Страница 26 из 26
Вот уже и тот дом… Лошади остановились, всадники спешились и тихо прошли вперед. У двери не было выставлено никакой охраны. Часть вооруженных слуг Семена Петровича обошла дом кругом и встала около окон. Оболенский и оба Нарышкины скользнули внутрь. Наверху слышался какой-то шум, спор, потом все стихло.
«Что с нею? — вертелось в голове у Федора. Эта мысль не оставляла его ни на минуту. — Жива ли? Цела?»
— Она там, наверху, — шепнул он спутникам.
— Стой… — попытался остановить его Василий Федорович, но князь не желал слушать и медлить более.
Оболенский медленно стал поднимать по лестнице наверх. Он увидел, как из комнаты наверху вышел старый знакомец его Эйленгоф, ведя перед собою брата Тадеуша.
«Эйленгоф? — пронеслось у князя Федора в голове. — Эйленгоф? Но…»
Дальше думать он не посмел, только отчего-то стал быстрее подниматься наверх, чувствуя, как закипают в нем гнев и ярость. Братья, ничего не заметив, скрылись за соседней дверью. Оболенский же, ведомый каким-то шестым чувством, вошел в ту дверь, из которой они вышли.
На постели лежала бесчувственная и бледная Наташа. Глаза ее были закрыты, а руки беспомощно брошены вдоль тела.
— Наташа, Наташа… — Оболенский бросился к девушке. — Наташенька…
Он покрывал поцелуями холодные руки девушки. Она была бездвижна и в какой-то момент князь Федор решил, что она мертва.
— Что сделали с тобою, дружочек мой?
Сзади послышался шум, распахнулась дверь и в ней возник бледный Тадеуш со шпагой в руке. Оболенский медленно поднялся и достал оружие. Им овладела холодная ярость.
— Убийца, — твердо произнес он. — Ты убил ее, — говоря, он наступал на Тадеуша.
Бледное лицо его было страшно, и Сангушко, не будучи человеком смелым, испугался. Только что он хотел драться не на жизнь, а на смерть, но, увидев перед собою разъяренного врага, струхнул.
— Она жива! — воскликнул он. — Она просто спит!
— Что ты дал ей?
— Снотворное зелье! — закричал поляк, вовсе не уверенный в своих словах.
Тадеуш, который подозревал, что его братец мог вполне отравить Наташу, совсем растерялся.
— Снотворное зелье? — Оболенский ринулся на Тадеуша.
Схватка была короткой. Краем уха князь слышал, что внизу тоже что-то происходило, но ему некогда было думать об этом. Перед ним стоял ненавистный враг, которого надо было уничтожить. Раненый, слабый, Оболенский будто обрел второе дыхание. Мысль о том, что Наташа — та, которая была ему дороже жизни, — быть может, мертва, удесятерила его силы. Убить! Уничтожить врага!
В несколько минут все было кончено. Мертвый Сангушко лежал у ног князя, все еще сжимая в руке свою шпагу, сделавшуюся ему ненужной. Оболенский провел рукою по лбу и пошатнулся. Силы почти оставили его. Он обернулся к постели, на которой лежала Наташа. Медленно приблизился к ней и опустился на колени.
— Наташенька, — позвал он. — Милая моя…
Она не двигалась. Федор опустил голову и уткнулся лбом в ее руку… Рука шевельнулась, пытаясь освободиться из неожиданного плена. Оболенский вздрогнул и поднял голову.
Наташа тихо застонала. Она что-то шептала, но он не мог разобрать что. Осторожно нагнувшись к ней, он провел пальцами по ее щеке.
— Умер, умер… — шептала она.
Федор осторожно взял ее в свои объятия и прижал к груди.
— Я жив, свет мой Наташенька, жив… — пробормотал он, целуя ее волосы.
Наташа открыла глаза. Ее взгляд упал на жениха. Оболенский, приметив, что она пришла в себя, отодвинулся и, с трудом улыбаясь, смотрел на нее.
— Ты здесь? — произнесла она. — Ты жив? — Слезы потекли по ее лицу.
— Жив, жив, любимая моя…
— Я так люблю тебя, — тихо и медленно стала говорить она. — Я так боялась, что никогда не смогу тебе этого сказать… Так корила себя, что не говорила этого раньше… Я люблю тебя… — Глаза ее заблестели, и она вздохнула.
— И я люблю тебя, — ответил ей Оболенский, прижимая Наташу к себе. — Ради этих слов, я бы трижды дал убить себя… — прошептал он.
Наташа протянула руку и пальцами коснулась его губ.
— Нет… Ты для меня дороже жизни…
— Любимая. — Федор наклонился к Наташе. — Дороже тебя никого у меня нет на свете…