Автор тот же

Недели через две к Вадиму в кабинет влетела секретарша:

— Вадим Михайлович! Сорок девятая по Юрченко у вас? Там пришли.

— У меня, Наташенька, у меня. Кто пришел? — Вадим удивился, что вышколенная Феликсом секретарь столь бесцеремонно прервала его разговор с клиентом.

— Говорит, что жена. Хочет оплатить. — Наташа посчитала, и справедливо, что если 49-я переходит в соглашение и клиент готов заплатить, то это, бесспорно; веская причина прервать беседу с персональным клиентом. Тот-то уж никуда не денется…

Вадим же подумал о другом. О том, что, слава богу, хоть вторая, неофициальная Юрина жена оказалась нормальной бабой и не бросила его в трудную минуту. Плохо только, что помочь он ни ей, ни ему не может.

Минут через десять перед ним сидела женщина — полноватая, с прической-начесом, говорившей о ней больше, чем даже полный комплект чешской бижутерии. И уровень достатка, и уровень вкуса были очевидны. Вадим сразу отметил какое-то несоответствие в ее лице: уголки губ нервно подергивались, будто она то ли что-то дожевывала, то ли вот-вот собиралась расплакаться. Но глаза были колючими, злыми, безо всякой мольбы о помощи.

— Здравствуйте, я — жена Юрченко. Мне сказали, что вы будете защищать его бесплатно. Вы Осипов?

— Да. А вы, я так думаю, Надя? Уже вернулись?

— Нет, я — Настя. Откуда вернулась? — опешила женщина.

Осипов понял, что сморозил что-то не то. Если ни из какой командировки она не возвращалась, то это не сожительница Юрченко, и получается, что… „О господи, этого только не хватало! Сейчас она начнет меня стыдить, как я могу защищать такого подонка!“ — запаниковал Вадим.

— Извините, я, видимо, перепутал с другим делом. Слушаю вас. — Вадим стал сама официальность.

— Тут такое дело, — женщина несколько стушевалась от подчеркнуто холодного приема, — я сама виновата. Я же его посадила, считай. Ну вот, решила вам заплатить, чтобы вы лучше его защищали. Это я, дура, милицию вызвала! Я же не думала, что его преступником сделают! — Женщина уже срывалась на крик, в глазах набухли слезы.

Вадим растерялся. Такого, чтобы потерпевшая оплачивала работу адвоката обвиняемого, еще никогда не бывало. Не только у него, но и в практике коллег. По крайней мере, насколько он знал. Как вести себя в такой ситуации, Вадима никто не учил… Осипов решил потянуть время.

— А что все-таки тогда случилось?

— У меня день рождения был. На работе — я бухгалтером в ЖЭКе работаю — меня поздравили. Чай с тортом попили, букет подарили. У нас так принято, ну, в ЖЭКе нашем. Я припозднилась домой. А пришла когда, там Юра, пьяный. Налетел на меня, мол, шлюха, по свиданиям бегаешь. Я-то, увидев его, думала, он поздравить меня пришел. Знаете, приятно все же. А оказалось, наоборот. Ну, слово за слово, и понеслось. Я сдуру милицию вызвала. Они его повязали. Я думала, утром отпустят. А он, видать, и им что-то наговорил. Он выпьет когда, вообще соображать перестает. Ну вот, — уголовное дело завели. Я следователя просила отпустить, а он — не могу, поздно. Мне Юру жалко. Он слабый. Его в тюрьме забьют. Или он с собой покончит. — Женщина все говорила, говорила, будто бежала куда-то… Казалось, если ее не остановить, она будет говорить-бежать до бесконечности.

— Так вы хотите, чтобы я ему помог? — понимая весь идиотизм ситуации, прервал ее Вадим.

— Ну да! Я вот и деньги принесла. Двести рублей хватит? — Женщина засуетилась. — Мне сказали, что двести это нормально. Что, мало? Я еще достану.

— Не в этом дело! — Вадим быстро соображал, как поступить. Брать деньги от потерпевшей нельзя. Совсем против этики. Юрченко посадят лет на пять минимум, на основе ее показаний. А она ему же, адвокату, и заплатит? Бред! Хотя… — Вы помочь ему хотите?

— Так ведь дочь у нас! — Этот аргумент казался Насте самоочевидным.

— Тогда вот что… — Вадим решил рискнуть.

