Страница 29 из 142
— Не болит!..
Женщины в слезах тут же с обеих сторон кинулись к мужу, а Вежда устало поднялся.
…Рядком у плетня, окружавшего двор жреца Путилы, лежали восемнадцать пустых тел: мужиков, баб и подростков, среди коих были и кузнец Борыня с Чеботом. Батя Ильи получил стрелу в глаз, Борыню рассекли саблей вдоль груди. Неподалеку стояли селяне и сдерживали рыдания. Слава безучастно смотрела сквозь тело мужа, и на ее застывшем лице не было ничего, даже слез. Рядом стоял и обнимал мать за плечи хмурый и молчаливый Илья.
— Что ж, стало быть, всех на один костер… — подал голос Путила, почесав заросшую волосом шею.
Вперед вышел Вежда и оглядел селян. Послышались прорвавшиеся женские рыдания. Вежда подошел к скорбному ряду у плетня и присел на корточки перед маленьким стариком, лежащим крайним. Посидев над ним, он покачал головой и сказал так, чтобы всем было слышно:
— Дед Гуня не желает возвращаться, — и добавил тише, не обращая внимания на удивленный гул толпы: — И я очень хорошо его понимаю…
Следующей лежала красивая молодая женщина по имени Дарена, которую рубанули саблей по спине, и долго над ней Вежда не сидел, сразу обернувшись к толпе:
— Чья будет?
Из гущи селян вышел крепкий мужик с зареванным лицом.
— Иди сюда, — позвал его Вежда, и мужик, пошатываясь, подошел.
— Сядь рядом и сиди смирно, — велел железным голосом Вежда и простер над Дареной руки. По толпе прошел говорок, и тотчас стих: Дарена начала розоветь, и вдруг ее грудь дрогнула, и она задышала. Селяне ахнули, и толпа прихлынула было вперед.
— Назад! — сказал, будто стеганул хлыстом, Вежда и все замерли, а он уже нависал над лежащим подростком. К нему без напоминаний подбежала старуха и села рядом. Вежда посмотрел на нее и спросил: — Что, мать, никого, кроме тебя, у него не было?
Старуха отрицательно покрутила головой и молча указала сухой рукой чуть дальше вдоль ряда мертвецов, показывая на мужчину с разрубленной головой. Вежда понимающе кивнул и, не оборачиваясь, сказал:
— У кого родичи целы, сделайте милость, подойдите.
Вышли сразу несколько человек, но Вежда отобрал двоих — женщину и мужчину, а остальных отослал, и когда помощники уселись рядом с ним, снова протянул руки над телом.
…Чебот лежал самым последним, и рядом с ним хотел сесть Илья, но Вежда отрицательно повертел седой головой, и тогда подошла Слава, дикими, переполненными надеждой глазами глядя на него. Когда исчезла стрела, торчащая из головы Чебота, и он задышал, а потом и сел, Вежда сам лег на траву и, прикрыв набрякшие веки, очень тихо сказал:
— Не обессудь, Слава, без глаза он у тебя будет. Вытек глаз-то… А на новый нет… нет силушек…
Он еще что-то бормотал, но Слава его не слушала, бросившись к нему, и принялась целовать его руки. Старик был так слаб, что даже не мог ее остановить.
У плетня жреца Путилы остались лежать те, кто не пожелал возвращения: дед Гуня, старуха Сухота, несколько лет назад потерявшая сына по имени Хвост, да одинокий калека, приблудный мужик по прозванью Нечай. И еще там же лежал на примятой траве длинный старик Вежда, и люди поочередно целовали его жилистые руки.
— Учитель, выходит, ты саму Морану-смерть обманывать умеешь? — после долгого молчания спросил Илья. Вежда с Ильей шагали к выселкам, словно и не было ничего несколько дней назад, когда им пришлось спешно прерывать свой путь, возвращаясь в село. Вежда покосился на ученика и отозвался:
— Давно я в дела Мораны не мешаюсь. И она меня не навещает.
Илья взглянул на него. Вежда смотрел в лесную даль какими-то чужими глазами, будто позабыв о том, куда он идет, с кем и для каких дел. Но под его лаптями по-прежнему не хрустела ни одна веточка. Он невесело усмехнулся и продолжал:
— Потому как не гоже жизнь так-то вот перекраивать. Ушла жизнь — и все. Закон. А я людей — поднял. И дело даже не в том, что батя твой, Чебот, не уберегся…
— А в чем? — уловив заминку, спросил Илья.
