Страница 223 из 239
55
Имеется в виду стихотворение «Home» («The Trinity Magazine» (Cambridge). 1920. Vol. 5. № 2. P. 26). В том же году молодой Набоков напечатал еще одно английское стихотворение, «Remembrance», но уже в Лондоне («The English Review». 1920. № 144. P. 392).
56
To есть: по всей Британии с Юга до Севера. Бурнмут (Bournemouth) — приморский город на юге Англии, Твидмут (Tweedmouth) — курортный городок в Шотландии, в устье реки Твид, влившийся в город Бервик-на-Твиде.
57
Подробное сравнение «Отчаяния» и двух его английских переводов, сделанных Набоковым, см.: Proffer С. From «Otchaianie» to «Despair» // Slavic Review. New York. XXVII. № 2. 1968. P. 258–267 и Grayson J. Nabokov Translated. P. 59–82. «Весьма существенный пассаж» находится в 3 главе и занимает почти две страницы, в нем Герман подробно рассказывает о своих сексуальных отношениях с Лидией и о возникшем в нем раздвоении. Этот, по утверждению Набокова, исключенный из русской редакции отрывок, а также многочисленные добавления, сделанные в английском тексте, дают дополнительные намеки на душевную болезнь Германа[926].
58
Ср. примеч. 2 к предисловию к «Приглашению на казнь». Кроме того, возможно, Набоков имеет в виду рецензию М. Цетлина на другой свой «немецкий» роман, «Король, дама, валет», в которой тот писал: «Стремление к выразительности во что бы то ни стало, к подчеркиванию, к заострению и, увы, к огрублению художественного материала — вот методы экспрессионизма» («Современные записки». Кн. 37. 1928. С. 536–538).
59
В английском тексте имя героя пишется в соответствии с немецкой орфографией — через два «н», в русском — через одно.
60
В письме Ардальона в главе XI: «Эти шуточки, господин хороший, со страховыми обществами давно известны. Я бы даже сказал, что это халтура, банальщина, давно набившая оскомину».
61
Речь идет о сцене убийства.
62
Речь идет, разумеется, о стихотворении Пушкина «Пора, мой друг, пора…» (1834). Помимо этих «обрывков» Герман в конце VII-й главы (только в английском варианте) перефразирует заключительные строки стихотворения, приспосабливая их к обсуждаемой поездке в Италию: «Long have I, weary slave, been pla
(Ср. Proffer С. «Ada» as a Wonderland: A Glossary of Allusions to Russian Literature // A Book of Things About Vladimir Nabokov. Ed. by Carl R. Proffer. A
63
В перевод 1966 г. Набоков включает добавление о фильме «Les Contrebandiers» («Контрабандисты»), который снимался в Руссильоне. Жандарм показывает Герману нечто вроде виселицы, выкрашенной в желтый цвет — все, что осталось от сцены, в которой одного из контрабандистов чуть не повесили. В Руссильоне же Герман ожидает ареста.
64
Прием «забытого» исхода фабулы Набоков использовал, например, в рассказе «Памяти Л. И. Шигаева»: «…ах, мало ли, как бывает — я давно запамятовал как было на самом деле» (ср. отчасти рассуждение в книге о Гоголе о концовке «Мертвых душ»).
65
Кинематографические планы Германа выступают в романе лишь как один из видов обмана. Он несколько раз выдает себя за киноактера в разговорах с намеченной жертвой — Феликсом. В английском тексте добавлены еще несколько кинематографических сцен, но здесь, очевидно, имеется в виду заключительный эпизод романа, также добавленный в переводе, в котором Герман пытается выдать себя за актера, чтобы спастись от ареста[927].
66
Nabokov V. King, Queen, Knave / Transl. by D. Nabokov in collab. with the author. New York; Toronto: McGraw-Hill, 1968. Печатается по: Набоков В. Собр. соч. Анн Арбор, Мичиган: Ардис, 1986. Т. 1. С. 107–108 (пер. В. Набоковой и Г. Барабтарло).
67
По-видимому, намек на хемингуэевский Париж.
68
На выход романа откликнулись Ю. И. Айхенвальд (Руль. 1928. № 2388) и М. О. Цетлин (Современные записки. Кн. 37. С. 536–538).
69
«Одно из тех круглых, пышных бисквитных пирожных, формой для которых как будто бы служат желобчатые раковины пластинчатожаберных моллюсков»; почувствовав во рту вкус этого пирожного «мадлен», герой «Поисков утраченного времени» Пруста с мгновенной ясностью вспоминает Комбре времен своего детства («По направлению к Свану», ч. 1, гл. 1). Набоков уделил этому пирожному несколько страниц в своей лекции о Прусте (см.: Nabokov V. Lectures on Literature. London; New York,1980. P. 222–226).