Перед началом процесса по делу Юрченко Вадим изучил расписание назначенных у судьи на сегодня дел. Бумажка, приколотая к двери судебного зала, сильно расстроила Осипова — на решение судьбы его подзащитного судья запланировал час. При таком потоке дел, когда один подсудимый сменяется другим, ни один судья подробных рассуждений не допустит. Конвейер должен работать безостановочно.

Вадим решил зайти в конвойную, чтобы хоть как-то приободрить Юру перед началом процесса. Тот был совсем подавлен.

— Что с тобой? Держись! Все не так плохо. — Вадим не собирался делиться с Юрченко своей заготовкой будущей партии. Юра мог ее только испортить.

— Плохо мне, Вадим. Позавчера с воли записку от Нади передали. Пишет, что, коли я к Насте ходил, она меня бросает. Она-де хотела судьбу свою устроить, а ждать меня, пока выйду, ей не резон. Права, конечно. Но я теперь совсем никому, получается, не нужен. Ну и бог с ним! — Юрченко говорил так обреченно, что у Вадима защемило сердце. Но раскрывать планы все равно было нельзя.

Юрченко повторил, что ничего не помнит. Судья вел допрос, не поднимая головы от бумаг. Было очевидно, что дела он не читал и старался разобраться в ситуации по ходу процесса. Если старался. Очень насторожила Вадима его реплика, когда, предоставляя прокурору возможность задать вопросы подсудимому, судья раздраженно бросил: „Только покороче, пожалуйста!“ Поэтому, когда прозвучало „Ваши вопросы, товарищ адвокат!“, Вадим по-пионерски бодро отозвался: „Нет вопросов, товарищ председательствующий!“ Судья одобрительно кивнул.

Пригласили потерпевшую. Настя скороговоркой рассказала все то же, что на предварительном следствии. Пришла, он пьяный, стал ругаться нецензурно, хамил. Она вызвала милицию. Все. Про пепельницу не сказала ни слова. Но, кроме Вадима, этого никто не заметил. Судья уточнил, в разводе ли, присутствовала ли дочь, и, получив утвердительные ответы, довольно кивнул. Ему все было ясно. Чистой воды часть вторая статьи 206. Без проблем. Срок от пяти до семи. Значит, пять. Первая судимость.

Прокурор вопросов задавать не стал, чем вызвал еще один одобрительный кивок судьи. Наступила очередь Вадима. Ясно, что тихо „подползти“ с нужным вопросом председательствующий не даст. Значит, действовать надо резко, в лоб.

— Скажите, потерпевшая, — как можно безразличнее начал Вадим, — вот вы утверждаете, что Юрченко выражался нецензурной бранью. А что он конкретно говорил?

— Товарищ адвокат! — взвился судья. — Вы не знаете, что такое нецензурная брань? Я снимаю ваш вопрос!

— Хорошо, извините. — Вадим прикинулся растерянным. — Я иначе спрошу. Юрченко матом ругался?

Судья не успел ничего сказать, как Настя выпалила:

— Кто?! Юра?! Матом?! Да вы что? Юра матом никогда не ругается! Нецензурно — да, когда выпьет, а матом — никогда!

— Так что же он вам говорил? — растерялся судья.

— Товарищ председательствующий, — не сдержал хулиганского порыва Вадим, — вы же сами только что мой вопрос…

— Да не мешайте вы, товарищ адвокат! — не понимая всего комизма ситуации, отмахнулся судья. — Что он вам говорил?

— Ну, „сука“ говорил. „Шлюха“. Еще „потаскухой“ обозвался. Это что, не нецензурная брань?! — Настя вопрошала и судью, и прокурора с пафосом воспитанницы института благородных девиц.

— Так вы эти слова имели в виду, когда давали показания следователю? — выполнил работу Вадима судья.

— Конечно! Я так и сказала — „бранился нецензурными словами“!

Судья выразительно посмотрел на адвоката.

— Что еще у вас заготовлено, товарищ адвокат? — к удивлению Вадима, он произнес это совершенно беззлобно.

— Вопрос про пепельницу, — с едва заметной улыбкой наивным голосом откликнулся Вадим.

— Задавайте! — Судья стал рыться в деле, явно не представляя, о какой такой пепельнице идет речь.

— Потерпевшая, скажите, а как получилось, что Юрченко в вас пепельницей швырнул?

— Да я же следователю сто раз говорила, не „в меня“, а „мне“. Я разволновалась, закурила. Говорю ему: „Пепельницу дай“, а он пьяный, координации-то никакой, он мне ее кинул, а я вижу, что сильно. Ловить не стала, она — в окно. Вот!