Вежда снова посмотрел на него и сказал:
— Эх, ты… Лют поднятые — это вроде дара твоей земле…
Ведь что выходит? Я тебя, то есть пахаря, у земли отнимаю. Вернее, не столько я, сколько ты сам… Хотя вместо пахаря даю воителя да защитника. Но уже — для всей земли. Вот и весь сказ. А кочевники твоих селян и так еще потреплют. Успеется…
Они прошагали молча еще сотню шагов, и Илья снова спросил:
— Слушай, Вежда, а почему ты ни одного степняка не тронул? Все целые ушли.
Вежда покачал головой, насмешливо посмотрев на ученика:
— Так ли уж и целые? А уши того лучника где же?
— Васька их сожрал, — улыбнулся Илья, вспомнив дворового кобеля. — Теперь небось лучше слышать станет.
— Кто — кобель или лучник?
Они вместе посмеялись, и Вежда сказал:
— Не тронул… Я и этим ремеслом давно не промышляю, Чеботок. Не до этого мне теперь.
— А меня почему обучаешь? Ремесло-то кровавое. Али нет?
— Кровавое, — кивнул Вежда. — А ты что же, в дружину идти раздумал? Землю пахать станешь? А?
Илья молча покрутил головой, не соглашаясь.
— А что ж так? — не отступал Вежда.
Илья сосредоточенно смотрел себе под ноги и отвечал:
— Да нельзя по-другому. Кочевники, вишь, обнаглели. Не дают людям жить. Стало быть, нельзя без крови-то. Кровь за кровь, Вежда. Кузнец Белота, к которому ты меня за мечом посылал, сказал, что боевой меч вроде плуга, обращенного к небу. Так что я, выходит, так пахарем и останусь…
— То-то и оно, — кивнул старик. — А ты говоришь… За плугом этим нужно поставить такого пахаря, кого кровь самого не захлестнет, зверем не сделает. Кровь — она, брат, такая. Иному вроде нектара сладкого да дурмана пьянящего — глаза застилает и разум мутит. Пахарь…
Он помолчал, бесшумно вышагивая по лесу, потом добавил:
— Человеколюбие есть ноша тяжкая. Не каждому она по плечу. И одна жизнь так мал£ для этого… А что бы ты сказал о том, кто приходит к человеколюбию через убийства? Если такой человек прежде был тираном и кровопийцей и которого ждали плаха и петля, гильотина и электрический стул, четвертование и распыление на атомы?
Вежда посмотрел на ученика: Илья растерянно ждал продолжения. Старик усмехнулся:
— Ладно, будет… Вот ты, Илюшка, в дружину собрался. А знаешь ли, что князь Киевский капище над Непрой-рекой порушить собирается, потому как в сына божьего верует, который тьму лет назад на кресте умер? И в дружину теперь, может быть, только крещенных принимать станет.
— А может, и не станет. А ты почем знаешь, что порушит он капище?
— Говорят, — хитро отмахнулся Вежда, на миг став похожим на обычного деда с ярмарки. _
— Говорят… — задумчиво протянул Илья. — А ведь и вправду может от ворот поворот дать…
— Ну так что? — спросил Вежда. — Станешь выкрестом[4]?
Илья раздраженно дернул плечом и сказал:
— Не дразни, учитель. Не стану я тех богов, что с детства славил, предавать. Нешто я не славянин? Лучше расскажи, коли знаешь, о вере, в которую князь Киевский обратился.
— А ты, выходит, не знаешь?
— Сневар Длинный сказывал, будто человек, назвавший себя сыном бога, умер за всех на кресте, чтобы всяк, кто в него уверует, после смерти очутился в чудесном месте, где нет ни смерти, ни боли, ни несправедливости. Должно, перевирают люди-то. Чем же наша земля хуже?
— Ну-ка, ну-ка, просвети меня, — заинтересованно зачастил Вежда, храня, впрочем, в глазах свой лукавый огонек. — А разве здесь, в этом мире, все тебя устраивает? А печенеги с хазарами да иными степняками? А разбойники? Не обидно тебе здесь, не больно? Все по справедливости?
— Нет, конечно, — пожал плечами Илья. — Да только, коли по совести жить, то и не будет всего этого. Что глядишь? Не так?
Вежда смотрел на Илью уже без лукавых искорок в глазах, он улыбался, но улыбка его была смиренна да печальна.
— А как же Морана-смерть? — спросил он.
4
обращенный в веру Христову из какой-либо иной веры.