Волтерьянец

— Я очень недовольна вами обоими, — заговорила она своим ласковым голосом, — у вас такие печальные лица, между тем этого никак не должно быть.

Лица у молодых людей были действительно печальны, и в особенности у великой княжны.

— Чем же мы виноваты? Если у нас печальные лица, значит, есть тому причина, — тихо, едва слышно прошептала «малютка».

— Твою печаль я понимаю, — сказала великая княгиня, — ты грустишь, потому что он не весел, значит, главный виновник вы, monsieur Gustave!.. За что вы заставляете ее грустить, отчего не хотите ее успокоить? Сделайте ее веселой, — вы развеселитесь, и она развеселится вслед за вами.

— Я уже просил ее успокоиться, — ответил король. — Я сказал ей, чтобы она не обращала внимания на мою грусть — в ней нет ничего серьезного и опасного.

— Это плохое успокоение. Очень недостаточно сказать — успокойтесь, нужно объяснить причину, нужно быть откровенным, вот в чем дело, и я прошу вас, monsieur Gustave, говорить со мной откровенно, как с другом. Поведайте нам действительную, настоящую причину вашей грусти, ведь еще несколько дней тому вы были совсем другой.

— Когда она будет у меня в Стокгольме, настанет конец всем моим печалям, — ответил король, указывая глазами на великую княжну. — Видите, я совсем откровенен с вами, и видите теперь, что причина моей грусти естественна, что иначе и быть не может и что, следовательно, я не виновен. Я недавно узнал ее, а между тем мне кажется, что я всю жизнь ее знал, я так к ней привязался, я не могу себе представить, как буду жить без нее. Знаете ли, ваше высочество, мне кажется, что теперь только я живу по-настоящему, и все это — благодаря вам, вашей доброте… а главное, вам, вам!..

Он через стол протянул руку великой княжне и склонился, чтобы поцеловать ее маленькую, затрепетавшую руку.

— Я будто родился снова, и как же мне не грустить, думая о том, что через несколько дней я с вами расстанусь? Мне невыносима мысль эта, я хотел бы быть веселым, я хотел бы улыбаться, смеяться, шутить, я не могу, — чем я виноват?

На лице великой княгини мелькнула едва заметная улыбка.

«Я поймаю его на слове», — подумала она.

— Да, в таком случае вы правы, и я очень рада слышать, что вы так говорите, и я вам верю, но что же делать? Надо быть благоразумным, ведь вы еще долго не будете видеться. Вы взаимно любите друг друга, и, конечно, я предвижу, что вы станете тосковать по ней, а она по вас, вы будете тревожиться друг о друге. Послушайте, сосчитаем, сколько месяцев проведете вы в разлуке.

— Ах, Боже мой! — вскричал король. — Вы и представить себе не можете, какая это будет невыносимая, долгая разлука, как много разных дел неизбежных! Так много нужно будет мне устроить, и прежде всего я должен дожидаться своего совершеннолетия. Я уже не раз считал и пересчитывал и вижу, что раньше восьми месяцев не может быть наша свадьба.

Его голос дрогнул, и на глаза его набежали слезы.

— Это очень долго, — тихонько проговорила великая княгиня.

Малютка сидела, опустив глаза, и то и дело из-под длинных ресниц ее капали одна за другой блестящие слезы.

— Долго, долго, бесконечно долго! — почти крикнул король.

— В таком случае хорошенько обдумаем это дело, — сказала великая княгиня. — Вы говорите, что все ваши печали окончатся, когда она будет с вами в Стокгольме, — постарайтесь же ускорить эту минуту, не ссылайтесь на препятствия, устранить которые, может быть, от вас зависит.

— Если бы я мог что-нибудь сделать, я бы, конечно, сделал, но, к несчастью, это невозможно. Мы можем отпраздновать свадьбу только осенью или весною — зимою нельзя!

— Теперь осень, кто вам мешает жениться теперь, не медля?

— Но мой двор не в полном сборе и апартаменты не готовы.

— Если только в этом все затруднения, — серьезно заметила великая княгиня, — то я удивляюсь вам: что касается двора — его собрать недолго, а если кто кого любит, то не обращает внимания на апартаменты. Женитесь здесь, «малютка» поедет с вами, и дело с концом, и вы не будете мучить друг друга вашей печалью.

— Но как же мы поедем? Море опасно теперь, а я скорей умру, чем подвергну ее опасности!