70
Последние главы седьмой части «Анны Карениной» Набоков считал первым в мировой литературе образцом «потока сознания». Ср. в «Аде» (ч. 1, гл. 41; пер. О. Кириченко): «В романе Толстого она шла до самого края платформы. Первый случай внутреннего монолога, после используемого французами и ирландцами». «Это естественный ход сознания, — писал Набоков, предваряя детальный анализ упомянутых глав „Анны Карениной“, — то натыкающийся на чувства и воспоминания, то уходящий под землю, то, как скрытый ключ, бьющий из-под земли и отражающий частицы внешнего мира; своего рода запись сознания действующего лица, текущего вперед и вперед…» (Набоков В. Лекции по русской литературе / Пер. А. Курт. М., 1996. С. 263).
71
Последние строки предисловия описывают игру в покер. «Сердечко лягушки» — туз червей; таким образом, на руках у удачливого автора оказывается флеш-рояль, к тому же наивысшего достоинства — между тем как его партнеры лелеют куда менее ценные комбинации («брелан» (фр.) — три одинаковые карты, «сюита» (фр.) — последовательность карт разных мастей).
72
Nabokov V. Mary / Transl. by Michael Gle
73
В русском варианте автобиографии эта глава, посвященная первой любви автора, Тамаре, — одиннадцатая, так как в «Других берегах» на одну главу меньше, чем в «Conclusive Evidence» и «Speak, Memory».
74
Имеется в виду Майкл Гленни (Michael Gle
926
«Not only have I always been eminently satisfied with my meek bedmate and her cherubic charms, but I had noticed lately, with gratitude to nature and a thrill of surprise, that the violence and sweetness of my mighty joys were being raised to an exquisite vertex owing to a certain aberration /…/. I am referring to a well-known kind of „dissosiation“»
(Я не только всегда был в высшей степени удовлетворен своей смиренной супругой и ее пухлыми прелестями, но еще заметил недавно, с чувством благодарности к природе и огромным удивлением, что ярость и сладость моих мощных восторгов поднималась до редкостной вершины, благодаря некой аберрации /…/ Я имею в виду хорошо известное «раздвоение личности»).
Далее Герман с восторгом описывает как, находясь в постели с Лидией, он одновременно наблюдает за собой со стороны, отодвигаясь все дальше и дальше от места действия.
«I longed /…/ to watch a small but distinct and very active couple through opera glasses, a tremendous telescope, or optical instruments of yet unknown power that would grow larger in proportion to my increasing rapture».
(Я мечтал понаблюдать за маленькой, но очень активной парой через театральный бинокль, через гигантский телескоп, или через оптические приспособления еще неизвестной мощности, которая увеличивалась бы пропорционально моему возрастающему экстазу.)
Но однажды все распалось, когда
«…I was sitting at my maximum distance of 15 rows of seats and looking forward to an especially good show, which, indeed had already started, with my acting self in colossal form and most inventive — from the distatnt bed, where I thought I was, came Lydia's yawn and voice stupidly saying that if I were not yet coming to bed, I might bring her the red book she had left in the parlor»
(…я сидел на максимальном расстоянии, в 15 ряду кресел, в ожидании особенно удачного представления, которое на самом деле уже началось, и где играющее «я» находилось в колоссальной форме и проявляло исключительную изобретательность — с отдаленной кровати, где, как мне казалось, я находился, донесся зевок Лидии и её глупый голос, говоривший, что если я еще не собираюсь ложиться, то не мог бы я принести ей красную книгу, которую она оставила в гостиной).
Разочарованный Герман сравнивает себя с птицами, которые утратили способность подниматься в воздух, и, как пингвины, летают только во сне. Он старается преодолеть разъединение и гордо утверждает, что ему это несомненно бы удалось, «…had not a new and wonderful! obsession obliterated in me all desire to resume those amusing but rather banal experiments» (…если бы новое и чудесное наваждение не затмило во мне всякое желание возобновлять эти забавные, но довольно обыкновенные эксперименты).
927
Увидев собравшихся внизу в ожидании его ареста людей, Герман обращается к ним на ломаном языке, подчеркивающем его немецкое происхождение:
«Frenchmen! This is a rehearsal. Hold those policemen. A famous film actor will presently come ru
(Французы! Это репетиция. Держите полицейских. Сейчас из этого дома выбежит знаменитый киноактер. Это суперпреступник, но он должен убежать. Вы должны сделать так, чтобы его не схватили. Это часть сценария. Французские статисты! Освободить для него проход от двери к машине. Выкинуть шофера! Завести двигатель! Держите полицейских, бейте их, садитесь на них — им за это заплачено. Это немецкая компания, поэтому извините за мой французский. Фотографисты [искаж. фр.], мои техники и вооруженные консультанты уже среди вас. Внимание! (фр.) Расчистить проход. Больше ничего не нужно. Спасибо. Я выхожу.)