Маслав

Ганна все еще с недоверием качала головой.

– И даже потом, моя Ганна, – продолжала рассказывать вдова, – никогда не старался увидеть Касю, а всегда вызывал меня, и, как бывало, станет внизу, а я наверху, да как начнет говорить, а сам с меня глаз не сводит! Мне иной раз, как молоденькой девочке, стыдно было! Ну, что тут еще говорить! Что же делать, милая Ганна, когда он такой упрямый и так влюблен! Уж пошла бы я за него, чтобы только человек не мучился!

Удивилась Белинова, а Марта шепнула ей на ухо:

– Пусть бы только ваш женился на Касе!

У матери, крепко любившей сына, даже лицо просветлело, и она молча обняла Марту за шею.

Между семьей Белинов и Спытковой завязалась самая горячая дружба.

С того времени, как войска ушли из Ольшовской долины, о них не было почти никаких известий. Иногда заезжал какой-нибудь заблудившийся по дороге шляхтич, ехавший к королю, и приносил с собой услышанную где-нибудь новость. Белина мало надеялся на успех и очень тревожился. Повсюду шли разговоры о больших силах Маслава, и хотя русские обещали прислать помощь, но нельзя было рассчитывать, что она подоспеет вовремя.

Каждое утро старик хозяин поднимался на возвышение над воротами, смотрел в долину и слушал.

Не едет ли кто-нибудь? Не раздается ли топот копыт? Нет! Все тихо вокруг! Только лес угрюмо шумел, да плывут в небе облака; иногда из леса выбежит дикая коза, осмотрится вокруг черными глазами, топнет сухой ножкой и умчится.

Однажды утром старик спустился с вышки над воротами и, медленно перебирая ногами, пошел к дому. Теперь около рогаток почти не было стражи; девушки, стиравшие белье, как раз собирались развесить его на солнце, потому что весенний ветер и солнце покрылось загаром человеческие лица, но белят полотно. В это время старая Эля взглянула в сторону леса.

– Ай! – крикнула она. – Смотрите-ка, смотрите, вон скачет, как бешеный, какой-то всадник прямо к городищу! Смотрите, он пригнулся в шее коня и гонит его во всю прыть. Ой, ох, наверное, бежал из боя – наши разбиты!

И все женщины крикнули в ужасе:

– Ай, наши разбиты! – разносилось по всему городищу, и девушки, бросив мокрое полотно, побежали на женскую половину, крича:

– Наши разбиты!

Одни бежали к воротам, другие – на вышку над воротами, все смотрели в долину.

А там скакал, что есть дух, всадник, то и дело подгоняя коня. Заметив стоявших на валах, он стал знаками что-то объяснять им. Всадник летит во весь опор, вот он уж близко. Старый Белина узнал в нем сына и возблагодарил Бога за то, что он остался жив.

– Ганна! Томко жив! Это он едет! – крикнул он.

Мать молитвенно сложила руки. Оба затаили дыхание. Вот уж слышен топот коня, вон он под воротами, на мосту… Въехал и, на ходу соскочив с коня, бросился к ногам родителей.

Поодаль стояла бледная Кася; он взглянул не нее, дыхание у него перехватило, схватился рукою за грудь. Молчание его, казалось, подтверждало догадку о поражении.

Но вдруг из уст его вырвались первые слова:

– Маслав разбит на голову!

– А король?

– Король тяжело ранен! Все поле усеяно трупами! Бой был упорный, долгий, жестокий, смертельный, но в конце концов чернь не выдержала – бросилась в бегство.

Все стали на колени и, сложив руки, поблагодарили Бога.

– Осанна! – подняв руки кверху, возгласил отец Гедеон.

Великий страх сменился столь же великою радостью. Все плача, обнимали друг друга, а ксендз тотчас же повел всех к алтарю.

Когда он окончил молитву, все окружили Томка; сестра так и повисла у него на шее, мать гладила его по голове, а Кася тайком от людей переговаривалась с ним взглядом, значение которого он только один понимал. Спыткова никогда еще не была с ним так нежна, как сегодня, и все закидывала его вопросами, слушали внимательно и не могли наслушаться… Весь день с утра и до вечера он рассказывал, но и этого было мало, и как только он поднимался с места, его удерживали и упрашивали: говори еще! И только вечером Здана завладела им: выбежала к нему во двор и обняла его руками.

– А Мшщуй? – тихо спросила она.