Великая княжна Александра подняла на него свои большие грустные глаза, и в них мгновенно засветилась восторженная решимость.

— С вами, — прошептала она, — я буду везде считать себя в безопасности.

Он схватил ее руки, покрыл их поцелуями и с обожанием глядел на ее — в ее глазах стояли слезы.

— Доверьтесь мне, monsuieur Gustave, — сказала великая княгиня. — Вы говорите, что желали бы поскорей видеть окончание дела?

— Очень бы этого желал, но пока все еще зависит от герцога-регента.

— В таком случае, если желаете, я поговорю с императрицей, я возьму все на себя.

— О, благодарю вас, но, пожалуйста, делайте так, чтобы я был в стороне. Пусть императрица предложит регенту не от меня, а от себя.

— Непременно. Так вот, значит, мы и договорились, значит, теперь не о чем вам и печалиться; развеселитесь и развеселите «малютку». Видите, что нужно было начать с откровенности.

— Да, вы правы, благодарю, благодарю вас, — говорил король, целуя ее руку. — Но только, пожалуйста, чтобы никто не знал о нашем этом разговоре, и я буду молчать, постарайтесь все устроить — вы сделаете меня самым счастливым человеком!

В это время в комнату вошла княгиня Ливен, воспитательница великой княжны. Разговор пресекся. Молодые люди снова занялись лепкой камей. Мария Федоровна отошла от них, присела к другому столику и взяла свое вышивание. Время от времени, разговаривая с княгиней Ливен, она зорко взглядывала на жениха и невесту и мало-помалу успокаивалась. Теперь они уже не были грустны. Он что-то оживленно говорил ей, она улыбалась. Вот раздался и его веселый смех, он встал, что-то показывал жестами. Он рассказывал ей о своих охотах, о приключениях, с ним бывших, где, конечно, он играл роль героя и выказывал чудеса храбрости.

И «малютка» с обожанием глядела на героя, и не было границ ее счастью. А между тем герой только что именно и выказывал свою трусость и свое ребячество. Он не мог даже скрыть от великой княгини своего страха перед герцогом-регентом. Откуда же взялся этот страх? Да он и сам не знал.

Регент, сговорившись с посланником Штедингом, решил, что молодой король чересчур увлекся и что теперь он, того и жди, поступит неосторожно. Слишком поспешит и ради своей внезапной любви к великой княжне сделает такие уступки, каких нельзя допустить. Вот уже три дня, как оба они, и регент, и Штединг, пользовались каждой свободной минутой, чтобы внушить ему быть сдержаннее и осторожнее.

— Вы не можете быть судьею в этом деле, вы не можете сами теперь решить, потому что будете пристрастны. Поручите это нам; поверьте, мы все сделаем именно так, как следует, потому что отнесемся к делу спокойно. Подумайте, что дело чересчур важно, что от такого или иного решения этого дела зависит ваше будущее, интересы Швеции. Вы знаете, что государь не имеет никакого права забывать об интересах своего государства ради собственных личных интересов, что подобный образ действий является преступным перед государством и может повлечь за собою страшные последствия.

Густав сначала едва слушал их доводы, но и регент, и Штединг, сговорившись, сумели наконец заставить себя слушать, сумели даже запугать юношу. И сам не сознавая этого, он вдруг почувствовал себя будто чем-то связанным, будто в зависимости от кого-то и от чего-то. Чтобы окончательно отвратить опасность какого-нибудь необдуманного поступка влюбленного юноши, регент затронул, наконец, самую слабую струну его, подействовал, как всегда это делал в важных случаях, на его самолюбие.

— Невеста ваша — существо прелестное, — сказал он ему, — и я очень понимаю ваше увлечение, но дело тут не в ней, — всем известно, до какой степени умна и какой тонкий дипломат императрица Екатерина. Она очаровала вас своею ласковостью и любезностью и в то же время желает забрать вас в руки, сделать вас простым орудием для достижения своих политических целей. Вы слишком молоды, вы об этом не думали, но ведь вот достигните вы вашего совершеннолетия, еще немного дней, и я сложу с себя мое звание регента, вы будете самостоятельным государем — так пора же вам об этом подумать. Любите вашу невесту, но не заблуждайтесь насчет ее родных, не поддавайтесь им, мне кажется, они и так считают вас слишком большим простачком, и я вовсе не хочу, чтобы над вами смеялись.