генеральному прокурору и сказал, что есть молодой парень в Днепропетровске, надо бы им подмосковную прокуратуру укрепить. Для начала. А то, мол, свежей крови не хватает. Ну, ясное дело, через две недели и квартиру дали, и должность зама освободили. Не повезло кому-то… Не навались перестройка, был бы уже Иван Иванович Иванов сотрудником Генеральной прокуратуры. А так… Ушел из жизни „горячо любимый товарищ Леонид Ильич Брежнев“, и забыли про парня. Правда, что удивило Вадима, по первому впечатлению мужик себя неудачником не считал, был улыбчив и даже приветлив. Насколько государственный обвинитель может вообще быть приветливым с адвокатом.
Одна из народных заседательниц представляла собой просто эталон сельской учительницы. Черная юбка, белая блузка, дешевые очки и прическа с начесом. Спина прямая, а кожа на пальцах разъедена стиральным порошком и пемоксолью. Профессию выдавала привычка кивать головой. Если ей нравилось, что говорили в зале суда, — утвердительно. Если нет — из стороны в сторону, с гримасой разочарования и досады. Так она привыкла слушать своих учеников, стоящих у доски, так же слушала и прокурора, и Вадима, и Кузьмичева. Только на показаниях Булычевой голова как-то странно останавливалась, а брови удивленно ползли вверх. Вадим понял, что эта училка не только слушает, но и думает над тем, что происходит. Она могла оказаться союзницей.
Вторая заседательница, с немецкой фамилией Минх, служила фельдшером в Павлово-Посадской больнице. Женщина явно привыкла работать и не плакаться. Одно только то, что ездила она в суд каждый день из своего Павловского Посада шестичасовой электричкой, вызывало у Вадима и уважение, и ностальгические воспоминания о его железнодорожных пригородных перемещениях между работами во времена студенчества и начала семейной жизни. В процессе заметна она не была вовсе. Сидела, читала какую-то книжку под столом, а когда Зеленцова для проформы спрашивала что-то у заседательниц, испуганно вскидывалась и, не задумываясь, кивала головой. Ну, типичный „кивок“. Зеленцова, не слушая, что скажут ее „коллеги“, провозглашала: „Суд, совещаясь на месте, определил…“ — и спокойно шла дальше. На симпатию, а точнее, активную помощь „кивка“ Вадим рассчитывать не мог.
То ли соблюдая дистанцию, то ли в силу явной стервозности и закомплексованности, обедала Зеленцова одна, у себя в кабинете. И прокурор, и обе заседательницы в перерыв ходили в судебную столовую. Вадим, который уже много лет как отучил себя есть днем, решил этим воспользоваться. И для дела может оказаться полезным, и, глядишь, хоть немного гастрит свой утихомирит. Язвы и гастриты издавна слыли типичными профессиональными заболеваниями большинства адвокатов. Домой обедать — далеко, в столовую — и некогда, и кормят паршиво. И кроме того, время перерыва приходилось использовать для подготовки к следующей части процесса. Отсюда, видимо, у Ирины Львовны Коган и появилась привычка всегда иметь при себе пакетик с кусочками сыра и нарезанным яблоком. Этому, к сожалению, Вадим у своей патронессы так и не научился. А она настаивала…
О чем и как говорить с „кивками“, Вадим решил уже давно. Надо было только, чтобы они сами предложили ему сесть за один столик. Но всю первую неделю дамы обедали вместе с прокурором и на Вадима не обращали никакого внимания. Он и за ними в очереди вставал, и перед ними, чтобы у раздачи предложить пройти вперед, и за соседний столик садился — все безрезультатно. „Ладно, — решил Осипов, — женское любопытство есть сила непреодолимая. Надо их чем-то заинтриговать“. Карманные шахматы! Пусть заседательницы и не играют сами. Возможно. Даже наверняка. Но если за обедом он будет что-то там из кармашка в кармашек перекладывать в маленьком картонном складне, ну не могут они не полюбопытствовать, чем он занимается. Надо только найти, куда Лена задевала этот „музейный экспонат“ его молодости.
Михаил попросил о встрече в субботу. Понятное и естественное желание, хотя Вадиму, если честно, очень хотелось побыть с Леной и Машкой. Поехать погулять в парк на Ленинские горы, в их любимый с Ленкой парк Середина апреля, деревья подернулись первой зеленой дымкой. Листьев еще не было, но издалека деревья смотрелись будто накрытые легкой прозрачной зеленоватой вуалью. Казалось, приподними ее чуть-чуть — и лицо весны перед тобой. Но четыре тысячи в месяц и плюс перспектива купить по госцене хорошую мебель — аргументы убедительные.
Вадим предложил Мише приехать к нему домой часам к 12. Можно себе позволить выспаться, в конце-то концов?! „А если разговор пройдет быстро, то до обеда хоть на полчасика и на Воробьи успеем съездить“, — объяснил он свое решение Лене. Но через пять минут Миша перезвонил еще раз и сказал, что надо передоговориться. Очень серьезные люди хотят побеседовать с Вадимом Михайловичем. Ну очень серьезные. При этом голос самого Миши звучал совсем не уверенно-покровительственно, как обычно. Скорее заискивающе. Может, даже испуганно. С почтительным придыханием. При всей своей самоуверенности Вадим понял, что это не по его поводу. Наверняка из-за статуса тех, кто пожелал с ним пообщаться. Миша уговаривал, просто молил не возражать. „Все будет организовано по высшему разряду! „Сандуны“! Отдельный кабинет!“ — заклинал он. Вадим решил не спорить. Но и не сдаваться сразу. „Хорошо. Тогда в два часа, и, по нашей традиции, два пакетика сливок!“ Миша от счастья аж захлебнулся: „Конечно, Вадим Михайлович! Все организуем! Все как скажете!“ Вадим окончательно убедился, что встреча предстоит с людьми такого уровня, каких раньше он не встречал. „Может, покровители Володи из КГБ?!“ — вдруг ужаснулся адвокат. Но отверг эту мысль как идиотскую. Те бы пригласили на конспиративную квартиру, а не в „Сандуны“. Так, по крайней мере, представлял Осипов стиль работы Комитета. „Кстати, я ведь в „Сандунах“ никогда не был. Только у Гиляровского про них читал“, — аргументировал Лене свое решение несколько взбудораженный муж.
Миша не только встречал Вадима у входа в Сандуновские бани, но и, когда Вадим припарковался, подбежал открыть ему дверцу машины. От прежнего, приезжавшего в Елино, Миши и следа не осталось. Суетливый, заискивающий, сладенько улыбающийся. Вадим вспомнил брошенное Володей на одном из свиданий в адрес Миши слово „шестерка“. Теперь и значение глагола „шестерить“ можно было понять на конкретном примере.
„Скромное очарование буржуазии“, — вспомнилось Вадиму, как только он переступил порог „Сандунов“. Но обветшалое. Некогда великолепная лепнина потолков местами просто обрушилась, местами ее густо замазали масляной краской. Колонны со сколами. Стертый паркет гардероба переходил в линолеум коридоров и вдруг, неожиданно, сталкивался с мраморными плитами купального зала. Но особо впечатляли инвентарные номера, прибитые, прикрученные, нарисованные на всем, что только можно было пронумеровать. „Совок!“ — вздохнул Вадим, и настроение упало.