– Мшщуй здоров и храбро бился, – отвечал Томко. – Посылает тебе шелковый платок; уж не знаю, где он его раздобыл, и прилично ли тебе принять его. Если он не взял его у убитого мазура, но, верно, купил у русина.

Платок был очень красив, но не ради него зарумянилось лицо Зданы. Она быстро схватила его, спрятала, чтобы не увидели люди. Слезы выступили у нее на глазах.

Томко тяжело вздохнул.

– Послушай, Здана! Я знаю, что Кася обручена с другим, и мне не следует думать о ней, но я не могу перестать любить ее… Вот здесь нитка жемчуга для нее, – отдай ей тихонько, чтобы мать не заметила. Слез моих прольется в десять раз больше, чем здесь жемчужин!

Он не мог продолжать и помолчал, стараясь овладеть собой.

– Что же делать? Видно не судьба, – закончил он. – Если бы не я, Вшебор грыз бы теперь песок, а Кася была бы моя. Я спас его из рук Маслава!

И Томко поник головой, как бы сожалея о своем добром поступке.

– Он мне и спасибо не сказал! Только поглядел на меня таким взглядом, словно съесть хотел.

Здана слушала одним ухом, а сама все любовалась своим платком и прижимала его к груди.

– А знаешь ли, что Спытек умер? – сказала она.

Днем как-то не довелось спросить о нем, да и супруга его не вспомнила о покойнике, и теперь Томко вскрикнул от удивления.

– Да неужели?

– Умер, бедняга! Спыткова теперь вдова. И кто знает? Еще многое может измениться… Такая стала с нами ласковая, так с мамой подружилась!

Луч надежды проник в душу молодого воина. Здана пожала ему руку и, зажав жемчуг в руке, побежала к Касе.

Прошло несколько недель; на деревьях распускались почки, над ручкой зазеленели лозы, и черемуха уже развертывала свои листочки, когда однажды к воротам замка подъехали братья Долины.

Томко, стоявший случайно в воротах, приветливо поздоровался с Мшщуем, а на Вшебора даже не взглянул. Зато Спыткова, узнав о его приезде, оделась, как на праздник, и вышла к нему. Касе она позволила остаться в горнице, и та со слезами заперлась у себя.

Прекрасная вдова встретилась с будущим зятем на втором дворе. Он кинул взглядом позади нее, нет ли где ее дочери, но его приветливой улыбкой встретила только мать…

– Знаешь ли ты о моем несчастье? – сказал она, тотчас же сделав печальное лицо. – Умер мой муженек! Осталась я сиротой! Не знаю, что делать, не знаю, кто позаботится о бедной женщине!

И, говоря это, она взглянула прямо ему в глаза и взяла его за руку, словно забывшись от великого горя.

Вшебор все еще высматривал Касю; но он не смел спросить о ней, а вдова совсем не упоминала о дочери.

– Если бы вы видели, как он умирал, – рассказывала она о покойном муже, – так тяжело ему было умереть… И перед смертью хоть бы сказал мне доброе слово!.. Пусть Бог мне простит, но жизнь моя с ним была тяжелая… Мшщуй с Томком пошли искать Здану. Ее не трудно было найти. Как будто случайно, она пошла на валы с девушками, которые расстилали на траву пряжу. Она стояла среди них, вся зарумянившаяся, засунув в рот конец фартучка, головку опустила, а глаза из-под опущенных ресниц уже издали выследили Мшщуя. Маленький уголок шелкового платка выглядывал из-под белой рубашки.

А когда он подошел к ней, то в первую минуту ни он, ни она не могли вымолвить ни слова, и Томко, стоявший поблизости, отчетливо слышал биение их сердец, а потом тихий смех – Здана убежала к девушкам.

Кася, сидя в темном чулане, горько плакала, прижавшись головой к стене.

Между тем Вшебор должен был выслушивать излияния вдовы. Наконец, он решился спросить о Касе.

Мать опустила глаза, – видно, ей было неприятен этот вопрос.

– Да ведь она еще ребенок, – сказал она, – и что-то плохо себя чувствует. Даже не знаю, что с нею.

И так вышло, что в этот день Вшебор не видел Каси и был очень этим встревожен и зол прежде всего на мать.

Отсюда братья Доливы предполагали ехать на свои земли; в стране наступило спокойствие, и все спешили к своим домам, хотя они и были разрушены; надо было заново отстраиваться, налаживать хозяйство, собирать разбежавшихся крестьян и заставить их приняться за работу. И тот, и другой очень спешили вернуться, а уехать не могли.